Интервью
Наталья Серебрякова
Наталья Серебрякова

Марк Казинс: «Монтаж близок науке о памяти»


Марк Казинс

Сейчас мы находимся в зоне, рядом с которой произошла Чернобыльская трагедия. В своих «Атомах» вы осуждаете атомную энергетику. Но, может, без нее не было бы и прогресса?

Нет, атомная энергия настолько опасна, что мода на нее должна прекратиться. Китай продолжает строить атомные станции, но, я считаю, это большая ошибка. Есть, в конце концов, солнечная энергия и энергия ветра. Ядерная энергетика во всех ее формах должна быть запрещена повсюду.

Большинство ваших картин — монтажные. Что значит для вас монтажное кино?

Если подумать о том, как мы храним наши воспоминания, то окажется, что они существуют не в чистом виде. Это фрагменты детства, фрагменты праздников или каникул, это визуальные отрывки нашего прошлого. Поэтому монтажное кино близко к тому, как работает наша память, как хранятся в ней все эти изображения, накопленные за всю жизнь. У Эйзенштейна было очень оригинальное и очень простое видение того, каким должен быть монтаж. Он сочетал отрывки между собой по их подавляющему признаку, то есть это был «монтаж по доминантам». А характер этой «доминанты» определял и характер монтажа: например, монтаж по темпу, монтаж по длинам, монтаж по переднему плану и так далее. Это гениально, но мое личное мнение, что монтаж близок к науке о памяти.

Как вы выбираете фильмы для монтажа, чтобы соединить фрагменты воедино и получить нечто целостное?

В случае с мои фильмом «Атомы: жизнь в надежде и страхе» я посмотрел очень-очень много фильмов, и отметил, что меня тронуло эмоционально или визуально. Эта выборка была не рациональной, а интуитивной. А для своей «Истории кино: Одиссея» я выбирал отрывки по другому принципу — это ленты, которые были забыты, положены на полку или пропущены основной массой зрителей. Например, неизвестные африканские фильмы или картины женщин-режиссеров.


Чем для вас является история кино?

Очень трудный вопрос. Кино — самое молодое из искусств. Оно моложе, чем изобразительное искусство или литература. Самое прекрасное, что, несмотря на свою молодость, оно постоянно меняется. Кино это все еще ребенок, который ведет себя по-детски и имеет безумную, неудержимую детскую энергию. Еще меня привлекает в кинематографе, что он доступен для всех людей, может быть, даже для тех, кто не очень хорошо читает или не имеет университетского образования. Моя семья была не очень образованной, мы не были причастны к элитарным формам искусства. Моим искусством стало кино. Еще это один из самых комплексных видов искусства, который рассматривает психологию, космос, философские вопросы, науку.

Какие режиссеры вас вдохновляют?

Это, прежде всего, японец Сёхэй Имамура и его фильмы. Он очень страстный режиссер, показывающий людей, обреченных на спасение вне зависимости от того, что они сделали. Мне нравятся его персонажи, мужские и женские. В семидесятых его документальные фильмы вообще были лучшими. Еще я очень люблю Ларису Шепитько и ее картину «Восхождение». Это просто шедевр! Наша жизнь, конечно, трагична, но этот фильм и его финал с повешением величественнее Орсона Уэллса, Мартина Скорсезе, Ингмара Бергмана или Акиры Куросавы. Хотя Орсон Уэллс тоже, особенно его «Полуночные колокола».

Читаете ли вы кинокритику? У вас есть любимый критик?

У меня много проблем с большинством критиков. Как по мне, многие из них рассказывают о фильмах достаточно повествовательно и не затрагивают глубины. Мне нравится один кинокритик, который пишет об африканском кино — Мантиа Диавара. По-моему, он великолепен. Я считаю, что есть разница между кинокритиком и кинообозревателем. Обозреватель дает вам потребительскую информацию о картине. Критик же для меня тот, кто широко использует исторический и географический контекст, чтобы показать сходство или различие между теми или иными фильмами.

Вы часто работаете с Кристофером Дойлом. Легко вам удается находить общий язык?

Дойл — один из величайших кинооператоров современности. Достаточно посмотреть на ту палитру цветов, что он использует. Этот глубокий красный, этот яркий желтый… Он великий колорист.

Да, да. Все эти цвета есть в вашем фильме «Я — Белфаст».

К тому же, надо сказать, он дикий человек! Все, что я предлагаю, он подхватывает с восторгом. Например, я говорю: «Давай поднимемся на ту гору и посмотрим, какой там свет!» И в свои шестьдесят он бежит на эту гору изо всех сил, полный энергии и страсти. Такие же страстные изображения снимает и его камера. И это не тот человек, который одержим техническими «игрушками», он не boy toy, как мы говорим по-английски. Его не интересуют кнопки, он пытается понять, как поймать и зафиксировать свои ощущения и чувства. Мне кажется, он похож на меня, такая же страстная личность. И в своей энергичности он абсолютно беззащитен.

Я — Белфаст. Реж. Марк Казинс, 2015


Почему в своих фильмах вы так часто используете закадровый нарратив?

Это хороший вопрос. Я люблю немую съемку, как в десятые или двадцатые годы прошлого века, когда режиссера не волновали разные посторонние шумы. Поэтому в моих фильмах очень мало диалогов. Дело в том, что я пишу сценарий не перед съемками, а после съемок. Считаю, многие документальные фильмы могли бы быть более визуальными, если бы сценарий писался после. К тому же я снимаю малобюджетные фильмы, и это своеобразная экономия — мои картины стоят всего несколько сотен или тысяч. А еще у меня на правом плече татуировка «VW», что значит «Вирджиния Вулф». Я очень ее люблю, она великий романист, и пример того, какими вескими могут быть комментарии.

Почему свой последний фильм вы сделали о Белфасте?

Во-первых, это моя родина. Я жил здесь с рождения и до двадцати. Потом, вы знаете, там была гражданская война, люди убивали друг друга, и из-за войны я уехал. Но этот город постоянно жил в моей голове, в нем столько юмора, столько эмоций. Спустя годы я захотел сделать что-то — не о войне, а о выздоровлении. Ну и еще это очень кинематографичный город с большим количеством старых зданий и достопримечательностей. Это не Париж и не Нью-Йорк, но у этого городка есть своя внутренняя красота.

Кто эта пожилая женщина, героиня фильма? Она символизирует историю Белфаста?

Пожилая женщина для меня — очень сильная притягательная личность. В Белфасте у женщин вообще очень сильные характеры. Я вырос со своей мамой, бабушкой и тетей, которые оказали на меня наибольшее влияние. И я хотел, чтобы тот, кто рассказывает историю, представлял бы этот сильный характер. В таких странах, как Африка, Австралия, существует культ старых людей, которые помнят больше других и которых уважают больше других. И когда я вижу какую-нибудь старенькую бабушку, я думаю: «Что помнят ее глаза, какие образы сохранились в ее голове?»

Над чем вы сейчас работаете?

Сейчас я закончил новый проект — это художественный фильм с элементами документального, который называется «Стокгольм, моя любовь». Певица Нина Черри играет в нем архитектора, в жизни которой произошло нечто ужасное, но она пытается вновь зажить и обрести счастье. Оператор этого фильма опять Кристофер Дойл, и в нем снова будет много музыки.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить