Фестивали

«Закат»: Сподручный мир


 

Круглая сирота Ирис Лейтер возвращается в Будапешт, где ее родители владели шляпной мануфактурой и роскошным магазином. Теперь их дело в чужих руках. Ирис ищет места у нового владельца, а находит кровавый след брата, Кальмана Лейтера. Он тянется сквозь жуткую городскую легенду в трущобное чрево Будапешта. Ирис возьмет этот тайный след, но никуда по нему не придет, остановиться тоже не сумеет.

У Немеша превосходный оператор — Матьяш Эрдей. Его камера, своего рода perpetuum mobile, несет на себе всю художественную нагрузку. Снующий челнок, одна она и жива среди мертвого мира, с которым венгерскому режиссеру, похоже, сподручнее управляться, чем с миром живых. Заблудившийся среди призраков и мертвецов в дебютном «Сыне Саула» Немеш все хуже различает реальное, воображаемое и потустороннее, тем самым равно обесценивая и то, и другое, и третье.

 

 

В «Закате» (Napszállta) из солнечной пыли, нерезкости и белизны соткан Будапешт последних дней Австро-Венгерской империи. Время Габсбургов подходит к концу, время шляп — тоже, головные уборы для дам выйдут из моды даже скорее мужских.

На конец века и распад империй современному человеку привычнее смотреть посредством оптики модернизма: от Франца Кафки и Роберта Музиля до Томаса Манна. Немеш отказывается от этой традиции, дающей пищу и уму, и физиологии в равной степени. Кстати, вполне возможно, чтобы избежать анахронизма: его герои модернистов не читали, их восприятие воспитано предыдущим витком культуры. Фильм питается прежде всего готическим романом, разбойничьим романтизмом, «Парижскими тайнами». Но его фундамент — нигилистически экзальтированная безусловная физиология и беспокойные ноги — не вяжется с фабульной условностью романтических арабесок, и в этом главная художественная неправда и неудача «Заката».

Сверхъестественно долго мечется по улицам Ирис Лейтер, будто в агонии сна разыскивая брата, который то ли сын Саула и басня, то ли все же существует. Летят лихие экипажи, распирая экран темными боками лошадей, которые словно выносят последний дух из горящих конюшен «Метценгерштейна» или падшего дома Эшеров. Бородатые смуглые разбойники, загримированные артистами и факирами, ввергают в хаос дворцы. Прекрасные модистки танцуют, не подозревая, что они потенциальные жертвы борделя. Сладострастный аристократ истязает черноокую красавицу в трауре. В подкладке магического цилиндра Немеша — бульварный роман о мастерице шляп из рассеявшегося благородного семейства, мстительном призраке и развратных придворных накануне Первой мировой войны. Скрепляет историю, в которой исчезновение семьи предшествует исчезновению мира, лишь непрекращающееся движение камеры — которая смотрит, то в спину героям, то в лицо. Остановись она, и гравитация схлопнется, мир, и без того еле различимый, осядет трухой. Она и остановится — в 1914 году перед перекошенным чумазым лицом Ирис, перешедшей вместе со всеми своими мертвецами в окопы ХХ века.

 

 

Выглядит грандиозно и примерно столь же содержательно, как если бы «мама мыла раму» перевели на латынь и греческий, а затем передали этот текст для безостановочной декламации провинциальному трагику. Новую работу Немеша, каннского дебютанта и обладателя «Оскара» за первый и единственный полнометражный фильм, опережает его репутация и обманывает. На один-единственный операторский прием-гвоздь еще можно пристроить старую шляпу. Для головы же в «Закате» не предусмотрено ни ветерка, ни пули, ни порога. А в ногах правды нет.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: