Канны-2019: «Без рок-н-ролла нет протеста»
Премьера состоялась в «Двухнедельнике режиссеров» — независимой секции Каннского кинофестиваля — и прошла не без скандала. Перед показом на сцену вышел представитель коллектива кинематографистов, выступающих в поддержку «желтых жилетов» (группы Yellow Submarine), и зачитал манифест, критикующий насильственные действия правительства и призывающий к солидарности с протестующими. Публика эту акцию восприняла более, чем неоднозначно — значительная часть зрителей пыталась заглушить выступающего. Присутствовали на показе и многие из героев фильма — рабочие GM&S, которые так и не смогли добиться выполнения своих требований, но сумели сохранить свое достоинство. Их после сеанса встречали уже совершенно иначе — десятиминутными стоячими аплодисментами.
— Не могу не спросить, какое у вас было впечатление от этой речи перед показом фильма и от реакции зала на нее?
— Это было любопытно — и речь, и реакция зала. Но мне показалось, что выступление было слишком интеллектуализированным, и через какое-то время я перестал верить словам этого человека. Если бы то же самое говорил кто-то из рабочих, думаю, реакция была бы совершенно другой и зал бы не букал. Публика была зла — на то, как все это преподносилось, и на то, сколько времени это заняло. Он не пытался расположить к себе слушателей. В этом было больше эгоцентризма, и для меня это проблема. Дирекция спрашивала заранее, не против ли я подобного хеппенинга, и я подумал — нет, потому что это важная тема. Но ведь и он должен уважать и меня, и тот фильм, перед показом которого он решил произнести свою речь. А этот парень ушел сразу, как только прочитал свой манифест. Кто тогда ты на хрен такой, если не можешь остаться и посмотреть долбаный фильм, перед которым выступаешь? Понимаете, о чем я? Тема «желтых жилетов», конечно, очень важна, но в мои планы совершенно не входило бессмысленно фраппировать аудиторию.
— К фильму этот вопрос — риторики, эстетики и формы, которую принимает политическое высказывание, — имеет самое непосредственное отношение. И реакция зала после показа была совершенно другой.
— Да-да, именно. Это было невероятно! Но вначале я очень нервничал. Я ведь сидел в зале рядом с рабочими, и они смотрели на меня типа, что вообще здесь происходит? Хотя они симпатизируют «желтым жилетам». Мне кажется, все дело в том, что этот чувак не был искренним, его выдавало его тело, как он все это произносил. Это было скорее что-то такое поэтическое, чем политическое.
— А насколько вообще, по-вашему, протест рабочих GM&S близок к движению «желтых жилетов» — по духу, тактике?
— «Желтые жилеты» появились в тот момент, когда фильм был уже почти готов. Но эта энергия во Франции была и раньше. Я думаю, что рабочие GM&S были частью тех сил и процессов, которые потом оформились в движение жилетов — того разочарования в системе, которая совершенно не представляет их интересов, злости от того, что им не за кого голосовать. Это интересно, что спектр политических предпочтений рабочих (я говорю сейчас про GM&S, потому что за время съемок я их хорошо узнал) очень широк. Там есть люди, которые голосовали за Ле Пен, Макрона, левых или вообще не голосовали — вся палитра политического включения и, наоборот, разочарования. В какой-то момент для них общим стало чувство, что во всем спектре политики нет никого, кто бы мог сделать их жизнь лучше. Те, кто голосовал за правых, делали это из-за своей фрустрации, а не потому, что они расисты — это был их способ выразить свой протест против системы. Они голосовали не столько за кого-то, сколько против существующего положения вещей. И это то, что связывает их с протестом желтых жилетов.
Blow it to Bits. 2019. Лех Ковальски
— Мне тоже кажется, что вопрос политического представительства в этом контексте ключевой. В фильме мы видим, что рабочие не спешат просить поддержки у уже существующих структур, таких, например, как большие профсоюзы. Хотя некоторые из них и носят значки CGT (Всеобщая конфедерация труда — крупнейшее французское профсоюзное объединение). Вы намеренно оставили за скобками участие профсоюзов, или его и не было во всей это истории?
— Вероятно, вы знаете, что к CGT во Франции сложное отношение — у этой конфедерации долгая и сложная история, с которой связано много проблем и всяких неоднозначностей. Я старался избежать клише, связанных с восприятием этого объединения. Да, некоторые из рабочих в нем состоят, потому что нуждаются в каких-то внешних структурах и поддержке со стороны. Но в этой ситуации они действовали вне CGT, и, вообще говоря, руководство CGT было очень недовольно тем, что они вышли за рамками принятых форм протеста. По моему личному убеждению, то, как действуют профсоюзы, как была устроена политика раньше, сегодня уже не работает и нужно двигаться куда-то дальше. И это то, что делали рабочие GM&S — они пытались действовать за пределами всего этого.
Если во Франции широкая аудитория сочтет, что твой фильм — это очередная пропаганда CGT, все пропало. Тогда лучше вообще ничего не снимать, потому что одно и то же кино из раза в раз. Я старался создать фильм, который обращается к проблемам XXI века — не только рабочих, но и среднего класса, потому что сегодня эти социальные страты очень связаны, в каком-то смысле едины. Это была попытка сделать современный политический фильм, который был бы вне той политики, с который мы больше не хотим иметь ничего общего, и всех связанных с ней политических клише. Они работали в XX веке и раньше, но сейчас мы вступаем в очень опасное и сложное время. Как говорится в фильме, мы перестали быть гражданами — теперь мы потребители. Но все-таки и что-то еще.
Больше всего меня интересовало сообщество, которое создали эти рабочие. И оно не имеет никакого отношения к CGT, как и многие из этих ребят. Хотя в то же время это и не антипрофсоюзный фильм. За 20, 30, 40 лет совместной работы на конкретной фабрике с определенным типом производства они оформились в сообщество, которое невозможно воспроизвести в других обстоятельствах, и они это осознают. Именно его я пытался запечатлеть и сохранить в своем фильме. И я думаю, многие из них понимали, что это конец. Конечно, они не могли знать наперед, чем все это кончится, они просто сражались — от отчаяния, стараясь что-то защитить. Но думаю, что некоторые из них боролись не для того, чтобы что-то получить, а для того, чтобы сохранить свое достоинство, даже несмотря на неизбежность поражения. Они как поляки, во время Второй мировой воевавшие с индустриализированной нацисткой армией с помощью кавалерии — они знали, что не смогут победить, но все равно поднимали свое оружие. Мне кажется, здесь имеет место тот же дух нонконформизма малых сил, которые обречены, но все же противостоят окружающему их дерьму, потому что знают — в эмоциональном смысле это благо для них.
Официальный постер фильма
— В этом контексте центральный момент в фильме для меня — это ситуация выбора между тем, принять ли частичное удовлетворение требований, которое разделит коллектив, или стоять на своем до конца, не поддаваясь компромиссам. Думаю, именно это сложное решение по-настоящему оформляет коллективное тело их сообщества.
— Мне кажется, в процессе они стали понимать, что борьба это часть их идентичности. Хотя вначале они и не знали, что у них есть на это силы. Не стоит забывать, что в фильме с ними происходят по-настоящему безумные вещи. Только подумайте, им нужно было искать деньги, чтобы брать в аренду автобусы для передвижения по стране, а это 2-3 тысячи евро за каждый. Раньше революции делались с винтовками в руках, но сегодня приходится действовать изнутри этой корпоративной системы, и сначала ты вынужден что-то у нее арендовать. Пытаться менять правила, играя по правилам, это, конечно, настоящий абсурд, но ничего не поделаешь, иначе к тебе начнут относиться как к преступнику и все, конец. И им нужно было где-то доставать эти деньги. Не представляю, как им хватало на это терпения. Кажется, на их месте я бы давно схватился за оружие и начал стрелять.
— Еще очень важно, что среди рабочих есть лидеры, мы видим их в фильме, но они не являются главными протагонистами. Тот, кого можно было бы назвать центральным персонажем — один из простых рабочих, который увлечен рыбалкой не меньше, чем протестом. Почему вы решили выстроить фильм вокруг него?
Это сложный вопрос и на него есть два ответа. Первый связан с тем, что, когда снимаешь кино такого рода, ты никогда не знаешь, что произойдет в следующий момент. Ты должен предвосхищать какие-то вещи и надеяться, что бог документального кино услышит твои молитвы и принесет тебе удачу, ведь нужно все-таки выстраивать историю. Я не знал заранее, как долго мне придется снимать, что будет происходить дальше — и сами рабочие этого не знали. Когда я приехал на фабрику в первый раз, Шарло, парень, который рассказывает, как его прадед строил бульвар Османа, очень тронул меня. Я подумал: вот он мой главный герой, он простой рабочий, но у него большая душа. Когда встречаешь кого-то впервые, и он может заставить тебя плакать — а он делает это в фильме, разговаривая с другими людьми, — ты понимаешь, что в таком человеке есть огромная сила. И он способен раскрыться. Так что я начал активно снимать его.
Канны-2019: Олеся Яковлева и «Сложноподчиненное»
Но я много снимал и других людей, потому что я не хотел делать кино с классической драматургией, когда у тебя есть центральный персонаж, который двигает сюжет. Мне кажется, это ложная схема, которая живет так долго исключительно из-за того, что люди предпочитают рассказывать простые истории. Мне этого совсем не хотелось. Для меня в развитии действия участвуют все эти люди. Конечно, иногда ты фокусируешься на отдельных персонажах, которые как-то продвигают события вперед, но они не смогли бы сделать этого в одиночку — это коллективное усилие. Я хотел показать, скорее, групповую сплоченность, все эти лица, которые появляется в фильме снова и снова и создают некий ритм. И в какой-то момент ты перестаешь ждать, чтобы герой начал действовать. Снимать таким образом сложно, потому что обычно кино устроено очень линейно, и если ты обозначаешь главного героя, а потом оставляешь его и возвращается спустя какое-то время, зритель уже успевает забыть и нужно заново его представлять. Так что я пытался понять, как можно выстроить фильм ритмически с помощью лиц, возвращаясь к героям и снова их отпуская. Даже Винсент, лидер протеста, не особенно много фигурирует в фильме до определенного момента.
Но сердце фильма, без которого он был бы невозможен, это Шарло, тот самый любитель рыбалки. Он не герой в классическом смысле, но он все время присутствует в фильме, скрепляя его воедино. И у него совершенно прекрасное лицо, чем я активно пользовался. Это кинематографический трюк: что-то не работает на монтаже, и я возвращаюсь к его лицу и напоминаю о нем зрителям. И есть в фильме эта абсолютно охренительная сцена, в которой он разговаривает о рыбалке с одним из полицейских, которых пригнали, чтобы разогнать их протест. Я не мог поверить, что это происходит на самом деле и что этот коп совершенно не препятствует тому, чтобы я его снимал — у него как будто исчез этот страх камеры, хотя их тренируют, чтобы они сопротивлялись съемке. И в конце он говорит Шарло, что был одним из тех, кто вытаскивал его из лежачей забастовки, и шутит, как сложно это было, ведь Шарло очень полный дядька. Удивительно.
— В аннотации к вашему фильму история протеста рабочих GM&S метафорически описана как смесь рок-н-ролла и блюза. Как вам кажется сейчас, спустя почти два года после завершения съемок, в нем все-таки больше рока или блюза?
— Я думаю, и то, и другое одновременно. В финале — скорее блюз. Но все-таки и то, и другое вместе, потому что без рок-н-ролла не было бы экшена и протест, и действие не двигались бы вперед.
