Облако над полем
Верьте поэтам. Один из них предостерегал от возвращений в прежние места. Другой подхватывал на свой лад: даже если это место любви — там ничего не зарыто, кроме собаки. А собаку эксгумировать — дохлое развлечение. Прежние места исчезают безвозвратно, исчезают заодно с прежними временами; не вернуть ни те ни другие. Николай Досталь наверняка знает это — про места и про времена. Его любимый герой не знает и возвращается. Сам толком не понимая, зачем. Потому что его возвращает Досталь, который и про прежнюю историю наверняка тоже знает, что возвращаться к ней не надо; что если она рассказана до конца, то превращать задним числом точку в многоточие — совсем лишнее. Но знанием не перешибить отеческое чувство: пускай вернется, погляжу на него.
Смешной бесфамильный бедолага Коля, путешественник поневоле, укативший в 1991-м в финале фильма «Облако-рай» из родной дыры на Дальний Восток, спустя годы явился пред сонны очи земляков в новом фильме «Коля — перекати поле». Досталь по умолчанию сдвинул время происходящего чуть назад от сегодняшнего дня: Колиному ребенку, тоже Коле, рожденному в самом начале девяностых, от силы лет двенадцать. Но важен тут не номер года — ноль пятый, ноль третий или ноль второй; важна принадлежность десятилетию. Время этого «Коли» — именно нулевые. Не девяностые, пусть даже наипозднейшие.
Коля — перекати поле
Девяностые — буйные, бурные, пенные, рычащие, угарные, счастливые, лживые, беспредельные, какие угодно — Досталем пропущены. Может, и не умышленно, потому что со сценарием «Коли», как я знаю, он был готов запуститься еще лет восемь назад, но денег не нашел. Хорошо, что не нашел. Зато получилось, что «Облаком» и «Полем» он зарегистрировал две крайние точки зависания, и суммарное высказывание о паузах, обхвативших с боков живое время, обрело смысл. А этот смысл — единственное оправдание позднерожденного второго фильма про возвращение.
Самый известный фильм последних лет про возвращение — так и назывался. Думаю, что Андрей Звягинцев обозначал этим словом не прибытие отца из отдаленных мест, а обратный путь двух его сыновей домой — в прежнюю жизнь, но с новым страшным опытом. Звягинцев обрывал свою историю в самом начале их возвращения, оставляя за нами возможность только предполагать, что ничем хорошим оно не обернется. Досталь изничтожает возвращение предметно, в кадре.
Облако-рай
В зачин «Коли» он врезает кадры из «Облака», отсылая к жизни, из которой когда-то уезжал его герой. К межеумочной отечественной жизни-1991: уже не той, что отошла, и еще не той, что наступит. «Звездный час по местному времени» (так назывался оригинальный сценарий Георгия Николаева, превращенный в «Облако») совпал с минутой, когда стрелки замерли в ожидании: их вот-вот переведут, выставят на циферблате новое время. Зимнее или летнее — это уж кому как. А пока время не перевели, оцепенел в бесконечном настоящем поселок городского типа, залитый ровным светом и изживающий очередной воскресный денек. В прологе взлетевшая камера скользила долгим взглядом по промышленным прелестям этого городка-поселка. И не было в ее взгляде злости, с какой Василий Пичул за несколько лет до того оглядывал родной серый Жданов в «Маленькой Вере». А была чуждая той злости печаль. «Облако» сознательно вступало с титульными перестроечными фильмами в отношения. Скажем, в «Зеркале для героя» один и тот же, на вечном повторе, послевоенный день считывался ясной метафорой: прошлое настигло и не отпускает. У Досталя же не прошлое, а настоящее размыкалось в дурную бесконечность, и тем дурнее была эта бесконечность, чем становилось очевиднее, что само настоящее ничего не стоит. Что это не жизнь, а нематериальное зависание во времени.
Коля — перекати поле
Смешной паренек Коля пытался с раннего утра взбодрить окружающих вопросом «будет ли сегодня дождь, который по радио обещали?» — однако тщетно. Сонной не-жизни было все равно, будет или нет, так или эдак, сегодня или завтра, которое никакое не «завтра», а то же самое клонированное «сегодня». Ведь для местного present continuous существовало только условное деление на условные единицы — пять рабочих дней и два выходных.
Напросившись в гости к другу Феде, не зная, как иначе поддержать разговор, и сам себе удивляясь, Коля сообщал, что уезжает на Дальний Восток — школьный приятель-де зовет, чего-то там по снабжению предлагает. Так что до свидания, не поминайте лихом, буду письма вам писать раз в месяц. И это безответственное измышление, это бескорыстное вранье спровоцировало всеобщее выпадение из сна и короткие проводы Коли всем куцым миром в никуда.
Получалось, что Коля, несчастный враль, сам того не понимая, приносил в жертву себя, свою какую-никакую жизнь в комнатке-пенале с желтыми обоями и оленями по ковру, двумя пружинными эспандерами на гвозде у шкафа, клеенчатой сумкой с надписью «УССР» в пыльном углу и надверным календарем с цирковой картинкой. Ради чего была жертва? Ради вдруг возникшего у обитателей городка-поселка острого чувства, что жизнь есть, а в ней есть события, а в них есть смысл; что жизнь — будет. Ради того, чтобы друг Федя взял в руки глобус, поискал глазами Дальний Восток, оценил предстоящий Коле путь и опрокинул стакан «за масштаб» на проводах-поминках. Ради того, чтобы над головой Коли, пока тот долеживал на своем диван чике последние минуты перед отъездом, вперившись в потолок, — этот самый потолок вдруг разверзнулся, обнажив голубое небо, а в нем облака. И одно из них, возможно, рай.
Коля был героем, и он погибал: так положено в трагедии, — а как раз трагедия и рождалась исподволь у Досталя из кокона грустного лирического анекдота. Конечно, это была гибель — никак иначе не воспринять его вечерний отъезд в крутобоком и душном автобусе-катафалке по пыльной дороге и последнее видение: все провожавшие — Федя с Валей, зазноба Наталья с мамашей-кнопкой Татьяной Иванной, препротивный зануда и крохобор Филипп Макарыч, забулдыга Филомеев со товарищи — примостились на задних сиденьях, улыбаются, компанию ему в пути составляют. А мальчишка на велосипеде, наладившийся его догнать, вдруг резко разворачивался и крутил педали обратно, домой — жить. «На небе облако-рай, пойди его угадай… Найти, узнать и понять невозможно. Какого цвета и где, скажи, пожалуйста, мне. Скорей, ты там, где сыскать невозможно. А я от мысли дрожу, что никогда не найду, хочу забыть, убежать, закрутиться… Где ты, где ты, облако-рай? Листья надежды мои не роняй…»
«Дело не во времени, дело в пространстве», — отмахивался добродушный усач Федя от жены, которая, услыхав про Дальний Восток, допытывалась у Коли, когда он едет-то. Дело было, конечно, и в том и в другом: «Облако-рай» получилось слепком, мгновенным отпечатком хронотопа1991. Это была тонкая режиссерская работа, очень талантливо прирученный муратовский абсурд, умелая оркестровка ярких актерских проявлений.
«Коля»-2005 вышел проще и грубее. Без затаенной нежности, которая в Достале, конечно, есть, иначе бы он не брался за продолжение, но вот фильму она не сообщилась. Досталь сработал вроде бы в тех же формах, теми же методами обрисовал спячку тихого мирка, но сделал это без волшебства, которым жило его «Облако». Правда, и историю он теперь рассказывает посмертную, жуткую. Андрей Жигалов в роли Коли прикатил на лохматой иномарке с японскими иероглифами на левом боку не постаревшим пареньком с гуттаперчевой физией, а маской со стеклянным взглядом и совсем уж нечленораздельной речью, в которую мутировало прежнее обаятельное косноязычие. Невозможный красно-желтый пуховик, огненно-рыжая толстовка, дурацкая бейсболка — такой чужой выглядит одежда на покойнике. И иномарка эта — как есть катафалк. И клоун Жигалов во всеоружии своих пластических умений изображает возвращение не человека, а именно тела: из авто он вываливается, на ногах, хоть и трезвый, стоит плохо, то и дело норовит опрокинуться в снег.
Коля — перекати поле
Чего приехал? Причин для его неожиданного визита нет, и Досталь их не организует — не вызывает Колю домой каким-то специальным драматургическим образом. Свою якобы болезнь со скорым летальным исходом (заразился в гостях у каннибалов некачественным аборигенским мясом) и желание попрощаться как мотив возвращения домой — Коля выдумает уже потом, на ходу, когда поймет, что пришелся не ко двору. Так что Досталь возвращает его просто так, но при этом чувствует, что обязан встроить в сюжетный механизм шестеренку, которая привела бы его в движение. И находит ее, встраивает: это ребенок, рожденный Натальей от Коли вскоре после его отбытия куда глаза глядят. По правде, находка сильно смахивает на подлог: в «Облаке» у Коли с Натальей все складывалось так, что беременность, хоть убей, этой конопатой девчонке не угрожала. Не давала она ему, своему воздыхателю, — и даже сомнений по этому поводу не возникало. У меня, во всяком случае. И вот эта неправда с ребенком очень мешает. Жалко ребенка, который нужен фильму только для того, чтобы Колю спровадить, потому что тот лишний, к тому же вроде бы обреченный на скорую смерть. «Как время бежит! Сколько всего было, сколько было… А как глянешь — ничего и не произошло», — шумно вздохнул в «Коле» все так же философически настроенный Федя, поднимая граненый стакан на той же кухне и в точке нового зависания жизни — своей маленькой и общей, которая побольше. Действительно, разное было. У Натальи теперь есть муж, тормоз Славик, есть и второй ребенок от него, а первому он тоже вроде как отец. Теперь она с детьми по воскресеньям на подледную рыбалку ходит. У ее мамаши Татьяны Иванны сложилась семейная жизнь с бывшим Колиным соседом Филиппом Макарычем и по такому случаю — продуман женский образ с загадочным сиреневым акцентом (от вязаной шапочки до педикюра). У Феди особых новостей нет, правда, и он обновил синие стены на кухне, где ему так хорошо с Валей. А Филомееву хорошо с бутылкой, хоть он заметно сдал и с пьяных глаз, бывает, плачет. В общем, остань ты от нас, Коля! И он оставляет. История, повторяясь, превращается в фарс. Причем в горький. В том зависании было предчувствие и предвкушение, а в этом — послевкусие и опустошение. Тогда Коля придумал себе новую жизнь, сейчас — скорую смерть: есть разница.