Обязательная программа
![](/wp-content/uploads/2014/03/vtumane_guide_01.jpg)
В предыдущем полнометражном фильме Лозницы, щедром даже не на пощечины, а на кровавые оплеухи общественному вкусу, одной из самых запоминающихся сцен стал проход героя сквозь многолюдную базарную толпу, состоящую из пугающе выразительных персонажей, словно сбежавших из какой-то антропологической кунсткамеры. «В тумане» начинается с похожего — тоже хореографически организованного — эпизода следования партизан к месту повешения на станции Bogovizna. Эта Брейгелева ярмарка живет и дышит две-три минуты, чтобы погрузиться в абсолютный мрак перед заглавными титрами. После чего начинается не менее живописный (оператор Олег Муту), но уже более неспешный сюжет, разворачивающийся в густых зарослях белорусского леса (роль которого исполнили леса Латгалии).
По заданию командования партизаны Буров (Владислав Абашин) и Войтик (Сергей Колесов) едут застрелить предателя. Предатель — «положительный» на вид железнодорожник по фамилии Сущеня (Владимир Свирский) в белой рубахе — утверждает, что никого не предавал, но утверждает как-то неуверенно (видимо, из страха смерти), да и приказ уже не отменишь. На глазах у жены и малолетнего сына Сущеню уводят из дома в лес. Скоро выясняется, что мужик и сам не торопится назад, поскольку в деревне его тоже не очень-то жалуют.
![](/wp-content/uploads/2014/03/vtumane_guide_02.jpg)
Эта безвыходная коллизия ясно показана в первые двадцать минут картины, но фильм будет продолжаться еще час с лишним, так что зрителю от нечего делать придется любоваться прозрачным воздухом, желтеющей августовской листвой, лунными силуэтами бредущих и мало-помалу отстреливаемых героев. Автор экранизированной повести Василь Быков — отнюдь не Софокл, как бы тяжеловесно Лозница ни пытался доказать обратное. Вязкая текучесть обеспечивается отчасти объективной бессобытийностью повествования, отчасти — сознательным режиссерским решением, согласно которому всякому действию в этом фильме, будь то трапеза, ходьба, перекладывание картошки и т.п., суждено происходить не менее N секунд экранного времени, а всякому диалогу, даже если он и вовсе не был нужен, повторяться как минимум дважды («В Бабичах? — Может, и в Бабичах»; «А что, повозки нету? — Повозки нету»; вопрос «Почему же тебя не повесили?» звучит трижды, и столько же раз мы слышим вялые вариации ответов на него). В итоге повесть, которой — если отжать из нее всю воду в виде повторов, ложного глубокомыслия и многозначительных пауз — на роду было написано стать крепким партизанским истерном, пополняет галерею монструозных созданий вроде звягинцевской «Елены», такого же помпезного набора из обязательных квалификационных номеров.
![](/wp-content/uploads/2014/03/vtumane_guide_03.jpg)
Недоумение усиливает странная, чуть не ангелическая готовность главного героя к смерти, не объяснимая ни неприязнью односельчан, ни гордым нежеланием вымаливать себе пощаду. Выражается она не только в смиренном облике актера Свирского («Выпустили, сволочи. Лучше бы повесили разом…»), но и в том, что даже немецкие побои на своей могучей спинушке он показывает Бурову уже ближе к финалу картины. И тогда же, а не раньше, делится — к слову, вполне логичной — версией собственного освобождения («На живца, видать, ловили. Вот вы и попались»). У Быкова это нездешнее спокойствие психологически мотивировано («Сущеня сызмалу знал за собой одну нелегкую особенность — будучи обиженным <…> он все переносил молча. <…> Доказывать, божиться, спорить или „брать горлом“, как некоторые, было противно его существу»); у Лозницы мотивировка отсутствует, так что зрителям остается с уважением и трепетом — или без них — смотреть на мытарства невинной души, по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств угодившей в тело сельского богатыря, стоически переносящего выпавшие на его долю страдания.
![](/wp-content/uploads/2014/03/vtumane_guide_05.jpg)
Сергей Лозница долгое время снимал неигровые картины. Это были интересные, нередко удачные эксперименты со временем, слегка граничащие с концептуализмом и уже хотя бы поэтому — совершенно (в)неидеологические. Кто-нибудь въедливый, вроде Пьера Бурдье, пожалуй, смог бы обнаружить и в них некий тающий хайдеггеровский след, но до математического кантианского ригоризма им было далеко. И уж совсем никто не мог себе представить, глядя на «Полустанок» или на «Портрет», каким бескомпромиссным моралистическим ментором предстанет режиссер после того, как в его распоряжении окажутся полтора миллиона евро (бюджет «Счастья моего»), и чтó он «на самом деле» — в полнометражном масштабе — думает обо всех этих пейзанах. «В тумане», пусть и в гораздо более сдержанных тонах, продолжает линию «Счастья», которую можно было бы назвать критикой или, точнее, регистрацией человеческой порчи. Поэтому самые сильные, уверенные сцены в обоих фильмах — это именно эпизоды садизма, то есть сцены даже не самой расправы, насилия или казни, а того, что непосредственно им предшествует или происходит после: многолюдная сцена на станции или эпизод с убитым, которому во время обыска швыряют в лицо документы. Поэтому и добродетельным героям в этих «аморальных обстоятельствах» (цитируя слоган «В тумане») в лучшем случае уготована быстрая смерть (вспомним единственного положительного персонажа «Счастья» — учителя-пчеловода, с надеждой ожидающего немецких оккупантов). Поэтому на вопрос, о чем же второй полнометражный фильм Сергея Лозницы, я бы ответил так: как и предыдущий фильм, «В тумане» — о мучительной любви режиссера к добрым мужикам в белых рубахах. — И где такие мужики?— спросите.— В Бабичах? — Может, и в Бабичах.