Курёхин-холл


Сергей Курёхин

— Через несколько дней здесь, в Нанте, состоятся Ваши концерты. Приехал весь состав «Поп-механики»?

— «Поп-механики» как таковой не существует, но существуют разные проекты. То есть на музыкальной основе строится нечто, имеющее сценическое воплощение. Все остальные люди могут быть кем угодно, просто у них будет определенная задача в то время, когда исполняется музыкальное произведение. Я раскладываю эти задачи на всем протяжении исполнения музыки. Это и есть «Поп-механика». Постоянный состав для таких проектов — это пять-шесть музыкантов, которых я беру с собой. Остальные музыканты приглашаются специально для каждого проекта. Как правило, это музыканты той страны, в которую «механика» выезжает. На сцене обычно происходит что-то, что-либо иллюстрирует музыку, либо ее опровергает. Когда я чувствую, что людям в зале уже скучно безумно, я переключаю несколько механизмов, и сразу возникает другое качество.

— Вы считаете, что музыка сама по себе уже неинтересна?

— Нет, я считаю, что музыка интересна, но в определенном количестве. А концерты «Поп-механики» обычно идут очень долго — от двух до четырех часов. Естественно, это тяжело для восприятия любой музыки.

— Вы как бы немножко встряхиваете зрителя?

— Да, встряхиваю, а потом продолжаю опять музыку. Это простейший прием.

— А вот чем можно встряхнуть зрителя?

— Я считаю — тупостью.

— Как, достаточно тупости?

— Ну, тупость очень продуманная. И когда она еще массированная, а на сцене много людей, скажем, двадцать-тридцать человек, которые делают что-то из ряда вон выходящее! Зрители думают: «Боже! До какого уровня пал человек, что он способен на такие вещи».

— Расскажите о какой-нибудь из старых или из новых разработок.

— У меня плохая память, я сразу все забываю. А сейчас я начну готовиться к новому субботнему концерту, в процессе я придумаю несколько ходов, которыми можно будет закрепить общее действие.

— Чем Вы здесь, в Нанте, располагаете?

— Ну, французской стороной обещано было много. С сегодняшнего дня я начинаю смотреть: африканские перкуссисты, дискжокей, музыканты двух-трех французских рок-групп. Обещан был хор, театр. Выясняется, что театра не будет, хора тоже не будет — какие-то сложности. Но французы, те все лгут, всегда, всю жизнь, поэтому я делал на это скидку. Это Франция. Красивая страна… Но нация чудовищная, совершенно.

— Видимо, это связано. Вот у нас нация чудесная, а со страной что происходит…

— Да, да. Франция дала целую плеяду идиотов. От Монтеня до Дерриды.

— Вы, стало быть, не только музыкант, но и менеджер.

— Я и не менеджер, и не музыкант.

— Так кто же вы?

— Я политический обозреватель. Я обозреваю всю политику, которая происходит в мире. Вот, мне очень нравится — политический обозреватель. Кто вы? Я политический обозреватель. То есть я уже точно знаю — кто я.

— Тогда такой вопрос. Что сейчас происходит? Раз вы политический обозреватель.

— Не знаю. Я не настоящий обозреватель. Я время от времени обозреваю, но не делаю никаких выводов, а то, что я вижу, — быстро забываю в связи с плохой памятью. Я просто обозначил себя, я знаю кто я такой. Главный смысл человеческого существования — понять, кто он есть. Вот я понял, что я политический обозреватель. А это не исключает других видов деятельности. Ну, например, заниматься музыкой… Я же там тоже играю, в «Поп-механике». Но совсем отвлекаться от политики нельзя. Насколько я знаю, мы строили…

— Да, мы тронуты, мы тоже об этом слышали.

— То, что происходит в мире — это ужасно. Если СССР перестанет быть оплотом коммунизма — это будет страшно. У нас должна быть страна восходящего коммунизма.

— Что говорить, это и ребенок понимает.

— Да, давайте не говорить. О чем нельзя сказать — можно спеть. Ну конечно, это всем известно. Я, значит, сразу сослался, что забываю все.

— Хорошее-то хоть помнится?

— Хорошее — да, помню.

— Расскажите что-нибудь хорошее.

— Я с детства мечтал быть курицей… Не очень черной, но хорошей. Вероятно, вы скептически относитесь к тому, что я говорю.

— Помилуй бог. Мы вам верим. Мы верим каждому вашему слову.

— Я рад, спасибо большое.

— Ну, а все-таки, вы приехали сюда, в Нант, и вы будете выступать. Те, кто будут выступать с вами, уже знают, что вы здесь?

— Нет, конечно, нет. У меня две репетиции впереди. Это так много, обычно я делаю одну репетицию. Я же говорю — когда я буду знать точно количество участников, то накануне первой репетиции я проведу ночь с бумагой и карандашом. Я набросаю схему, набросаю музыку, сочиню основные темы. Это пять-шесть тем, которые будут проходить на протяжении концерта. И построю композицию музыкальную, потом с музыкантами эту композицию отрепетирую, потом на последнюю репетицию я приглашу тех людей и объясню им задачу. Вот и все.

— А трудно руководить таким странным движением? Вы авторитарный человек?

— Да, здесь да. Я вообще в жизни человек забитый, но вот когда нужно делать что-то, связанное с такими проектами, то здесь нельзя не быть авторитарным, иначе все развалится.

— Полная загадка, как можно работать с очень разными и амбициозными людьми и, тем не менее, ими руководить.

— Есть несколько приемов: лесть, хитрость, подкуп, простое физическое воздействие. К каждому человеку индивидуальный подход. Труднее сейчас с народными артистами. Надо внушать, что их творчество для меня очень важное и существенное. Уверенно говорить им: вы в детстве произвели на меня такое сильное впечатление, что ваше пребывание здесь, это просто… Ну, я сначала себе внушаю, иначе я буду неубедителен.

— У вас задействованы животные, народные артисты, художники, музыканты…

— А также архитектор, каскадеры, режиссеры, поэты, прозаики…

— А технику кто вам делает?

— В этот раз я не буду делать, потому что, когда мы встречались первый раз, французы сказали, что они наконец-то предоставят мне возможность в полном объеме осуществить свои технические фантазии. Мне разрешили ледовую арену перед сценой — раз; провезти паровозик — два; сделать стеклянный потолок, с которого курицы посыпятся на зрителей. Потом у меня была идея — в определенный момент, когда идет концерт, задник пробивают две ракеты, две ракеты несут вперед головой Ильича, они идут под потолком и зависают над зрителями. Так вот, они сказали: «Как здорово, как оригинально, какая фантазия. Мы все, конечно, сделаем, и дорогу железную проведем, узкоколейку в зале». А когда они приехали в Ленинград, уже все было вяло. «Вы знаете — средства… потом, к балкону ничего нельзя привешивать, крыша не выдержит». И так далее, и тому подобное. В общем, все пошло насмарку.

— Сколько времени должен длиться ваш концерт?

— Два часа. Просто в два тридцать уже должно начаться что-то другое. А раньше они говорили, что концерт может идти хоть всю ночь. Я был так рад: думаю, наконец-то, можно приехать, за неделю наворотить здесь такого…

— Кстати, философов вы никогда не задействовали?

— Нет. У меня был один психоаналитик, русский. Он бывший консультант прокуратуры Союза по особо сложным и запутанным преступлениям на сексуальной почве. Авальд Моисеевич Дворкин. На одном из концертов «Поп-механики» (я пригласил его, он согласился) идет музыка, все играют, музыканты рубятся, тут какие-то животные, такие устаревшие животные, типа коровы… А я потихонечку во время музыки выношу стол, стулья, вывожу его… Мне еще очень понравилось, что он фактурный человек — у него диоптрий штук сто, настоящий психоаналитик, лоснящийся, толстый — три подбородка, улыбающийся, вечно радостный. Вывожу, сажаю его туда. Оркестр на этой точке замолкает. Я тут же объявляю, что в гостях у нас… Объявляю человека и говорю, что на сцене очень много известных людей — рок-музыкантов, джазовых музыкантов; все их знают, но никто не знает об интимной стороне их жизни. Сейчас Моисеевич проведет беседу, и вы узнаете о них такое, что и сами музыканты не подозревают. И вот он с каждым из них проводил беседу. Выяснились невероятные вещи, конечно.

— Вы с ним говорили?

— Нет, я с ним не говорил. Я уверен, что в тот самый момент, когда он обратился бы ко мне, я сказал бы: «А теперь продолжим музыку…»

Ноябрь 1991 года, г. Нант


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: