Кино в кино, и еще одно кино, и еще…
14 декабря 2021 года в 19:00 на «Ленфильме» состоится вечер памяти Валерия Огородникова (вход по регистрации), покажут «Бумажные глаза Пришвина». Об этой мало на что похожей картине мы писали в четвертом номере «Сеанса». Своими размышлениями делится Сергей Лаврентьев.
Это очень странный фильм. За пределами Страны Советов его мало кто понимает. Трудно утверждать, что и в пределах означенной страны количество людей, адекватно воспринимающих данное экранное действо, очень велико.
СЕАНС – 4
Это очень талантливый фильм. Даже те, кто его не принимает, готовы оценить несомненную одаренность режиссера Валерия Огородникова. Одаренность чисто кинематографическую. «Бумажные глаза Пришвина» — вторая после знаменитого «Взломщика» работа постановщика — представляют собой попытку создания фильма с большой буквы, произведения экранного искусства, в котором основой не была бы только литература.
Сказанное, конечно, не означает, что в этой ленте отсутствуют внятный сюжет, интересные актерские работы, неординарные драматургические коллизии. Все это есть, но все это не главное. Вернее, столь же главное, сколь перемена цветового решения эпизода или смена ритма в чередовании различных сцен.
Важно отметить, что подобное построение киноповествования не просто прихоть режиссера, стремящегося к максимальной самореализации в условиях творческой свободы. Экстравагантное строение фильма обусловлено экстравагантностью рассказанной в нем истории. Талантливый режиссер Павел Пришвин снимается в фильме, который ставит его друг, режиссер кино. Действие этого фильма разворачивается в эпоху позднего сталинизма, и Пришвин играет роль капитана МТБ, ведущего одно из многочисленных политических дел и, между прочим, состоящего в сексуальных отношениях с супругой подследственного.
Фильм создается в высшей степени конъюнктурный — Павел чувствует это более чем кто-либо другой. Ведь у себя на телевидении он готовит передачу о пионерах отечественного телевидения. Он знает эпоху конца сороковых годов, чувствует ее, и его не могут не раздражать придуманные коллизии «художественного» фильма об этих временах.
Ему, режиссеру 1989 года, известно больше, чем великому Эйзенштейну в 1925-м.
Павлу Пришвину очень трудно. Собственная работа на телевидении, съемка в кино, просмотр многочисленной хроники, встречи с оставшимися в живых людьми сороковых годов, размышления над удивительной ситуацией, в которой оказалась страна по воле Истории… Поведение Пришвина, его разговоры, его поступки кажутся окружающим бредовыми. Он выглядит больным, ему советуют подлечиться. А он все пытается докопаться до истины. И, чем глубже погружается в сталинскую эпоху, тем менее реальной кажется его попытка…
Процесс этот бесконечен и мучителен. По этому принципу Огородников и строит свой фильм. Стоит появиться новой сюжетной линии, новому персонажу, новому способу кинематографической выразительности, как режиссер стремится к необычному раскрытию характера, нестандартному разрешению коллизии, к разрушению, пародированию приема.
Отсюда — масса цитат. Отсюда — введение в сюжетную ткань персонажей, непосредственного отношения к действию не имеющих. Хроникальные Гитлер и Муссолини, Мао и Франко, сыгранные Сталин, Нечаев и Эйзенштейн.
Здесь же следует сказать о самом, наверное, замечательном эпизоде фильма — перемонтаже сцены на одесской лестнице из «Броненосца „Потемкин“». Шутка ли! Молодой режиссер в 1989 году осмеливается пересказать по-своему один из самых величайших кусков в истории мирового кино. Огородников «играет» со знаменитым эпизодом из великого фильма. Играет в высоком, шиллеровском смысле этого слова. Ему, режиссеру 1989 года, известно больше, чем великому Эйзенштейну в 1925-м. В частности, ему ведома идея, согласно которой советское левое искусство двадцатых годов невольно, с помощью абстрактных художественных понятий, готовило духовную почву для вполне конкретной сталинизации страны.
Эта мысль, выраженная в Эйзенштейновском куске «Бумажных глаз Пришвина», вызвала острейшую полемику после премьеры фильма. Сегодня, спустя два года, можно с уверенностью сказать — в этом споре Огородников оказался прав. Прав, быть может, не столько в выводах, сколько в выборе метода художественного анализа состояния советской души периода перестройки и гласности.
Читайте также
-
Молчание вещей — «Пришелец» Ивана Соснина
-
Мой друг Фридрих Эрмлер — «Улыбнись!» Марианны Киреевой
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса