Тогда, в 2008-м, выбор шведов многих фрустрировал и даже привел к тихому скандалу среди интеллигентной публики, которая привыкла знать своих героев хотя бы в лицо. Оказалось, что за пределами франкофонного мира эта немного манерная бретонская фамилия никому неизвестна, хотя количество сочинений этого автора перевалило уже за полтинник. «Таких золотых рыбок (один из романов Леклезио называется «Золотая рыбка» — прим.автора) водится сколько угодно в каждом аквариуме» — написал тогда о лауреате Лев Данилкин. Со своей стороны отечественные поклонники современной французской изящной словесности, этого бастарда «нового романа», винили во всем неэффективный перестроечный пролеткульт. При Миттеране актуальную беллетристику переводили на русский мало — первым номером в очереди стояли запрещенные Жене и Кокто, теперь переводят не на шутку больше. С французского на нижегородский. Леклезио — не исключение: он выражается по-русски с грехом пополам, но это лишь отчасти личная беда его издателя, переводчика и редактора. Мода на трех небезызвестных постмодернистских философов давно отравила язык Декарта, привив ему вместе с изнурительной терминологией дошкольную корявость. И если вы не Фуко (а Леклезио, судя по всему, человек совершенно безобидный), то вам и вовсе придется довольствоваться ей одной.
«Смотреть кино» — это не семиотический опус о киноязыке в духе Барта, как можно было бы подумать из характерного названия (нужно сказать, что в оригинале название звучит как «Ballaciner» — авторский неологизм, который можно перевести как «баллада кинематографу»). Это не философия, не киноведение. Автор этой брошюры, очень условно разделенной на главы — «интермедии», не имеет отношения ни к научным мужам, ни к бойким толкователям contemporary. В его записках нет никакого плана: выбор фильмов и героев произволен (отдельные главки «Смотреть кино» посвящены «Аталанте» Виго, «Аккатоне» Пазолини, «Слову» Дрейера, «Приключению» Антониони). Он написал скорее сборник безответственных мемуаров, последовательно непоследовательных, памятливых на маленькие приватные радости и халатных по отношению к генеральным стилям мышления. Строго говоря, эта книга с предисловием Жиля Жакоба ничего не прибавляет к имиджу издательства. Леклезио — не тяжеловес, а просто приятный культурный графоман, написавший не более чем фрагменты речи влюбленного. Влюбленного в кинематограф, ставший для него не только фабрикой личных грез, но и способом социализации: в одном из интервью он сказал, что кино — это главный способ контактировать с окружающим миром. Прислушиваться ли к его тихому голосу? Отвечать ли ему взаимностью? As you wish.
Наверное, в шестидесятые, когда Леклезио был на пике молодости и успеха (в 1963-м за дебютный роман «Протокол» он взял премию критиков Ренодо, которую до него присуждали Селину и Арагону), подобная книжка могла бы стать событием. В то время Леклезио, высокий и мускулистый, но робкий блондин с квадратной челюстью, был гламурной иконой левеющей как на дрожжах молодежи. Перед ним не устоял сам Картье-Брессон, не раз направлявший свой объектив на этого двухметрового натурщика, которому на роду было написано играть застенчивых нацистов, что твоя Лилиана Кавани, и его первую жену, свингующую райскую птичку. Леклезио времен Алжирской войны гораздо легче представить в спортивном автомобиле, в гольф-клубе или на скачках, чем в поте лица за письменным столом или в прокуренном зале кинотеатра для бедных. То, что он не стал успешным педерастом—содержанкой, по-хорошему обескураживает и говорит о какой-то поразительной добродетели на грани с глупостью. С его внешностью надо было писать роман с кокаином, адреналином и вазелином, а не очередные «Печальные тропики» о голодающих нигерийцах.
«Нежным писателем» называет Леклезио его биограф Дженнифер Ваэлти-Вальтерс и не грешит против правды. Рассказывая о своей бабушке и ее подруге монтажерке Габи, крутившими перед ним ручку проектора «Патэ Бэби» («Илья Эренбург знает, что говорит, упоминая о революции «Патэ». Революцией была возможность для семей творить у себя дома собственное волшебство. В темноте коридора — мы завешивали окна голубой бумагой, во время войны употреблявшейся для светомаскировки — я смотрел, как на белом полотне оживают эти трепетные, немного призрачные картины…Для меня, малыша военной поры, весь мир был замкнут в этом закутке коридора с его хрупкими и огнеопасными пленками…»), Леклезио как будто становится на пять минут младше. Сразу понятно, что все его увлечение формальными экспериментами а-ля Перек и Бютор было детской болезнью авангардизма. Бабушкин пирог и коробка старых диапозитивов навсегда остались для него слаще тайных марксистских кружков. Эта школа маленького визуала воспитала из него чуткого и доброго зрителя: ни одно критическое замечание не вырвется из-под его пера. Все, что он пишет об Антониони, Дрейере, Бергмане, Одзу, Мидзогути и о своих новых иранских и корейских кумирах проникнуто интонацией джентльмена, снимающего шляпу. Кино для него — столь же великое изобретение, что и литература — ни грамма цехового снобизма.
Говорят, что любовь к зрелищным искусствам характерна для пишущих сегодня по-французски. Мишель Турнье дружит с фотографами и сценаристами (о чем в его очерках «Виды сзади»), другие пишут о художниках — Кристиан Бобен — о Боннаре, а Мари Ндиай — о Тернере. Герой романа Жана-Филиппа Туссена «Телевидение» ваяет диссертацию о Тициане. Леклезио — не исключение: космополит, поживший в Таиланде, Мексике, Африке и Японии, не мог пройти мимо биографии Диего Риверы и Фриды Калло; автор их биографии — скорее всего, киноман. И киноман космополитический. У Леклезио встретишь мало французских имен: молчок о «новой волне», что неудивительно для ученика Перека. Как и его духовный вождь, Леклезио восторгается фильмом Алена Рене «Хиросима, моя любовь» и штудирует Бергмана.
Как литератор Леклезио настроен по отношению к кино удивительно мирно: словесность здесь не давит кинематограф своим пенсионным авторитетом, не спорит о правах и обязанностях. Конечно, Леклезио — это вам далеко не Сартр, намного интереснее поразмышлявший о природе своей детской интрижки с кино в «Что такое литература?», но и у него есть за что зацепиться глазом: «В «Пере» Анри Мишо есть нечто чаплинское, в Олдосе Хаксли что-то от Фрица Ланга, в Верноне Салливане — от Хьюстона. Слова «розовый бутон», преследующие «Гражданина Кейна» Орсона Уэллса, эхом откликаются в готическом романе Стивена Кинга «Сияние»…
Но все-таки употреблять это «Смотреть кино» лучше, когда вам кто-то мешает: чтобы не утонуть в патоке излияний. Леклезио — поэт и гуманист, и он за кино с человеческим лицом, но иногда поет so gently, что тянет, страшно сказать, на Жижека. Человек, на полном серьезе говорящий, что появись интернет раньше, он остановил бы Гитлера (по версии Леклезио, фюрер бы испугался троллинга читателей его жж), очень сильно верит в прогрессивную силу новых медиа. Леклезио вообще во многое верит, поэтому читать его не вредно. Его целевая аудитория — это дети, кормящие матери и подневольные рецензенты. Но кто станет настаивать на том, что смотреть кино — это занятие для взрослых?
