Никто из нас не выйдет отсюда живым
Избитая отцом, а потом старшеклассницами, одна из героинь фильма «Все умрут, а я останусь» говорит родителям: «Папа, иди на х**. Мама, иди на х**. Все умрут, а я останусь».
Если полагать, что мат малолетних с экрана — единственная по-настоящему шокирующая вещь на земле, дискуссию о фильме можно не начинать. Критиковать Германику на этом основании бессмысленно: рецензент будет выглядеть ретроградом. Хотя я в данном случае предпочла бы им быть, несмотря даже на то, что мои подростковые впечатления немногим оптимистичнее впечатлений режиссера, который на двадцать лет меня моложе.
Вечная тема «отцы и дети» не зависит ни от страны, ни от социального слоя (хотя в мире пролов, конечно, больше насилия, они простодушнее, а их страсти чудовищнее и интереснее для искусства). Авторы фильма «Все умрут, а я останусь» выбирают именно таких героинь: невысокий социальный статус семей, учеба на тройки, ранний секс, вызывающее поведение и макияж. В моем классе таких девушек было трое или четверо: то ли статистика не изменилась, то ли архетипы дружбы вечны.
Этот громкий фильм, несомненно, остро нуждается в аналитике: необходимо отделить механику операторской и сценарной суггестии от реального опыта зрителя, так как каждый сталкивался с описанными в фильме явлениями, хотя, может, не хочет это вспоминать. Я принадлежу к тем, кто без сопротивления распознает себя в этом фильме, но после просмотра мне хочется сказать: посмотрим, что эта девочка (режиссеру с претенциозным именем всего 24 года) сделает дальше.
Было бы интересно организовать опрос среди посмотревших фильм Германики. Составить портрет: возраст, пол, образование, доходы зрителя. Задать вопросы. Ел ли зритель во время просмотра поп-корн, пил ли колу? Смеялся, плакал ли, плюнул и ушел с сеанса или, может, ужаснулся и решил поговорить по душам со своим ребенком? А если зритель и есть ребенок, то закурил ли он после просмотра? Хочется спросить у пятнадцатилетних, нарисован правди вый портрет или зеркало им льстит?
Правда ли, что они воспринимают увиденное как оправдание собственной ненависти к школе и любви к простым взрослым радостям типа сигарет, петтинга, унижения слабых, алкогольной газировки, музыки Ромы Зверя?
Попробуй выписать интересы режиссера Валерии Гай Германики по принципу главной страницы в Живом Журнале, и получится следующее: S/M, алкоголь, жесткое порно, социальная антропология, фон Триер, Ларри Кларк, Catcher in the Rye, пирсинг, аутодафе, Молот ведьм, фильмы ужасов, евразийство, трэш, Маяковский. Подросток, наверно, мог бы сказать: Лера — это я. Режиссер Германика и настаивает на том, что ее героини — это она сама.
Почему фильм Валерии Гай Германики «Все умрут, а я останусь» — по сути, вольное переложение на художественный язык документальных «Девочек» — провоцирует немедленные проекции в собственную жизнь? Что в нем является приманкой?
Повинны в этом, прежде всего, профессионально сильные стороны этого произведения. Во-первых, операторская работа Алишера Хамидходжаева. Его камера, предвосхищающая и диктующая монтажные склейки, делает фильм живым, дышащим, достоверным. Зритель обнаруживает себя соглядатаем и соучастником событий, которые попросту не могут не зацепить: торопливое подростковое соитие, ал- когольная школьная дискотека, жестокий дворовый мордобой с кровянкой.
Операторская манера Хамидходжаева, позволяющая зрителю буквально «ввалиться» в реальность, очень неожи данно взаимодействует со сценарной основой (вторая сильная сторона фильма). Сценарий написали лидеры «Новой драмы» Юрий Клавдиев и Александр Родионов. «Новая драма», персонажи которой молоды и озлоблены, обыкновенно затрагивает зоны, высоким искусством и новым гламуром не охваченные. Иллюзия документальности — неотъемлемая часть идеологии этого направления, и Хамидходжаеву, классику неигрового кино, все карты в руки были эту иллюзию убедительно предъявить. Но по-настоящему важно другое: в крепко сколоченную и отлично просчитанную сценарную конструкцию, благодаря «летучей камере Алишера», вошли те самые воздух и свет, без которых фильм мог бы проходить лишь по разряду «молодежной чернухи».
Потому что, по сути, за вычетом этого воздуха и этого света, нам было бы предложено несколько важных и, главное, свежих новостей: любви нет, надежды нет, веры нет; взрослые — козлы, дети — суки; все умрут, а я останусь.
Нет, детка, увы, никто из нас не выйдет отсюда живым.