Интервью

Режиссёр не единорог


ШКОЛА

«В Мордор не проводят мостов хрустальных»

Я не пришел, а сбежал в кино. До переезда в Москву я жил во Владивостоке, на Чуркине, это что-то вроде российской версии Гарлема. Мне там всё говорило: «Чувак, стань кем-нибудь, иначе я буду твоим пейзажем до конца твоих дней». Этот район… знаете, в Мордор не проводят мостов хрустальных, там другие приколы. Нет, такой район, конечно, нужен для того, чтобы поселять туда буйных детей на перевоспитание или, как говорят, американцы, чтобы они там занимались «самоактуализацией». Я там очень быстро «самоактуализировался» и подумал, что мне надо срочно заняться чем-то по жизни. Я пошел на филологический, потому что там было много девушек, и конкурс для мальчиков был очень слабый. А я всегда витиевато писал, но с ошибками. В результате я набрал какие-то баллы, поступил, потом влюбился в девушку, выпал из окна (она сказала, что я недостаточно для нее хорош), и вот с тех пор я одержим успехом, и наконец-то я его достиг. Если говорить серьезно, успех — это не очень интересно по сравнению с девушками. У нас как раз тогда были видеосалоны, открылись в 89-90-м году, и тогда я впервые увидел американское кино. Думаю, я пережил что-то покруче «прибытия поезда». Я испытывал моменты острого счастья на фильмах ужасов, с которых я сбегал и которые были для меня олицетворением какой-то сказки: «Нечто» Джона Карпентера или фильм Де Пальмы «Прокол», и вот эта божественная сцена, где Джон Литгоу фантастически долго душит блондинку в туалете. Когда он ее душит, показывают не само действие, а то, как дергаются ее туфельки. И это было очень страшно. Меня это очень вставляло, поэтому я могу сейчас понять своего сына, которому нравятся монстры — мне же они тоже нравились, что лукавить. Когда он был совсем маленький, года три, я внушал ему: «Милош, самое главное в жизни — любовь». — «Да, я запомнил!» — «Что самое главное в жизни?» — «Монстры! И любёфь». Поэтому когда я снимал «Мертвых дочерей», я делал сказку, а зрители хотели какого-то мяса. У меня же со всем этим были очень нежные отношения, так как это мои детские воспоминания, ассоциации, запрограммированные в мой мозг. Процесс работы над этим фильмом был немного похож на фильм «Вспомнить всё». Помните, он достает из головы какую-то хрень, которая его контролировала.

Мария Шалаева, Павел Руминов и Рома Зинчук на сьёмках фильма Я буду рядом


ПРЕДЫСТОРИЯ

«В форме кроненберговского триллера»

Сюжет фильма «Я буду рядом» очень сильно трансформировался на протяжении съемок и монтажа. Сначала эта история пришла ко мне в форме такого кроненберговского триллера, где родители, у которых умер ребенок, были сатанистами: они взяли под свою опеку нового ребенка и стали одевать его, как своего умершего малыша, и прочее в таком же духе. Но в какой-то момент я понял, что эту историю можно рассказать и без жанровых подпорок. Ты держишься за жанр в том случае, если боишься людей или не уверен в себе: одеваешь героев в красивые платья, снабжаешь их дорогими машинами. Жанр как бы тебя защищает. Ощущая это, я шел от обратного — от химического ощущения этой истории. Там был целый мистический каскад событий в духе фильмов Пола Томаса Андерсона, когда сходятся какие-то пазлы. Поэтому я не могу выделить один момент, когда я решил, про что хочу снимать. Голова, как вокзал: туда приходят поезда, и ничего с этим не поделать. Вообще я бы хотел снимать другие фильмы, такие стильные триллеры с Джудом Лоу. Но я понял, что этого не будет, и как-то так освоился с этой мыслью за года три посещения психоаналитика, что мне так стало хорошо, что я решил просто быть тем, кто я есть. Прикол в том, что жизнь стоит того, чтобы остаться один на один с реальностью. Можно мучительно долго подбирать слова, а можно сказать: «Давай сегодня затусуемся тупо со мной, даже если у тебя там есть кто-нибудь, все равно давай». И тебе говорят: «Да». И ты думаешь: «Вау, почему я раньше этого не сказал?» Это аналогичная ситуация. Люди говорят: «Этот фильм не похож на то, что ты делал раньше». Но дело в том, что до этого я просто боялся — я же чувак, который любит расставания, чтобы потом слушать на кухне в youtube песни группы Coldplay и рыдать. Я фанат расставаний, потому что люблю Coldplay. В прежнем кино было больше силикона, желания понравиться. Вы должны быть смелее, и себе я этого тоже желаю, нужно следовать своему внутреннему голосу и непременно делать то, что хочется вам, а не кому-то другому. И когда вы все сделаете правильно, люди будут хлопать вас по плечу: «Я же тебе говорил!».

Я буду рядом. Реж. Павел Руминов, 2012


СЪЕМКИ

«Самый бездарный фильм в истории»

Снимать по-новому хотелось, и история должна была быть новой, и все должно было быть новое — такой полный внутренний ребрендинг. Раньше я кадровал, и это путь страданий, а тут я подумал «ну что за бред, кадровать». Я вспомнил о Дэвиде Финчере и подумал, как чуваку не повезло: вот он занимается первый раз сексом с женщиной, и у него ведь наверняка готова раскадровка. Он же контролфрик. А она даже не знает, что все ракурсы уже им продуманы. А если что-то не так пойдет, то он будет страдать, потому что ведь он все уже раскадровал. А я думал: «На хрен эти раскадровки». И говорю своему оператору: «Мы так будем снимать, что ты за этот фильм никаких призов не получишь. Краски будут неяркими, но считайте, что мы на съемках польского фильма, фильма из соцлагеря. Он говорит «окей». Говорю соавтору сценария: «Помоги мне написать сценарий. Только там люди твоих реплик произносить не будут». Он говорит «окей». Говорил актерам: «Мы будем снимать много сцен, но большинства из них не будет, потому что в них вы будете разогреваться, но я не знаю, где вы будете разогреваться, а где это нужно будет для фильма, поэтому надо работать всегда на полную катушку». Я говорил: «Друзья, мы собираемся снимать самый бездарный фильм в истории, но самое главное — не это, главное — что мы будем приходить на работу в двенадцать часов дня, потому что меня задолбали начинать в семь, и мы все знаем, что первый кадр будет в час, потому что мы будем просыпаться». И группа расположилась ко мне и к моим странным идеям. Они говорили: «М-м-м, мы сегодня готовы импровизировать, если завтра придем в два». Часто я говорил им: если вы все уйдете, я справлюсь, не мучайте себя. И это очень здорово работает. Например, сцена самоубийства, которую Маша Шалаева должна была сыграть в день своего рождения. Я говорю: «Маш, у тебя сегодня день рождения, на фига нам сегодня это все, смерть, самоубийство? Езжай домой, я как-нибудь выкручусь, мы снимем вместо тебя дракона, он сначала белого цвета будет, а потом черного — такая склейка, которая обозначает, что ты типа умерла». Она говорит: «Что это за удивительная хрень? Ладно, идите в жопу» — и зарыдала, представив, наверно, что там может быть вместо этого. Сцена мощная получилась, мы снимали ее длинными дублями, каждый — по часу, можете себе представить? Реакция возникала сразу, грань между площадкой и реальностью стиралась. Вера, второй режиссер, плакала и зажимала себе рот, чтобы звука не было слышно. Вчера мы показывали фильм на Московском фестивале, и там был прекрасный японский человек, продюсер, который подошел ко мне после фильма и стал говорить: «Приезжайте к нам на фестиваль документального кино. Я говорю: «А с какого хрена? Мне приятно это слышать, но зачем мы поедем к вам на фестиваль документального кино, зачем ломать формат фестиваля?» Он говорит: «В каком смысле?» Я говорю: «Ну, это не документальный фильм». — «Да ладно!»

ФАКТУРА

«Рак — это эгоистическая болезнь»

До «Я буду рядом» мы работали над фильмом в Петербурге вместе с людьми из фонда «AdVita», из студии «Да!», которые делают мультфильмы с больными детьми. Я делал картину о людях, выживших после разных стадий рака: 12 разных историй в одном фильме. Это был этап моей жизни, фильм должен был вдохновлять людей, которые оказались на больничной койке примером тех, кто выжил, справился. Там были только голоса этих людей, никакого закадрового авторского текста. И в процессе работы я понял, что мы постепенно готовимся к чему-то большому и важному, игровой картине. Если бы я не видел этих людей, которым удавалось даже на пороге смерти сохранять веселое расположение духа, я бы не смог снять «Я буду рядом». Самая главная установка в характере главной героини — отсутствие жалости к себе. Маше Шалаевой присуще это и в жизни, поэтому она так легко все схватила. На самом деле, чем страшнее ситуация, тем веселее и конструктивнее ты должен быть, это простая логика жизни. А у нас в России есть традиция страдания, которая увеличивает страдание, — то, что в буддизме называется «вторичным страданием», когда к факту присовокупляется рефлексия по поводу этого факта — и именно она не дает нам возможности действовать разумно. Нужен юмор, нужна ясность, нужен энтузиазм, позитивное мышление и так далее, но у нас принято по-другому. Поэтому если ты рассмеешься на похоронах — это плохо, хотя если бы на моих похоронах смеялись близкие мне люди, я подумал бы: «Классно, я умер, а продолжаю их веселить! Классно же, значит, я живой». Я думаю, что страдание есть некий сбой мышления, сбой восприятия. Рак — это эгоистическая болезнь. Клетка пытается привлечь к себе внимание, забирает все ресурсы, разрывает связи с целым. И умирает. Я вижу, что эгоизм уничтожает нас всех, что рак — это тема, которая открывает глаза на многое. С одной стороны, болезнь, с другой — парадоксальная вещь, привившая многим людям вкус к жизни. Девочки, о которых я делал кино, шокировали меня: они открыто говорили про то, что рак вернул им ощущение жизни.

СЕРИАЛ

«Бедный Паша хочет снять доброе кино»

Сначала я хотел сделать мини-сериал. Сейчас все неслучайно обсуждают большие сериалы, они дают зрителю намного больше, чем полный метр. Я спросил: «Сколько у вас есть денег?» —”Столько, что делаем?« — «Делаем мини-сериал» — «Мы это продадим» — «Окей, меня это устраивает». И я делал мини-сериал, но при этом у меня был внутренний договор с самим собой принимать любую ситуацию, что бы ни происходило. Я понимал, что может произойти что угодно: продюсерам не понравится монтаж, кончатся деньги… Я обещал себе смотреть на все спокойно, в духе моей героини, но моя голова взрывалась. Когда у меня был кризис, я приезжал к своим друзьям и выговаривался: «Вот, бедный Паша, хочет снять доброе кино, а ему не дают». И я понимал, что сейчас выговорюсь, а утром буду снова искать какое-то решение. Я тут посмотрел недавно пиксаровский мультик — «Храбрая сердцем», там есть прекрасная линия про королеву, которая превращается в медведиху: она вся такая чинная, благородная, а превратившись в медведя, ей приходится есть сырую рыбу. Так вот она ковыряет ту рыбу вилочкой, очень трогательно… Вот в сериале это было бы развито, а в фильме для этого нет времени, фильм — это штрих. Сериал в этом смысле интереснее, потому что он похож на книгу. Больше деталей, нюансов характера. В общем я сделал первую версию — шесть серий, и мне сказали, что ее решил купить Первый канал, потом сделка сорвалась по каким-то причинам. Но в любом случае у нас уже был готовый сериал, я сделал еще одну версию, на этот раз в четыре серии, и тут ко мне пришел Алексей Учитель, посмотрел материал и сказал: «Почему ты не сделаешь кино?» Таким образом, приз «Кинотавра» настиг меня в тот момент, когда я уже о нем и не думал. На данный момент есть две версии мини-сериала и фильм. Они все разные, на их монтаж ушел год. Шесть месяцев чистого монтажа, шесть серий и еще шесть месяцев на сокращение, на четырехсерийную версию, которую я считаю самой мощной, и вот эту версию. Поэтому когда меня спрашивают: «Паша, как люди могут жить с этим?», я говорю, что у меня нет ответа. Ответ в двух версиях. В мини-сериале совсем другая история. Честно говоря, это даже не сериал, а индийское кино, сказочное, где героиня выживает, там много всяких индийских страстей и финал другой. А этот фильм более европейский, сдержанный.

Я буду рядом. Реж. Павел Руминов, 2012


ПРОДЮСЕРЫ

«Ты же убиваешь весь воздух!»

Если бы я придерживался стереотипов насчет продюсеров, то этого фильма не было бы. Этот фильм получился, потому что мне помогали его делать очень разные люди. Я не хотел быть тем, кто настаивает на своем мнении просто потому, что он указан в титрах как режиссер. Я хотел быть тем, кто выбирает из разных мнений. И когда я вслушивался в то, что говорят продюсеры, я понимал их точку зрения. Например, там был такой момент, когда к героине приходит муж, и мне казалось, что всем понятно, что дело происходит в прошлом. Но мне сказали: «Делай чб или титр, непонятно». И сначала я очень сильно напрягся: «О, что за бред!». А потом подумал: «Если и так все понятно, то оттого что мы добавим титры „за три месяца до этого“, хуже не станет, поэтому мы не рискуем ничем». Как ни странно, многие простые решения нам по жизни не даются. Ну, что продюсеры убирают в первую очередь? Если героиня смотрит, скажем, на пчелу. Режиссер думает: «Вы — придурки, в этом соль фильма, героиня смотрит на пчелу и видит в ней себя, а потом она берет эту пчелу и отрывает ей крылышко, потому что это символ саморазрушения, и она осознает это и пытается приделать ей это крылышко обратно». А продюсеры говорят: «Ну, слушай, люди будут смотреть это по телевизору, вперемешку с рекламой, будет трудно понять, про что это». И ты: «Придурки, ладно, я хочу на другую планету к другим продюсерам и к другим зрителям, и вообще все, я заказываю билет…» А потом ты думаешь: «А планет-то других нету, а, прикол!» И это тоже освобождающий факт. На самом деле, если ты говоришь что-то проще, это доходит лучше. И если режиссер действительно хочет это выразить, то чисто логически он должен быть прост. Если он хочет быть понятым и хочет, чтобы на показе было ощущение единства зала, то тогда он должен это осознать и не бояться простоты. Короче, я пришел и говорю: «Давайте это сократим, это сократим, этот флешбэк не надо, это сюжет не двигает, девушку из хосписа не надо, Хазанову вырезать, готов испортить с ней отношения». А они оказались такие потрясающие, они так прониклись фильмом: «Паша, Паша, стоп, что за хрень вообще? Не, так не пойдет». Это была удивительная ситуация. «А как же воздух, вот этот воздух, когда они гуляют? А вот эта вот прогулка, а вот где они играют? Ты же весь воздух убиваешь!» Я говорю: «Да, но просто такова реальность, я пытаюсь под нее подстроиться, я все понимаю». «Нет-не-нет, так не пойдет». Это было очень трогательно. «Не-не, я уже все, решился, режем все на хрен, все сокращаем, будет сумасшедший рейтинг». «Не-не, ты же сам свой фильм не понимаешь! Ты ж не понимаешь, вот на 28-й минуте ты будешь сокращать, какой у нее взгляд, как она смотрит в магазине!» Я говорю: «Долгий план, ничего не двигает в истории». «Не-не, ты с поезда, не выспался». Я говорю: «Хорошо, ладно, дайте мне месяц, я сокращу как-то по-человечески». И, действительно, этот процесс был человеческим, он был сложным, я злился на них, а они злились на меня, потому что я нарушал сроки, они в итоге не могли продать фильм. Но на самом деле, как вам сказать? Когда мы вступаем с кем-то в союз, у нас должна быть общая цель. Какая-то нормальная хорошая цель. В чем смысл медитации, которой занимается тибетский монах? Как культурист, который тренирует мышцы, монах, исследуя реальность, используя разные техники медитации, проводит параллель между собой и другими людьми, учит свой ум перестраиваться в отношениях с другими людьми. Даже если сталкиваешься с агрессией. Конечно, я был в отчаянии, конечно, я обижался на других людей, когда делал фильм, конечно, я кого-то даже проклинал, конечно, я срывался, и я расфигачил себе как-то руку в кровь, и я пытался уволить всю свою группу, это все было. Но не это привело к созданию фильма. Вся история этого фильма — это перестройка привычек. Есть потрясающая книга «Пластичность мозга», свежее открытие в нейрофизиологии, что весь мозг может быть перестроен. То есть, если представить, что мозг — это кусок податливой глины, и кусок глины в форме утенка, то этого утенка можно превратить во что угодно.

Я буду рядом. Реж. Павел Руминов, 2012


РЕЖИССЕРЫ

«Рог у меня не отпадет»

Режиссеры — странные люди, это пипец. Они напоминают мне венгров, которые приезжают, скажем, во Францию и спрашивают: «А почему в Париже никто не говорит по-венгерски?» Или в Тайланд: «Почему у вас в отеле не говорят по-венгерски? Я же венгр». Это классно, мы все уникальны, но просто в жизни, если ты хочешь с кем-то коммуницировать, тебе нужно подстраиваться. И режиссёр похож на такого чувака, который хочет, чтобы все члены съемочной группы превратились в очень маленьких человечков, размером с муравьёв, залезли бы ему в голову, посмотрели бы в идеальной проекции, в IMAXе его головы то кино, которое он хочет сделать, а затем снова бы вылезли, стали большими и все сделали, как нужно. Я что, много прошу? Это что нереально сделать за такие деньги к тому же? И прикиньте: всю жизнь провести вот в этом. Были моменты, когда я понимал Копполу. Он был такой любитель актеров, с ними пиццу ел, вино им в рот заливал, гладил, настраивал, они у него этих «Оскаров» получали и ему всегда отпиливали половину, потому что он был соавтором их успеха. Он их пестовал, а потом, когда его жизнь усложнилась, он так их всех сразу возненавидел, что изобрел такой бункер. И вот у этого режиссера, который так любил актеров, была такая система: сидит он в бункере и командует актерами через громкоговоритель, как в концлагере. В постельной сцене в фильме «От всего сердца», он говорил что-то вроде: «Погладь ее, вот так нежно ее погладь, тонко так, понимаешь, амбивалентно, с любовью». Если вам это все неинтересно станет, вы уходите, не стесняйтесь. Не понимаю, почему люди боятся мимо режиссера пройти, что он хрустальный что ли, как единорог? «Я сейчас уйду, вдруг у него отпадет рог?» и так далее. Нет, рог у меня не отпадет….Реплика в зал: А у нас не будет записок из зала как на встрече со старыми мастерами?

МЕТОД

«Будда был прав»

С годами я понимаю Гогена, он изобрел свой метод. Рисуя своих черных голых женщин, он как бы говорил: «Мне нечего к этому добавить, это вершина». И у меня с этим методом то же самое: у меня нет желания делать что-то оригинальное, я просто хочу продолжать снимать в том же ключе. Любая история благодаря этому методу становится непредсказуемо интересной, материала на цифре столько, что ты монтируешь фильм и думаешь: «Вау, так они чего, в кафе зашли, о чем они там говорят? Да ладно!» Метод трудоемкий, так как спонтанность предполагает большой объем материала: сценарий закончился через пять минут дубля, а камера выключилась через два часа, и вот актерам приходится вживаться, карабкаться, что-то делать, и потом на озвучании никто не помнит была эта реплика в сценарии или она пришла в ходе работы. Будда был прав: ничего зафиксированного нет, есть общий ум, он творит, и это слияние всех умов в единое целое — это был главный кайф этого фильма. Часто мне приходилось слышать: «Вообще-то, Паша, у нас с тобой были другие установки, я не хочу перестраиваться». А я говорил: «Нет, давай продолжим, это же интересно». И вот теперь фильм получил признание «племени», выиграл какой-то приз, прекрасных людей увидел, Федор Бондарчук руку пожал на сцене. Он сказал мне: «Можешь снимать дальше в этом стиле, вроде бы, неплохо». С этим материалом никогда не было скучно, он бездонный в силу именно этого метода. Это вам не разыгранная сцена, восемь реплик туда, восемь реплик сюда, с актером, который только и думает о том, что он должен говорить дальше. Я старался сделать так, чтобы актерам было не скучно, чтобы они друг друга удивляли. Если мы снимали сцену в цветочном магазине, то актриса должна была попробовать продавать цветы в магазине. Этот метод не имеет ничего общего с телевидением, с его требованием все делать быстро.

Я буду рядом. Реж. Павел Руминов, 2012


АКТЕРЫ

«Oscarworth material»

Однажды на меня набросились костюмер с гримером: как должна выглядеть героиня? Я говорю: «Она работает много и со вкусом у нее проблемы». Они говорят: «А, ну тогда нам понятно». А потом говорят: «А вот у нее такая прическа». Это был момент, который мы обыграли прямо по ходу дубля, чтобы разрядить атмосферу. Я время от времени входил в кадр и операторам говорил: «Я войду в кадр, что-то скажу, но вы на меня не реагируйте, считайте, что я прозрачный». Я вхожу в кадр и говорю: «Давай разовьем эту тему». Вот спроси: «Как прическа у ребенка?» — то есть, я входил в кадр и просил актера задать другому актеру вопрос, а тот актер не знал, как ответить. Договоренность была в том, что он отвечал по ситуации. Спонтанность реакции, когда нет сценария, с которым сверяется актер, дает удивительный эффект. Я говорю: «Спроси: „Как прическа Страшилы?“» И тут мы выясняем, что наш ребенок не знает, кто такой Страшила, но реплику он все-таки сказал. Это очень смешной метод — «кто такой Страшила». И мы это обыграли, и все расслабились. Однажды я был в кинотеатре и смотрел на женщин, на их прически и думал: вот про женщину с этой прической можно снять кино, а у женщины с такой прической нет никаких шансов, глубокое кино с ней не снять. Почему ты именно в таком кафе хочешь снимать, почему именно такая прическа должна быть, почему? То есть, ты что-то нарисовал и к этому привязался. И у меня с фильмом много такого было. А потом на монтажном столе говорил: «Хорошо, что я себе кулак в рот засунул и молчал». Потому что у меня, как у Халка, вырывалось второе «Я» и кричало «Ой!». Например, сцену разговора двух матерей мы снимали в реальном времени. Я говорил: «Давай разыграем сценарий, я знаю, что это лажа, но давай приколимся». И метод был в том, что мы должны были развеселиться, изображая Мерил Стрип. Я говорю: «Вы играйте обе как Мерил Стрип». Знаете, это когда так играешь, и режиссер думает: «Давай, слеза пошла, вторая, еще четыре, и мы номинируемся на Оскар». Как говорят, Oscarworth material — материал, который достоин Оскара. Там у них очень четко все, calculation в голове, «еще четыре, давай выйдем на планочку Мерил Стрип, давай, еще две, давай, и лицо собери так в кулачок, как бумажный пакет». И мы разыгрываем в этом стиле, и Шалаева начинает ржать…

ПРОКАТ

«Человек-мел и человек-тряпка»

Фильм «Я знаю, что вы делали прошлым летом» на самом деле снял я с моим другом Стасом в шестом классе, мне никто не верит, но так и было, у нас просто украли идею. Вот у меня ребенок придумал несколько лет назад потрясающий фильм про «человека-тряпку», как человек наступил на тряпку и стал тряпкой. Он даже о позаботился о костюме, который должен быть у любого супер-героя. «Какой у него был костюм?» Наверно, серый?” И был там главный злодей — человек-мел, и победить его никто не мог, только человек-тряпка, потому что тряпка стирает мел. Это же фантастическая структура. Вот думаю, что этот фильм вполне мог бы идти в мультиплексе. Потому что, если честно, у идеи, которую придумает мой сын, намного больше шансов окупиться, чем у моего фильма «Я буду рядом». В итоге его не купил ни один канал, хотя все говорили, как они заливаются слезами.

Я буду рядом. Реж. Павел Руминов, 2012


ВИДЕО

«Я как будто переспал с кучей жанров в мотеле youtube»

Я регулярно делаю видео для youtube, у меня на подходе восемь-десять видео, которые я делаю как картины. Нет никаких сроков, я сам себе их заказываю, и когда видео готово, я его выливаю в youtube, и решаю какую-то свою внутреннюю задачу. И сейчас я сделал шокирующее новое видео на Radiohead, это моя лучшая работа, я ее потихоньку монтирую уже восемь месяцев, она прикольная будет. Когда ты засовываешь это в youtube, у тебя нет привязки, что это должно увидеть много людей, ты даешь себе право существовать вне этой постоянной гонки. Был такой фильм «Марафонец» — про спортсмена, который все время готовился к марафону — в титрах показывают, как он готовится, как его тренирует отец, бостонский марафон и вот кульминация — он бежит, он фаворит, все медиа его раскручивают и на второй минуте он начинает хромать, у него что-то с ногой. И он сходит с дистанции и гуляет по городу, заходит в кафе, знакомится с девушкой, с ним происходит много разных приключений, он проживает маленькую жизнь. А мы видели, что он жил очень ограниченной жизнью. И вот в конце, когда объявляют победителей, он видит людей, которые якобы выиграли, а про него говорят, что он аутсайдер, он сошел с дистанции, теперь вся его жизнь разрушена, на карьере поставлен крест, а он кивает, но понимает, что он безумно счастлив, что он выиграл этот марафон, потому что с него сошел. И вот эти видео, я с них сошел, и моя любовь к кино вернулась. Я как будто бы переспал с кучей жанров в мотеле youtube. Поэтому если хотите снимать, заводите channel, и все остальные коммерческие процессы, которые связаны с социальной адаптацией, будут только лучше происходить, чем когда мы будем свободными и будем расслабленными.

РЕМЕСЛО

«Талант тут не при чем»

Я ведь для этого фильма не сделал ни одного трейлера, ни одного постера, я не писал аннотации, я не участвовал ни в каком движении. Я просто сел и решил заново всему учиться, потому что это ремесло, это очень тяжело. Только на пятнадцатый год работы ты понимаешь, что мозг научился принимать быстрые решения, которые от тебя не зависят. «Бац-бац» — сцена начинает работать. Я раньше думал: «О, классный кусок» и я мог неделю ходить и решаться его отрезать. Теперь я делаю так и двигаюсь дальше. И это только с практикой может придти. Есть такая прекрасная книга «Талант тут не при чем», автор доказывает, что никакого таланта не было. Он берет Моцарта, берет Боба Дилана, берет Баха, берет всяких спортсменов, и мы видим, что у Моцарта было девятнадцать лет осознанной практики, и вот эта осознанная практика — это и есть ключ ко всему. Мозг очень просто устроен: «Если ты хочешь пить — мы тебя научим». Он вообще нейтрален, он не при делах, он просто такой менеджер: «Ты мне скажи, я сделаю». Есть просто нейрофизиологические законы, которые доказывают, что неодаренные люди, которые занимаются чем-то регулярно, достигают более плодотворных результатов, чем гении, которые забивают на это гол.

ПЛАНЫ

«И Николь Кидман подтянется»

Например, я перенесусь в Голливуд однажды, и все-все люди оторвутся от своих дел. Мексиканец — от изготовления текилы, пакистанский мальчик перестанет шить мяч, которым играют на чемпионате Европы, японец оторвется от компьютера в офисе, и все они кивнут и скажут: «Да, ты самый лучший режиссер в мире», и по всему миру загремят фейерверки, и Николь Кидман подтянется…


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: