Сеанс реального — «Звонарь» Гриши Музурова
Начинаем второй сезон курируемого Юрием Михайлиным онлайн-фестиваля «Сеанс реального», в рамках которого мы показываем новое российское документальное кино, а авторы фильмов рассказывают о своих работах. Первая ласточка — короткий и смешной фильм про шкета, в педагогических целях отправленного на лето в монастырь.
Этот фильм был сделан в рамках «Летней школы» «Русского репортера». Это такой двухнедельный палаточный лагерь, где ребята студенческого возраста могут бесплатно попробовать себя в разных направлениях, будь то социология, журналистика, искусство. Там бывает и мастерская документального кино.
В 2021 году я учился в «Смольном» — на факультете свободных искусств и наук СПбГУ по направлению «Кино и видео». Но то была теория — мы читали и обсуждали разные тексты о кино. Параллельно я сам себя учил, пытался что-то снимать, сделал несколько документальных работ, но все они уходили в стол. И я решил подать заявку в «Летнюю школу».
Обычно все мастерские проходят в большом палаточном лагере, что во многом ограничивает документалистов, потому что далеко от этой территории не уйдешь. В 2021 общая «Летняя школа» была закрыта, а когда ковидные ограничения более-менее сняли, все лаборатории разбрелись по разным местам. Наша оказалась в Ростове Великом, что дало больше возможностей, ведь в нашем распоряжении был целый город.
Мастерскую вел Ренато Боррайо Серрано — гватемальский режиссер, который учился во ВГИКе, а потом у Марины Разбежкиной. Группа из примерно двадцати человек две недели жила в общежитии какого-то колледжа, как в пионерском лагере — такие же железные кровати, тонкие матрасы. Мы вместе готовили еду, смотрели фильмы, обсуждали методики, рассказывали, как у кого прошел съемочный день. Ренато давал нам разные задания, а параллельно нужно было найти героя для фильма. Иногда выходило, что людям попадался один и тот же человек, который просто шел по своему дню и случайно натыкался в разных местах на документалистов, которые что-то про него запечатлевали.
После одного из первых занятий мой друг (с которым мы подружились, когда вместе не поступили во ВГИК) сказал мне, что тут рядом в монастыре очень вкусные коврижки. А так случилось, что я никогда их не ел и даже не понимал, что это такое. Просто знал фразу «ни за какие коврижки». Я подумал: «Ух, ты! Надо сходить». Мы пришли в монастырь, поели коврижек. Там было очень хорошо, спокойно, и я понял, что не хочу уходить (друг же в это время ушел в город), решил остаться и попытаться найти там героя.
Я приходил в монастырь почти каждый день, ел коврижки или пирожки с рыбой, пил квас
Сначала я познакомился с охранником Мишей. В тот день начался шторм, все заливало водой, с монастыря сдуло какую-то крышу, и я снимал, как Миша в этом дожде пытается уберечь сувениры — вбегает в храм, за ним гремит гром. Мне все это очень нравилось. Потом, отсматривая материал, я случайно заметил очень короткий разговор между Мишей и каким-то пареньком, который говорит, что он звонарь. Мне стало интересно — совсем юный парень, очень живой, не похожий ни на кого в монастыре. И на следующий день я вернулся уже к нему, чтобы попытаться с ним поговорить.
Когда я завожу отношения с героями, я всегда стараюсь иметь при себе камеру и что-то снимать. Мы с Андреем просто начали общаться, он не прерывал съемку, ему было в ней комфортно, поэтому такая коммуникация продолжилась. Какое-то время я ему рассказывал про устройство камеры, и постепенно мы с ним сдружились. Ему было довольно одиноко в монастыре. Там не так много людей его возраста, а он еще такой шкет, и монахи не были его друзьями. Я думаю, он был рад моей компании.
Андрей из деревни под Нижним Новгородом, его семья как-то связана с этим монастырем. И когда он начал плохо себя вести, родители решили отправить его туда на лето. Так вышло, что в тот момент в монастыре не было постоянного звонаря. Был только приходящий, у которого Андрей научился технике игры на колоколах, и в скором времени его навыков уже хватало для того, чтобы производить базовые каждодневные трели.
Я приходил в монастырь почти каждый день, ел коврижки или пирожки с рыбой, пил квас. Потом встречался с Андреем, и мы проводили время, общались.
Сначала я пытался снимать его согласно заветам Марины Разбежкиной, когда ты не участвуешь в происходящем, стараешься быть невидимым, как «муха на стене». Но с Андреем это совершенно не работало — он хотел общаться, постоянно смотрел в камеру, что-то у меня спрашивал. Сначала я пытался запретить ему это делать, но в какой-то момент понял, что это совершенно невозможно, и решил, что значит будет так, и значит это фильм в каком-то смысле про нас. Начал с ним разговаривать, отвечать, сам задавал вопросы.
Высокие материи, религиозные переживания и тут же пацан, который плюется, стреляет сигареты
Я приходил туда с открытой душой. Мне хотелось понять, как себя чувствует паренек лет тринадцати, который недавно сидел в телефоне, смотрел мемы, общался с друзьями, а потом хоп — и он в монастыре, на башне, ему надо вставать в шесть утра, косить траву, звонить в колокола. Как он себя чувствует в мире, который был для него во многом новым, как и для меня.
Андрей совсем не ощущал себя заключенным. У него была собственная, очень аутентичная вера. Мне было интересно это исследовать, это была основная тема наших разговоров: почему ему там хорошо? что за ощущение причастности он испытывает?
Я пытался понять и себя. До этого фильма я имел мало отношения к религии, хотя она всегда меня интересовала. Мне были интересны храмы, например, с архитектурной точки зрения. Этот опыт пребывания в монастыре был первым, когда я близко столкнулся с православием и с людьми, посвящающими ему жизнь.
Со съемками в монастыре была анекдотичная история. Есть несколько уровней доступа в монастырь. Нулевой — на территорию, где ходят люди. Там везде натыканы флажки, что снимать нельзя, но по факту туристы постоянно ходят с камерами и фотографируют. Когда я снимал там, никаких проблем не было. Следующий этап — попасть на башню, где Андрей звонил. Я поговорил с каким-то дьяконом, сказал, что я студент, приехал снимать фильм про Андрея, про монастырь, и меня пустили. Мы с ним гуляли внутри монастырской стены. Там есть пространство, где коридоры с узкими прорубленными окошками.
Чтобы получить возможность снимать службу, нужно было найти настоятеля монастыря, отца Леонтия. Он не хотел меня благословлять по телефону — сказал, что хочет посмотреть мне в глаза. Отец Леонтий был совершенно непредсказуем и найти его было крайне сложно. Я бегал за ним три дня, в итоге смог поймать перед утренней службой, очень рано. Он посмотрел мне в глаза, перекрестил в развороте и опять исчез.
Дальше мне захотелось попасть в комнаты, где живут служащие монастыря и где жил Андрей. Для этого нужно было благословение отца Августина. Про него все рассказывали, но я его так и не видел — он постоянно куда-то уезжал на машине — и существование отца Августина осталось для меня вопросом веры. Поэтому в келью я попал без благословения — мы с Андреем туда просто пришли. Но у меня было благословение героя, что тоже важно.
Монтаж в общей сложности занял два дня. Когда я монтирую, я обычно сначала смотрю материал, а потом мне в голову приходит фильм — картинками. Я его тезисно записываю на бумажку: первая сцена, вторая, третья… И потом по этой бумажке монтирую.
Я очень боялся, что фильм может кого-то задеть
Если бы у меня не было дедлайна, я бы растянул фильм минут на сорок. Не помню, по какой структуре я собирал фильм, но сейчас вижу ее так. Сначала мы задаем пространство кадрами монастыря — такое скучное, вылизанное. И затем вводим персонажа, который в это пространство не вписывается, но является при этом его неотъемлемой частью. Все построено на контрасте: высокие материи, религиозные переживания и тут же пацан, который плюется, стреляет сигареты и ходит курить к озеру, размышляя при этом о высоком. И это именно он создает звон, который люди каждый день слышат над городом. Он оказывается воплощением монастыря.
После того, как я собрал все сцены на таймлайне, показалось, что чего-то не хватает. Мне очень помог Ренато. Он посмотрел и сказал: «Вот это переставь сюда, и больше ничего делать не надо». Я такой: «А, точно». В моей жизни это очень классный и редкий опыт, когда была возможность посоветоваться с кем-то более опытным.
Начало фильма я доснял в день показа. Мне была нужна экскурсия, и для черновой сборки я нашел подходящие кадры на YouTube и просто молился, что когда приду в последний из возможных дней в монастырь, там будет экскурсия. Так и вышло, и там была именно такая, немножко занудная тетенька-экскурсовод, которая была мне нужна.
После мастерской я не стал возвращаться к этому материалу, не пытался его расширить. Версия, которая потом была на фестивалях, чуть-чуть подкрашена, в ней подправлен звук, но глобально это тот же монтаж, который я сделал в Ростове. Для меня это законченное переживание того времени.
Благодаря «Звонарю» у меня в режиссерской карьере начало происходить что-то более серьезное. Это был важный поворот. На финальный показ Ренато позвал своих знакомых, в том числе продюсеров, были внешние люди, связанные с индустрией. Появились профессиональные знакомства, которых у меня прежде не было, потому что я по факту самоучка.
Ренато нас очень зазывал подаваться на фестивали. Фильм попал на «Послание к человеку», но из-за пандемии его практически отменили [в 2021 году из-за очередной вспышки пандемии кинотеатральные показы «Послания» уместились в один день, а затем перешли в онлайн — примеч.ред.]. Тогда мы устроили подпольный киносеанс на моей квартире, и так я познакомился с кучей прекрасных режиссеров. Потом его должны были показать на «Артдокфесте», но «Артдокфест» закрыли, и следующий показ был еще более подпольным — в каком-то московском подвале.
Я очень боялся, что фильм может кого-то задеть, поскольку образ Андрея и его немножко анархистский способ взаимодействия с пространством не встраивается в представление о ребенке в монастыре. Но после показов ко мне подходили зрители и говорили, что для них этот фильм про какое-то естественное религиозное переживание, что они верили Андрею. Меня это очень порадовало и отпустило.
Читайте также
-
Высшие формы — «Семечко» Марии Пискуновой
-
Высшие формы — «Мама и животные» Юлии Задарко
-
Высшие формы — «Исчезающий папа» Андрея Рубецкого
-
Высшие формы — «Искры в темноте» и «Что-то упускаю» Евгении Девятовой
-
Высшие формы — «Десять тысяч безобразных пятен» Дмитрия Геллера
-
Высшие формы — «Метро» Валентина Тютерева