Жить. Пресса о фильме

В ноябре 2023 года Минюст РФ признал актрису Яну Троянову иностранным агентом — по требованию законодательства мы должны поставить читателя об этом в известность.

Сигарев понимает важнейшую особенность жанра: трагедия не психологична. Но все же внедряет фабульные мотивировки (якобы необходимые для понимания сюжета, сосредоточенного на последствиях события — смерти), которые порой сбивают ритм и дыхание повествования. При этом персонажи трех историй из разных социальных — социальность тут органична, как воздух, — кругов образуют коллективный, глубоко личный портрет убитых утратой и возрожденных любовью к умершим.

З. Абдуллаева
«Искусство кино»

 

В мире, отпавшем от веры, проблема «как жить» оставляет человека один на один с самим собой. Хочу ли я сказать, что Сигарев снял экзистенциальную драму? Высоколобые дефиниции не сопрягаются с грубыми бытовыми реальностями, представленными в картине. Образный ряд — воистину гремучая смесь забытых текстур типа кичевых ковриков и дешевых клеенок, психологических портретов (убойная деталь — свалявшиеся в паклю африканские косички героини), убогих интерьеров и замызганного пространства провинциальной окраины, все еще не опомнившейся от советского прошлого. А звуковой ряд — интонации, говорок, подача слова — все то, что покрывает старинный термин «глоссолалия», — это отдельная песня, доступная лишь русскому слуху. Такой густой замес реальности дается не одним лишь ее доскональным знанием, но и классом режиссуры плюс высшей пробы операторское мастерство Алишера Хамидходжаева.

Е. Стишова
«Независимая газета»

 

Сигарев удивительно точно и деликатно пользуется тем оружием массового поражения, которое никогда не подводит режиссера: смерть ребенка в кадре считается в среде критиков запрещенным приемом, потому что действует всегда безотказно. Но тут мертвые дочери и детское горе сняты ровно так, чтобы не выжимать слезу, чтобы бить не в сердце, а в мозг. <…> Диалоги, предельно реалистически написанные и точнейше исполненные, служат лишь отточиями, разбивающими гранитные пласты визуальности на отдельные, соразмерные перцептивным способностям зрителя глыбы. <…> Временами Сигарев уходит в чистое визионерство: эмоционально насыщенные сцены отделены друг от друга неизменным кадром, который демонстрирует черную громаду какого-то завода, нависшего то ли над плотиной, то ли над рекой. Это не символ, не аллегория — а чистый образ, тот самый pillow shot, который так часто использовал в своих драмах Ясудзиро Одзу. Только здесь немой ландшафт транслирует не дзенское спокойствие, а трансцендентальную тяжесть.

В. Корецкий
Colta.ru

 

Как сказал однажды Синявский, эстетика — вещь более чуткая: этику можно заболтать, а на уровне эстетического качества фальшь вылезет всегда. И у Сигарева эта фальшь периодически вылезает (в «Волчке» торчала из каждого кадра): видно, что помимо экзистенциальной проблемы, которая его действительно волнует, он занят еще и рядом проблем гораздо более низкого разбора: позиционированием себя, пуганием зрителя, завоеванием зрителя западного, фестивального… И такое смешение особенно обидно — в «Волчке»-то обижаться было не за что, а в «Жить» есть настоящие удачи. Такая удача, скажем, финал, где наркоманка Гришка, у которой мужа убили, едет оформлять документы и организовывать похороны. Она сидит на автобусной остановке и жует крекер, купленный рядом, в празднично разукрашенном ларьке. И эта минута экранного времени мощней и точней, чем все кровавые лужи в предыдущие сорок минут.

Д. Быков
OpenSpace.ru

 

Высокопарные заявления о том, что «Жить» — это не совсем фильм, обоснованны: это скорее развернутый репортаж с похорон, позволяющий не только наблюдать различные <…> проявления человеческого горя, но и пытающийся заглянуть чуть дальше: что происходит потом, когда гроб засыпан землей <…>. И вот тут возникает ощущение, что об этом «дальше» и «потом» Василий Сигарев не то ничего не знает своего личного, особенного, не то стесняется об этом личном говорить, уходя либо в наивный, общеупотребительный мистицизм с привидениями, либо в символику, иногда довольно банального толка.

Л. Маслова
«Коммерсантъ. Weekend»

 

Визуально это обставлено безупречно — склонность Сигарева к эстетизации душевного страдания была заметна еще в «Волчке», где он помещал брошенную матерью девочку в бертоновского вида кукольный домик неподалеку от кладбища. Багрянец крови, белизну снега, голубизну неба, рисунок потрескавшейся в ванной штукатурки и черный лаковый отблеск на куртке злодея в «Жить» камера одного из лучших российских операторов Алишера Хамидходжаева мешает в такую симфонию о жажде жизни, что сбивает с ног.
Да, как всегда, его можно обвинять в любви к лобовым приемам и очевидным метафорам — вдова, покупающая чипсы у беременной киоскерши на розовеющей заре, явно намерена жить дальше. Но он, используя очевидные аргументы, так смело говорит о таких внятных вещах, что спорить невозможно. Не последним художественным аргументом является и муза режиссера Яна Троянова, своей работой посылающая к чертовой матери всех, кто обвинял ее в том, что она не играет, а только использует сочную уральскую фактуру. «Что ж он делает с собственной женой», — сокрушались критики после показа. Значительно менее праздным будет вопрос — что ж он делает со всеми нами.

О. Шакина
Variety

 

Сигарев в первую очередь драматург, но излишняя театральность тут не выглядит фальшью: на свете нет ничего более неестественного, чем речи на похоронах. И авторскую одержимость символами — вроде белой лошади, выскакивающей на дорогу перед похоронной процессией, и гаснущей на венчании свечки — действительно хочется считать частью внутренней мифологии этих трех предельно бытовых историй. С другой стороны, любая попытка сказать что-то про «Жить» упирается в вопрос о невозможности оце­нивать его объективно — хороший это фильм или плохой, можно ли вообще ­говорить о нем в таких категориях. Это в общем даже не вполне фильм, а двухчасовой кошмар, обрушивающийся на зрителя
в явном стремлении его уничтожить. И, наверное, это все-таки запрещенный прием. Наверное, не стоит так методично колотить людей по голове всем, что подвернется под руку. И, наверное, единственная разумная реакция на этот фильм — с громким воплем бежать от него сломя голову. Но это исход, который можно пожелать каждому, а что до всех остальных, то тут — как в песне Гребенщикова: есть выжившие, но спасенных нет.

А. Сотникова
«Афиша»

 

У каждой культуры свои отношения со смертью, свои ритуалы ее осмысления. В нашу она вписана кладбищами, где царит особое, как будто самим скудным ландшафтом положенное, уныние. Унифицированными дешевыми гробами, пластмассовыми венками и прочим отвратительным живому скарбом. Сигарев безупречно ставит высокую трагедию в реалиях нашей нелепой жизни. Не нагнетая социальный ужас и не передергивая: просто оставаясь верным в деталях. Граненые стаканы, из которых пьют водку на провинциальных поминках, закусывая пирогами (говорят, стаканы очень веселили публику на фестивале в Роттердаме, ну что ж); ритуальный пазик с дрожащими от наших дорог и плохих рессор телами внутри; пар, выходящий на морозе из мертвого рта; электричка с привычно безразличными к любому злу пассажирами; усталый, но беззлобный милиционер с протоколом; и врачи, которых обвинять даже ни в чем не хочется (претензии к высшим инстанциям) — этих элементов нашей, толком не понятной чужому зрителю реальности в фильме в избытке. И когда эта реальность начинает прорастать жутковатыми чудесами, не удивляешься. Просто внимаешь им.

В. Степанов
«Газета.ru»


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: