На три четверти
Часть первая, описательная.
Про крыши, фарс однородности которых выверен и начален в фильме. Экран является (глагол несовершенного вида) выполненным в технике лоскута городом, где вид сверху — бордовый, красный, бурый — все едино. Геометрия крыш отличается от геометрии просто простотой оснований: крыши существуют без гарантий (т. е. жизнь двух объектов расстоянием между ними определена быть не может. А домов сверху не видно). Возможная глубина дворовых дыр уничтожается провинциальностью, предместностью, функциональностью места действия. Пространство разрастается, выравнивая все вокруг себя. Складка-солнце равна складке-крыше, складка-крыша равна складке-человеку. Где-то здесь впервые заговорят о пристрастиях: хорошо, когда все едино, а не все равно.
Фото Л.Луппова
Часть вторая, описательная.
Про оконные и дверные проемы. Окно как таковое — это не интересно, интересно окно как прозрачное. (В смысле игнорирования тавтологий наиболее показательным представляется опыт двойных рам). Окно — это больше, чем зеркало для героя. Это фокус сосуществований, возможность фильма. Как-то пульсирующие автономности, называемые жизнедеятельность героини и жизнедеятельность героини с героями, связаны (сложены в фильм) только окном. Это довольно естественно, потому что — кроме того, что всеядно,- окно встроено вперед и назад.
При знании доводов обеих сторон противостояние сокращается до толщины стекла. Это рождает иллюзию (устранение стекла значит самоустранение) понимания; что бы и значило понимание, как не чувство сокращения расстояния.
Если людям в фильме не удается пройти за окном, они пытаются приладить себя в дверном проеме — что тоже хорошо; динамика солирования тогда задается динамикой функционирования дверей. Округлость оконного соединительного союза сменяется направленностью тире: вперед-назад, назад-вперед. Не по частям это неосуществимо. Отточие, потом — как долго была открыта дверь, которая сейчас закрылась? Как скоро закроется дверь, которая… Возможен еще третий вариант, нормальное повествование с единственной точкой в конце. Когда дверей не видно, просто черный провал с белым героем на авансцене. Что такое белый неизвестно, потому есть ли смысл вспоминать, что действительно черными бывают только гондолы в Венеции.
«Признать: Да, я помню. Может, даже вслух. Шепнуть: Да, я помню. Как бы это оживило общение. Голос в первом лице единственного числа. Изредка шепчущий: Да, я помню».
С. Б е к к е т
Часть третья, описательно-концептуальная.
(Собственно концептуальная часть опускается, потому что принципи-ализация рисунка фильма без вреда для него обозначилась как затея странная). Часть описательно-концептуальная, про героиню и героев. При одинаковости их происхождения дело в различных статусах внутреннего опыта, в разломе отношений к средоточиям его.
Для героини внутренний опыт любого качества абсолютен и репрезентативен. Из собственных жизней выбирается любая и отвечает на поползновения двора, мужика, мира. Разрешающиеся в монологи спазмы непонимания у героев закавычиваются ее улыбкой (так, для себя). Герои реагируют по-разному, герои относительны, смотрят, нельзя ли замкнуть круг, опять оставленный ею незамкнутым. Нельзя. Место для «Боже Вечный, стой около меня. Никогда от меня не отходи».
Глагольно выговорив слово эйфория, вполне возможно определить им действие ряда недоговоренностей внутри фильма. Ряд существует ровно напряженным — ему отказано в финалах. Развившиеся же сюжеты скорее о другом, не о законченности, о законности (скажем, претензий на камерность камеры, глядящей на дорогу. Вид сверху. Дорога длинная и серая). Развившихся сюжетов мало. Принципиальным кажется определение фильма как совершенно (каким образом?) не завершенного. Нериторическая констатация про одно и то же: фильм, существующий во времени . и фильм 1) лишенный 2) необратимости.
1. «О лишенности говорится… когда вещь не имеет чего-нибудь, хотя либо ей самой, либо ее роду от природы свойственно иметь это…» (Аристотель «Метафизика») .
2. Необратимость не нюанс. Фильм уникален.