Шпион. Пресса о фильме
Режиссер-дебютант Алексей Андрианов акунинскую игру в шпионский роман решил переиграть на свой лад. Он превратил фильм в комикс, где историческая достоверность превращается в эффектные декорации, и все события вершатся понарошку, в отрыве от реальности. Отсюда плюсы и минусы фильма. Он эффектен, ритмичен, красив как книга о вкусной и здоровой пище с предисловием Микояна. При этом как любой комикс, опирающийся прежде всего на «картинку», легковесен и упрощен по сравнению с романом. Дуэт Октябрьский — Дорин, не может не напомнить Жеглова с Шараповым. Для брутального Октябрьского так же «цель оправдывает средства». Сердце Дорина — Данилы Козловского так же моторно пламенеет. Но выплеснута главная тайна романа — у Акунина за внешней фабульной битвой разведок разворачивается напряженная внутренняя битва: Система против своих верных рыцарей. Конечно, есть она и в фильме. И Октябрьский, и Дорин, на собственной шкуре чувствуют огненное дыхание безжалостного молоха, ежеминутно подбрасывающего решку судьбы: герой или враг, наградить или убить? Но в фильме эта линия остается иллюстративной.
Л. Малюкова
«Новая газета»
Самому Акунину вроде бы нравится, и на круг «Шпион», наверно, правда отбирает титул наименее безобразной экранизации автора у «Турецкого гамбита» — к тому же «Гамбит» в свое время делался с замахом на Голливуд, тут же люди честно понимают, что ресурсов хватит в лучшем случае на позднего Бессона. Вообще позиция «мы сами знаем, что выходит так себе, так что потупим глаза и будем почаще шутить» при всем своем пораженчестве определенное обаяние имеет (вот Вуди Аллен практически всю жизнь так работает). Но это обаяние, во-первых, довольно вялое, во-вторых, — мошенническое.
Оставим в покое интонацию, политические и прочие смыслы, которые из акунинских текстов благополучно улетучиваются, стоит кому-то подойти к ним с камерой. Но вот простейшие вещи, хлеб с маслом, развлекаловка, веселье — где? Та же альтернативная Москва — она есть в сценарии, наверняка есть в списке производственных расходов, есть даже в рецензиях <…>, но собственно в фильме ее нет. <…> Что-то подрисовано, что-то сзади торчит — но человеку перед экраном это не продано вообще никак; если тебя не предупредили заранее, есть шанс вообще не заметить. Коли на то пошло, в одном затылке Бондарчука, когда он суп ест, больше советской эстетики, фантастики и альтернативной реальности, чем во всем остальном фильме.
Р. Волобуев
GQ
Совсем неплохо было бы выкрутить ручки стимпанковского абсурда до предела — ну, к примеру, дать Бондарчуку-Октябрьскому полетать. <…> Хотя куда уж еще летать… Федор Сергеевич танцует танго, хореографично дерется, демонстрирует кепки и прогрессирующие от роли к роли мимические способности, рычит «Ир?р?раида!» и крадет фильм у своего партнера Козловского с тем же элегантным бесстыдством, с каким Жеглов подсовывал чужой кошелечек в карман Кирпичу.
Как бы в компенсацию на выходе Егорка Дорин сухим пайком получает личное счастье. Этот жирный драматургический штрих, противоречащий и роману, и логике, портит в целом приятные впечатления от ладно скроенного «Шпиона». Русские блокбастеры, может быть, и стали более лучше сниматься, однако представления об идеальной драматургии у продюсеров со времен картины «Место встречи изменить нельзя» остались прежними. Романист предполагает, а заказчик-гостелеканал располагает.
С. Синяков
«Газета.ru»
Главная фантазия от режиссера Андрианова — Москва 1941?го. Она выглядит абсолютно футуристической. Там средства слежения почти как сейчас — камеры наблюдения, видеозапись и прочее. Там раздвижные двери чекистских кабинетов — как в картинах про XXII век. Там на небе летают дирижабли, как в «Метрополисе». Там Москва полностью перестроена по неосуществленному генплану 1936 года: на месте храма Христа Спасителя возведен Дворец Советов со стометровой фигурой Ленина наверху, уже выстроены все сталинские высотки (самое смешное, что часть молодой публики не поймет подставы. Она не имеет понятия, что высотки появились уже после войны) <…>
Целью было всего лишь обозначить, что происходящее надо воспринимать как вымысел. Что жанр фильма — не реализм, а отчасти комикс.
Ю. Гладильщиков
«Московские новости»
Положительное и отрицательное, хорошее и плохое, героизм и предательство лишаются здесь своих исходных координат, переоформляются в некое фантасмагорическое действо, создавая ощущение абсурда. Кто эта сотрудница органов Ираида (Виктория Толстоганова), которая сухо-сладострастно пытает Дорина; шпионка или просто мужененавистница, дорвавшаяся до мужского тела? Немецкий шпион Вассер состоит в родстве с Фандориными, Гитлер через своего агента вступает в тайную связь со Сталиным, который, впрочем, не совсем Сталин, а некий отец народа, поставленный на фоне нарисованного задника, и Лаврентий Берия — не генеральный комиссар госбезопасности, а просто нарком; все это гипсовые маски, симулякры, как, в общем и красавец-спортсмен Дорин (Данила Козловский). А уж кто выламывается из схем и функций, так это Федор Бондарчук в роли Октябрьского. На пресс-конференции Борис Акунин попросил проголосовать: кто как считает — хороший Октябрьский или плохой? Проголосовали немногие и примерно поровну.
Н. Цыркун
«Искусство кино»
Алексей Горбунов, один из немногих актеров в фильме, который не «плюсует» специально, а ведет себя по-человечески, и даже бутылку водки винтом из горла выпивает со сдержанной суровостью. Вполне справедливо звучит в его исполнении и характеристика, которую он дает герою Федора Бондарчука: «Настоящий генерал, не ряженый, по глазам видно». Объектов, как одушевленных, так и неодушевленных, которые бы подпадали под определение «настоящий», в «Шпионе» ненамного больше, чем всевозможных «ряженых» — и главный ряженый тут, конечно, сам город Москва, переодетый во все это помпезное великолепие грандиозных, но в основном неосуществившихся советских архитектурных замыслов. Сама идея — пофантазировать, как могла бы выглядеть другая сталинская Москва,— выполняет свою развлекательную и эстетическую функцию для определенной части аудитории, а возможность представить, что Сталин (Михаил Филиппов) мог быть убит из авторучки, наверняка многих позабавит. Но есть в «Шпионе» и огорчительные проколы, причем именно стилистические.
Л. Маслова
«Коммерсантъ»
Свистят пули, реют знамена, блестит лысина, развевается рубашка на груди главного героя. Эмоции Андрианов отметает как анахронизм, любовь для него — это когда светит солнце, а тревога — когда сгущаются сумерки. От всего этого испытываешь в основном неловкость — как за приятных людей, которые поневоле оказались вовлеченными в какую-то масштабную глупость. Больше всего их хочется оправдать: они же не виноваты в труднообъяснимом увлечении Андрианова бессмысленными рапидами. В том, что он откровенно списывает у Ле Карре. В том, что он обладает амбициями Зака Снайдера в условиях суровой российской действительности, заставляя неплохой, в сущности, роман выглядеть капустником в аду. Не виноват и Акунин: его Дорин был печальным растерянным юношей, попавшим в нетипичные для него обстоятельства, — а здесь стал лучезарным статистом. Не виноваты восковые Сталин и Гитлер и даже немецкий шпион — у них просто не было выбора. Глупости громоздятся друг на друга, курсируя на трамвае между «Пушкинской» и «ВДНХ». Когда этот трамвай наконец взорвется и упадет в реку, поневоле испытываешь облегчение: советский Джеймс Бонд не должен так зачесывать волосы.
А. Сотникова
«Афиша»
Читайте также
-
Школа: «Хей, бро!» — Как не сорваться с парапета моста
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
Кино снятое, неснятое, нарисованное — О художнике Семене Манделе
-
Высшие формы — «Непал» Марии Гавриленко
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Нейромельес