Ольга Калинина
Ольга Калинина

Мой каталог


На крыше нашего дома произрастала обсерватория — железный раздвижной купол с телескопом внутри. Потом телескоп исчез, но купол остался, и дом выглядел устрашающе — чудовищным храмом, обиталищем монстров. Монстров хватало: катер с колесами, маленький вездеход, старые грузовики, станки всех мастей, груды железа, трактор (два?) и прочее, совсем уж непонятное, зловещее, ржавое. Все это без конца переконструировалось, разбиралось, сплавлялось, спаивалось и ломалось, обрастал пристройками дом, мы переезжали из одной его части в другую, как с квартиры на квартиру. На одном из чердаков громоздился раздолбанный зеленый «Москвич», первая машина родителя.

В нашем поселке не было ни одного нормального человека. Разве только дачники — это слово мы произносили презрительно, гортанно, как и положено «местным». Осенью, когда они спешно улетали в теплые края, истинные обитатели проступали отчетливее, а на фоне снега уже казались единственно возможной реальностью.

Странная компания, собрание неврозов, еле заметных сдвигов и отклонений. Папа моей подруги Тани был потомком скандального философа, зодчим и славянофилом. Он строил деревянные церкви и иногда преподавал в университете. Он считал, что ребенка сначала нужно приобщить к вечному, а потом уже кормить.

Сначала божественные пропорции, потом сухие сапоги. В его доме не было фена, жвачки, кока-колы, стиральной машины и телевизора. Его жене не разрешалось работать по профессии — экономистом, — она преподавала рисование неблагополучным детям в ближайшей школе. Она ходила туда пешком, пять дней в неделю, в валенках или резиновых сапогах, с ней ходила Таня, которая мучительно училась там же. В свободное время Таня болталась у нас — у нас были горы жвачки и иногда даже дурацкие мультики по телевизору. Моя мама подкармливала Танину сторублевыми бумажками, а та пыталась учить нас с сестрой рисованию. Мы рисовать не хотели, морщились, ерзали на стульях и роняли кисточки. Каждый год, когда мы доходили до изображения домов в перспективе, я торжественно ударяла дверью о косяк и клялась, что никогда больше. Каждый сентябрь мы начинали сначала. Танина мама была так себе художником, о чем прекрасно знала, но ближе к сорока ей это, видимо, стало все равно.

Вторая моя подруга, Стася, была красивой. Очень густые волосы, очень карие глаза, веснушки. Родители — скульпторы. Нищие, разумеется. У них даже не было своего дома — снимали то одну дачу, то другую, потом жили за просто так — сторожили дом и кормили собак. Они были непоколебимо и смиренно православны — не праздновали Новый год, соблюдали посты, молились перед едой и сном. Тихие-тихие, все четверо, включая Стасину младшую сестру, которой, казалось бы, тишина по возрасту не полагалась. Хотя папа их как-то раз дал слабину — он умопомрачительно, до ползучего состояния напился с моим родителем, плакал и жаловался, что больше не может. Потом протрезвел и смог, куда тут денешься. Стася с терпением, которого я не понимала и не могу понять до сих пор, плела толстенные фенечки из ниток и без конца их раздаривала. И снова плела. Молчала. Даже дурацкими мультиками не интересовалась. Потом они переехали — еще на пять километров дальше от Москвы.

Рисунок Алексея Падерина

Еще было безумное семейство, которое плодило детей с непостижимой скоростью. Когда я сбегала из тех странных мест, детей было уже пятеро, погодки. Он работал программистом и время от времени серьезно напивался, она, вечнобеременная, в джинсовом комбинезоне, стриженная под ноль, разъезжала со своим выводком по округе на грохочущей копейке. У них, кажется, никогда не было горячей воды, под окнами дребезжали электрички, а от дома постоянно что-то отваливалось. Наверное, дети были единственным способом отвлечься.

Благополучная семья в окрестностях тоже была, правда недолго. У них водились не только мультики, жвачка и стиральная машина — у них был красивый ремонт, компьютеры, микроволновка и даже маленький фонтанчик в саду. Муж и жена ездили на иномарках,
возили детей в английскую спецшколу и устраивали тусовки с музыкой и шашлыками. Единственным их пунктиком были домашние роды. Двух из трех своих детей Аня родила в ванной с помощью мужа, а потом присоветовала методику какой-то родственнице лет двадцати. Ребенок у родственницы родился, но не закричал. Не закричал через час, два, через три не закричал. Когда спохватились и вызвали врача, на кровати лежал непоправимый маленький овощ. И, конечно, Аня почувствовала себя виноватой — она забрала ребенка себе, два года мучила врачей, даже научила его немножко ходить. Но толку было мало. В результате она с разбегу нырнула в религию, яростно замаливала свой грех, а потом ушла среди ночи в монастырь. Саша, Анин муж, остался с детьми и опухолью, которую у него случайно нашли. Но он, говорят, все-таки выжил, совершенно облысел и постепенно пришел в себя.

Там были еще люди, там жили призраки, время от времени возникали маньяки-педофилы и просто бомжи. Электрички останавливались редко, магазин работал до восьми вечера, бегали стаи ободранных собак. Каждую весну в окрестностях находили парочку трупов.

А я окончила школу в близлежащем городе, поступила на журфак и смылась. Когда я в последний раз видела это место, было лето, бабочки, дачники и пыль. Мы шли на станцию, нагруженные десятком сумок, и думала я, конечно, о другом.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить