Чтение
Игорь Манцов
Игорь Манцов

Внутренний космос


Изгнание. Реж. Андрей Звягинцев, 2007

Впоследнее время взялся писать о смежных искусствах, а не об экранном. Видимо для того, чтобы довести до сведения читающей общественности следующее: психологический реализм в его советском изводе — не единственный способ описания реальности. Другие методологии многочисленны, полноценны. У нас же 95 % потребителей и почти все производители отравлены соцреализмом. Хотя думают, что очень передовые.

Наши пропагандисты, наши бесстыжие долдоны любят повторять, что Голливуд — это типа соцреализм. Неучи, сволочи, клеветники. Голливуд — это много чего, разного. Не нужно экстра- полировать собственные комплексы.

Пару недель назад на одном телеканале нарываюсь на молодежную комедию с цветущей Кирстен Данст. Названия не помню. Легкомыслие, дебилизм, из жизни колледжа. Девчонки, мальчишки, общага, музычка, вечеринки, поцелуи, состязание спортивных команд в центре сюжета. Казалось бы, ниже плинтуса. Почему же — не оторвать глаз? На чем все это держится?

Скажете: на симпатичных мордашках, коротких юбках и недвусмысленных улыбках. Ничего подобного. Наши теперешние фильмы, сериалы и телешоу яростно манифестируют чувственность, предъявляют сексапилок сотнями, тысячами, а все равно тошнит.

С полуголыми девками и мускулистыми парнями нужно же делать что-то специальное. Нужно организовывать их тела, их речь, их поведение по законам искусства. Однако наши наследники соцреалистического метода этого не умеют. Они — «читатели», вдобавок плохие. Пытаются основать зрелище единственно на линейном сюжете. Однако убого придуманной, но чаще попросту уворованной линейки недостаточно.

А как поступают профессионалы? Допустим, так. Кирстен Данст крадется по коридору общаги, чтобы заглянуть в комнату симпатичного одноклассника. Дверь приоткрыта. Она замирает на пороге, смотрит тайком. Мы — вместе с нею.

Внутри комнаты не происходит ничего особенного. Паренек упражняется с подключенной электрогитарой. Он уверен, что в одиночестве. Поэтому позволяет себе невероятные прыжки, вращения и кульбиты, а вдобавок ужимки. На полу, на кровати, на столе, на стене и на голове. Смотреть невероятно интересно.

Через полминуты становится еще и смешно. Припоминаю, что к концу эпизода я от смеха сполз с кресла на паркет.

Что это? Откуда? Кто заказал?! Человеку, который с августа 1991 года предпочитает безответственным риторам любой политической ориентации молчаливых танцовщиков, трудяг, долго думать не приходится. Конечно же, восклицаю я, номер с гитарой — структурный аналог балетной вариации, балетного соло! Баланчин, Пина Бауш и Матс Экк угадываются на раз.

Более того, этот номер, равно как и легкомысленный фильм в целом, равно как и голливудская эстетика, принудительно диктуют: «Помни про весь объем Культуры, помни про весь объем Знания; помни про оперу и балет, про мистерию и балладу, про эпитафию и сонату.

Ты имеешь право не владеть пресловутым „всем объемом“, вероятнее всего, ты — зритель-двоечник — им и не владеешь. Но именно поэтому ты обязан осторожничать. Пускай твое восприятие и твое со-интонирование будут живым делом. Давай ты не станешь вешать ярлыки прежде времени?! Давай — не будешь считывать единственно фабульную линейку?!»

За спиной легкомысленной Кирстен Данст, равно как и за спинами ее подельников, маячат тени титанов с титанками. Кино про дурачков с дурочками, но кино — умное, по-хорошему культурное.

Кирстен Данст в фильме Добейся успеха. Реж. Пейтон Рид, 2000

Хотя, конечно, если вы не любите балет, а любите риторов с долдонами, вы ни за что не почувствуете того, что почувствовал я. Вот и читайте свои скучные романы! Впрочем, уверен, даже свои скучные романы вы читаете неправильно.
(Продолжаем разговаривать с небезнадежными.)

Например. Допустим. Есть такое понятие «сонатная форма». Человеку — и даже с хорошим слухом, — не имеющему представления о концепте «сонатная форма», могут понравиться локальные красоты в симфониях и сонатах Бетховена с Брамсом, но он ни за что не оценит художественное целое. Такой человек попро- сту не понимает правил игры. Он скажет: «Музычка», сплюнет:
«Симфония-какофония». Скушает под эту музычку омлет.

У нас сплошь и рядом спесиво морщатся: «Голливуд такой, Голливуд сякой», не представляя при этом, на чем голливудские конструкции держатся. Не зная культурных оснований. Не отличая одну форму от другой, третьей, тридцать третьей.
Грамотные снисходительно говорят: «Изгнание» — бессмысленная скукотища, претенциозность, мы такое уже видели, ведь мы же грамотные!

Отвечаю поднадоевшим грамотным: «Хорошо. Так. Допустим. Но ведь вам не нравятся еще и такие американские по происхождению сериалы, как „Моя прекрасная няня“ или „Счастливы вместе“. Итак, занудливый Звягинцев вам скучен, но ведь и вульгарный весельчак Гена Букин вам тоже не по душе! Я же, напротив, с удовольствием, два раза подряд посмотрел „Изгнание“, а потом обхохотался еще и на очередном блоке сериала „Счастливы вместе“.

И там, и там нахожу бездну социокультурного смысла, зерна художественности. Я вижу, на каком фундаменте все держится, и я закономерно радуюсь. За смысл, господа хорошие, господа ленивые, нужно бороться! Нужно его извлекать, выгрызать, добывать.
Там, естественно, где это возможно. Тут — возможно. Почти вся наша теперешняя кинопродукция, напротив, бессмысленна. „Изгнание“ же — прорыв, героическая попытка объять необъятное, утвердив вдобавок новый художественный язык».

Ниже всем желающим даются методические указания: как правильно считывать «Изгнание». Это не рецензия, рецензии в наше политизированное время неактуальны. В проброс, в стремительном режиме попробуем настроить оптику. Если вы не смотрели фильм Звягинцева и смотреть не собираетесь, то лучше и не читайте, а зачем?

Если вы до сих пор не фанат сериала «Счастливы вместе», не читайте тоже: ваши вкусовые рецепторы не в порядке! (Шутка, но с хорошей дозой истины.)
Начнем с того, что «Изгнание» — не линейная история. Времена перемешаны, персонажи расщеплены. Два брата, Алекс и Марк, которых играют Лавроненко с Балуевым, — это два способа существования одной и той же души. Роберт, которого зрители почему-то принимают за любовника героини, на самом деле — еще один, третий способ ее существования.

В фильме «Возвращение» тоже ведь был один-единственный сын, для наглядности расщепленный на два физических лица. Один мальчик играл состояние «верю Отцу», другой — состояние «не верю Отцу».

Алекс (Лавроненко) — истерик, вечно сомневается, перебирает варианты, дергается, выгадывает, подозревает жену в измене. Марк (Балуев) — наоборот, никогда не рефлексирует, решает дела взмахом топора. Эти два персонажа категорически не способны понять героиню, Женщину.

Роберт (Ульянов) — третья ипостась Мужчины. Роберт — та часть мужской души, которая способна Женщину понять. Алекс и Марк — не способны, а этот — да.

Роберт — самый недоступный. Как это подано? Для наглядности так называемую «душу» Звягинцев решает в пространственном ключе. «Пространство души» — эту фигуру речи тут понимают буквально. Итак, Роберт живет черт знает где. Это значит, что свою «трепетную» ипостась главный герой, Мужчина, загнал в подполье, в своеобразное гетто.

С Робертом вовсе не общается, не соприкасается Марк. К Роберту настороженно относится Алекс. Роберта люто ненавидит малолетний сынуля по имени Кир. Героиня не случайно уравнивает Алекса, Марка, Кира в одной из своих реплик: эти твердокаменные мужики делают ее жизнь непереносимой.

Напротив, Роберт, до которого сложно дозвониться («Только из телефонного автомата на железнодорожной станции или через оператора…»), способен ее понять и готов ей помочь. Именно Роберт откачивает ее после того, как героиня напивается снотворных таблеток, именно Роберт способен услышать крик женской души.

Предфинальная сцена, когда Вера несколько высокопарно изъясняет Роберту свою душевную боль, есть экранизация ее прощального письма, ее крика души, ее стона. Письмо было не понято ни Марком, ни Алексом. До тех, слишком сильных, Женщина так и не докричалась.

Далее. Был ли аборт, была ли смерть Веры, была ли смерть Марка? Аборта не было, Вера умерла только для Марка, после чего и сам Марк стремительно кончился.

Предлагаю внимательно изучить фотографию, спрятанную в ящике комода. На ней: Марк, Женщина, трое детей. Разбитое стекло. Что все это значит, как было дело? У Мужчины и Женщины родился-таки третий ребенок. Подозрительная ипостась Мужа (Алекс) с самого начала беременности сомневается в своем отцовстве, тиранит Жену, подозревая ее в измене и даже приписывая ей реплику «Этот ребенок не от тебя» (ведь вся картина — это именно внутренний монолог Алекса!).

Изгнание. Реж. Андрей Звягинцев, 2007

Далее. Оскорбленная Женщина принимает большую дозу снотворного, но в последний момент ее спасает от смерти трепетная ипостась Мужчины (Роберт), до которой ей в последний момент удалось «дозвониться», то бишь достучаться.

После этого брутальная ипостась Мужа (Марк) разрывает отношения с Женой, навсегда уходит из семьи, в ярости разбивает семейную фотографию. Марк высказывается в том смысле, что дети и семья для него умерли (разговор с «братом» Алексом в автомобиле).
(Повторюсь, времена перепутаны, попросту упразднены. Что называется, «у Бога все живы». С точки зрения вечности, все земные события совершаются одновременно, накладываются одно на другое. Звягинцеву блестяще удается эту стратегию мышления реализовать на уровне чувственных образов.)

Аборт и гибель Веры существуют в картине лишь в качестве возможностей.
Далее. Звягинцев дает монтажный стык: сначала на стене висит фотография старика-Отца, а уже в следующем кадре идет крупный план некоего могильщика, который роет яму для Веры.

Этот могильщик и старик-Отец — на одно лицо. Здесь тотальное обобщение. Намек на участь ушедшего из семьи Марка. Разбил криминально-брутальный парень семейную фотку, оборвал отношения, похоронил Веру (как понятие, а не как имя!), превратился в сморщенного угрюмца с лопатой в трясущихся руках.

Понимаете, да? Фильм набит рифмами, сопоставлениями, удвоениями и утроениями под завязку. Это не одномерная линейная история, это не динамика, но статика. Тут попытка дать структуру человеческого мира. В лицах. В поступках. Своего рода классификация.

Дети собирают пазл «Благовещение»: ангел обещает Деве Марии скорого ребенка. Намек на Высшее Начало, безгрешное и спасительное для мира. Непорочная Мать и вочеловечившийся Бог, Иисус Христос. Они всю дорогу, всю картину где-то рядом: как образец, как надежда. Рождаются десятки миллионов мальчиков. Все они, однако, с червоточиной. Все трачены, все порчены миром.

Мужчины, образы которых намечены в «Изгнании», — это каталог мучительных неудач. Кто из них без греха? Может быть, Роберт? Но ведь Роберту приходится сосуществовать в одном пространстве, в одном теле с чудовищным Марком, с кошмарным Алексом, за которых Роберт закономерно несет ответственность. Значит, Роберт тоже несвободен, тоже виноват. Так моделируется здесь не одна лишь человеческая душа, но и — одновременно — социум.

Почтальон Макс привозит героине конвертик с тестом на беременность. Конечно, фигура доброго простака Макса намекает на ангела, а конвертик с тестом имеет прообразом Благую Весть (момент передачи конверта камера не случайно снимает сверху, будто бы с Небес).

Каждое земное событие имеет свой небесный прообраз. Каждый человек — дитя Бога. Финал: женщины возятся на поле, а на заднем плане, незаметно проносят ребеночка, младенца. Все у него только начинается, однако в некотором смысле его участь предрешена: жизнь в миру, грехи, грехи, грехи, а потом смерть.

Каким бы оригиналом, каким бы новатором-изобретателем ребеночек ни был, этой вот всеобщей участи ему не избежать.

Будет, конечно, похож на одного из безобразных мужичков картины. Положим, на Алекса. Или, может быть, на Марка. Однако Роберт тоже прячется где-то на глубине младенческой души, с неизбежностью. Главное — не хоронить Веру. Марк похоронил Веру с пугающей, никчемной решительностью и — автоматически умер.

В фильме читают знаменитые строки апостола о Любви, которая «все терпит». Сразу после этого идет кадр: на кухне сидит персонаж по имени Виктор. У Виктора три девочки и жена. Мы уже знаем, что жена Виктора далека от идеала, что она вечно и не по делу на Виктора орет.

Однако же Виктор именно терпит, не уходит из семьи подобно резкому Марку. Запивает свою нелегкую земную долю горьким ночным пивом. Кто из них прав: криминальный авторитет Марк или же рохля, подкаблучник Виктор? У каждого свой выбор и своя судьба. Все, однако, посчитаны, все записаны в Книге Жизни.

Этот фильм работает по принципу мистерии, существует на правах ритуала. Он с регулярностью предъявляет ту или иную сакральную ценность, чтобы тут же поставить ей в соответствие реальное человеческое содержание. Это кино о падшем человеке, отсюда и название.

В курсе лекций протоиерея Александра Сорокина «Христос и Церковь в Новом Завете» (М., 2006) я натолкнулся на следующее сильное высказывание, которое, кажется, хорошо разъясняет картину Звягинцева: «Его любовь к людям ни в каком случае не мечтательная, идеализирующая любовь. Она ни в каком случае не простой культ человечности. Иисус, наоборот, видит человечество во всей его сомнительности и слабости. Оно для Него „злой и прелюбодейный род“… Хотя Он никогда с такою выразительностью, как, например, святой Павел, не говорит о первородном грехе, Он тем не менее видит, как в человеке действует слишком человеческое и ниже, чем человеческое, и Он говорит, как нечто само собой разумеющееся, что все его слушатели „злы“. У Него ясный глаз и на слабости детей, которых Он очень любит, на их капризность, своеволие и поверхностную игривость. В их детскости отражается, с Его точки зрения, вся духовная незрелость Его времени… Нельзя об этом умалчивать: в любви Иисуса к людям есть легкая сдержанность, даже временами сдержанное неудовольствие и отталкивание».

Кстати, мальчик Кир — это не просто сын главного героя. В диалогах Алекса и Кира убедительно выявлено тождество обоих персонажей. Кир — это очередная проекция мужской души, проекция инфантильная, мерзковатая, обещающая недоброе. Кир по-своему зол, по-своему плох. На это тождество, повторюсь, указывает и реплика испуганной главной героини в одном из разговоров с Алексом.

Изгнание. Реж. Андрей Звягинцев, 2007

Занудливо-заунывная интонация картины имеет, на мой взгляд, следующий смысл. Такая интонация позволяет передать зрителю те самые «неудовольствие и отталкивание», которые акцентирует протоиерей Александр Сорокин.

Но поскольку фильм делает не милосердный Бог, а всего- навсего земной человек, ограниченный в своем земном бытии режиссер,— неудовольствие оборачивается едва ли не откровенной брезгливостью: слишком много воображающие о себе персонажи безнадежно скучны здесь и в своих типовых грехах, и в своем горделивом самолюбовании. Герои представляются себе существами сложносочиненными, но на деле-то они просты, предсказуемы, похожи. Их отличия друг от друга малосущественны, зато их отпадение от Идеала вопиюще.

Это картина главным образом про Мужское. Почему? Потому что именно мужчина конституирует мир, нравится это феминисткам с топ-моделями или нет.
В центре повествования одна из ипостасей главного героя — невротик Алекс. На обязательный для аналитика вопрос: «Кто говорит?» следует отвечать так — «Говорит и показывает Алекс». Картина — именно его внутренний монолог, его воображаемое. Монолог сбивчивый, путающий времена, наклонения, причины, следствия и лица.
Повторюсь: нельзя на том основании, что говорит Алекс, считать этого «Алекса» главным героем. Главный герой здесь — собирательный образ, это не только Алекс-Марк-Роберт, но еще и Мальчик-Муж-Отец.

Женщины в фильме тоже хороши. Жена Виктора — стерва, а жена главного героя — самоубийца, эгоистка. Наглоталась таблеток, имея на руках мужа, двух детей и младенца во чреве.

В основе сценария — рассказ Уильяма Сарояна, который я не читал и читать не собираюсь. Любопытно другое: сознательно или нет, но Звягинцев воспроизвел некоторые базовые черты стиля поразительного армяно-канадского кинорежиссера Атома Эгояна. Почему в связи со Звягинцевым принято трындеть о Тарковском? Если в кадре течет вода, а ритм нарочито замед- ленный, то непременно Тарковский? О времена, о нравы!
Новый для нас, но многократно апробированный в американском кино тип повествования. Слава Звягинцеву, открывающему иные пути развития для заплесневелого постсоветского кинематографа — этого сомнительного комбината по отмывке денег, этой безобразно-позорной ярмарки тщеславия!

В фильме много чего интересного — разбирайтесь сами; смотрите, отбросив стереотипы.
Фильм скорее не удался. Но это единственно потому, что у авторского коллектива был грандиозный замах. Ничего страшного, дальше будет и легче, и лучше!

Непереносимы диалоги: слишком высокопарно написаны, отчего у прекрасных актеров с трудом поворачиваются языки. Слушать, признаюсь, неловко.

Настроение у меня после двукратного просмотра было не просто прекрасное, но — светлое. Мало у нас сегодня художников с высокими помыслами и чистою душой, почти не осталось. Звягинцев — вот такой. Пускай недоброжелатели беснуются и шипят. Их провинциальная возня постепенно перестает кого-либо интересовать. Им все неуютнее, а у людей нормы появилась надежда на выживание.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить