«Маменькины сынки» — Накануне отъезда
29 ноября в рамках Российско-итальянского кинофестиваля, проходящего сейчас в Москве, покажут «Маменькиных сынков» Феллини. Об одном из самых его автобиографических фильмов написала Лилия Шитенбург для 74-го номера «Сеанса».
СЕАНС – 74
Они начинают приплясывать еще на вступительных титрах. В городке ночь, узкие улочки пустынны, фонари приветливы, Нино Рота подкладывает на ход плясунам обманчивую нежно‐тягучую мелодию — нота в середине музыкальной фразы коварно взмывает вверх, то ли побуждая подпрыгнуть, то ли норовя на миг выбить почву из‐под ног. Пять мужских фигур, трогательно сцепленных в дружеском объятии, выстроившись в шеренгу, вприпрыжку движутся по родным закоулкам. Молодые люди вышли на улицы города, чтобы, как заведено, «проверить историческое время в деталях». Время говорит, что война кончилась, что пора наслаждаться жизнью. Часы на площади Витербо (там в основном снимали — все, кроме театра и моря) давно сломаны (и до сих пор сломаны), стрелки застыли на вечном «без пяти минут праздник».
![](https://seance.ru/wp-content/uploads/2020/09/I-vitelloni-04.jpg)
Пятеро молодых людей молоды вполне относительно. Им ближе к тридцати, чем к двадцати (кроме Моральдо, младшего в компании). Кормят их мамы и папы (и хорошо так кормят, серьезно; дитя должно быть сытым), сигареты покупают сестры и любимые девушки. Работы для них нет. И потому что ее в послевоенной Италии и вправду кот наплакал, и потому что бубнить время от времени «завтра я пойду искать работу» — это уже ритуал. Как и «надо отсюда уезжать». Молодые люди должны выглядеть как взрослые мужчины: длинные «папочкины» пальто, солидные шляпы и мамой повязанные шарфики обязывают, но взрослого в этих пожилых ласковых телятах только умение курить. Эта внешняя взрослость упитанным откормышам решительно не идет — проще изменить моду (так и будет), чем выражение лица. Они инфантильны, эгоистичны и артистичны, они умеют веселиться приплясывая, шататься по улицам, гонять консервные банки, задирать зануд‐прохожих, проказничать, капризничать, сентиментальничать, хныкать, капельку подличать, чуточку флиртовать, распускать нюни, терпеть отцовские шлепки по попе и иным чувствительным местам. Очкарик Леопольдо (Леопольдо Триесте) немножко пишет — из‐под пера выходят монументальные графоманские драмы, пухлощекий Рикардо (Рикардо Феллини) немножко поет тенором, любвеобильный Фаусто ищет романтических приключений (Франко Фабрици старше всех, ему уже 36, и его морально неустойчивый персонаж невольно приобретает сатирические черты), длинноносый Альберто исследует образ недотепы извне и изнутри (его играет без пяти
минут легендарный Альберто Сорди, любимец всея Италии, воздвигший памятник нытикам и неудачникам всех мастей). Юный Моральдо волнуется и, похоже, о чем‐то думает (прошло всего шесть лет с тех пор, как Франко Интерленги в «Шуше» впервые заставил внимательно присмотреться к тому, о чем думают такие тихие серьезные мальчики).
«Маменькины сынки» не бездельники, они — зрители.
«Маменькины сынки» — первый «очень личный» фильм Федерико Феллини, недаром почти все герои носят имена актеров, закадровый голос ведет действие, а чувствительного Рикардо (оставшегося без своей истории) играет родной брат режиссера, похожий на него как две капли воды. В фильме ощутимо присутствие не только тех, кто в кадре, но и того, кого там нет, — того, кто стоит за камерой, кому принадлежат голос и взгляд, автора. Молодые люди, живописной симметричной группой расположившись на пирсе, смотрят на зимнее туманное море, а камера в это время смотрит на их негордые профили — с такой нежностью, что даже снисходительная сестринская улыбка (Ольгу играет трогательная Клод Фаррель) кажется слабее. «Маменькины сынки» не бездельники, они — зрители, они всматриваются в серый сырой туман, как в киноэкран, не подозревая, что экран на самом деле находится за их спинами. Тот, кто это однажды увидел и понял, стал режиссером. Если Моральдо и его друзья посидят на пляже еще немного, они дождутся, когда к берегу прибьет безобразный труп морского животного. «Зачем вы смотрите?» — спросят в «Сладкой жизни». Затем, что это все, что у нас есть.
![](https://seance.ru/wp-content/uploads/2020/09/I-vitelloni-02-1.jpg)
«Белый шейх» — Лучшая из иллюзий
Долгожданная жизнь, впоследствии известная как «сладкая», готова вот‐вот начаться: курортный зал полон публики, дамы в мехах, дочки в цветах, мужчины в галстуках, заезжая дива в декольте, пляжные зонтики покрыты соломой, как на самых лучших заграничных курортах, можете не сомневаться. Выбирают «самую красивую». То есть ту, кто отныне, конечно же, будет жить в вечном празднике, там, где молодость и красота идут в свою настоящую цену, где снимают кино (которое только и есть подлинная жизнь) и где «белые шейхи» клянутся в вечной любви. Приз, счастье и зависть подруг достаются самой миленькой, пухленькой и в цветочках. А ветерок меж тем крепчает и грозит перерасти в бурю, зонтики падают, гости с визгом разбегаются под дождем, Альберто лупит по барабанам, и если вам нужен гротеск, то давайте начнем с простенького, да вот хоть с господина в полосатой пижаме на голове, прикрывшегося для верности табуреткой. «Там так красиво! — восторгается Моральдо. — Прямо конец света!» У юноши есть вкус: настоящий пир всегда должен чуточку отдавать чумой, а карнавал — балансировать на грани светопреставления. Но это не конец света, еще не он. А вот когда «самая красивая» в цветочек упадет в обморок посреди неугомонной суеты, а очнувшись, встретится взглядом с очень импозантным (какая у него белая водолазка!), очень растерянным и очень напуганным Фаусто — вот тут‐то конец света грянет всерьез. Девушка беременна, ее ветреный возлюбленный пытается раствориться в толпе и слинять по‐тихому, Белый шейх велел всем передавать привет. Буря, скоро грянет буря.
Феллини знал толк не только в рождении улыбки, но и в ее агонии.
Одинокий Фаусто бегом пробирается к своему дому. Вместо огней и веселья минуту назад — проливной дождь, лужи, разбитая мостовая, неказистые бедные домики. Первое в «Маменькиных сынках» окончание праздника, отрезвляющее и довольно тоскливое. Важное, но не единственное. Феллини уже разминал тему, репетируя свои легендарные парады‐алле и бесцеремонные пробуждения: еще в «Огнях рампы» странствующие комедианты, ночью на дармовщинку хорошо накушавшиеся, натанцевавшиеся и навеселившиеся, поутру были изгнаны хозяином из теплого дома и, спотыкаясь, брели на рассвете, усталые и замучившиеся, по дороге к далекой станции. Серенькое утро после ярких ночных огней, беспощадная реальность после горячечных иллюзий — Феллини знал толк не только в рождении улыбки, но и в ее агонии.
![](https://seance.ru/wp-content/uploads/2020/09/I-vitelloni-03-1.jpg)
Карнавал продолжается. Официальный, городской, с костюмами, танцами и серпантином. Старинный многоярусный театр (флорентийский Театр Гольдони) полон пестрой публики, мушкетеры, китайцы и ковбои танцуют с барышнями: «Вы не слишком тесно прижались?! — В Китае так принято!» Труба оглушительно вопит, барабан лупит что есть мочи, маски скачут, как безумные. Камера, пятясь от вакхической толпы, отъезжает на галерею, где в ложе яруса прикорнули чьи‐то забытые старушки в горжетках, — и возвращается в зал. Почти все уже разошлись, только зевающая тетка бьет по клавишам пианино, подпрыгивающий трубач фальшивит все нестерпимее, какой‐то эльф меланхолично разбрасывает конфетти, Леопольдо пляшет с неутомимой девицей, а Альберто — с оторванной головой гигантского клоуна (пригласив однажды куклу на танец, дотанцевать придется до самого «Казановы»). У Альберто кружится голова, он поднимает глаза вверх — там, среди огоньков, виднеется огромная расписная клоунская маска. Холодное утро, площадь перед театром давно опустела, ветер гоняет мусор и обрывки серпантина, Альберто, стащивший с головы маскарадную дамскую шляпку, сползает по стене. Но это еще не окончание праздника. Моральдо оттаскивает друга домой, а дома беда — сестра уезжает с любовником. Вот теперь все. Можно подметать и считать разбитые лампочки. Новый рассвет, зыбкая свобода для героини Клод Фаррель, разочарование, печаль и стыд для всех, кому не избежать щедрот Бога‐Клоуна. Свой собственный маскарад получает и Леопольдо. В город наконец приезжает «настоящий» театр — с полураздетыми танцовщицами и монументальным трагиком старой школы, пожилым геем с щедро набеленным лицом. Он, закатив глаза и эффектно подвывая, читает патетическую «Фантазию о юности», «маменькины сынки» в ложе рукоплещут гению и его «настоящему искусству». После спектакля все идут в ресторан, где девочки продолжают резвиться, а гений степенно обедает, терроризируемый восторженным Леопольдо, который читает ему свою пятиактную драму акт за актом. Это триумф, это счастье, это признание, это сама жизнь. В конце концов вдохновленные друг другом писатель и слушатель оказываются на ночной улице: ветер со свистом гоняет мусор, трагик кутается в воротник, не переставая подвывать ветру, по‐лировски грозить пальцем небу и нахваливать молодое дарование. У берега моря они останавливаются, и гений приветливо машет дланью, приглашая растерянного Леопольдо за собой, вниз, в темноту: «Пойдем, ты что, меня боишься?» Феллини дает крупный план новоявленного Лира: старое размалеванное гримом лицо, седые волосы, подведенные брови, добрые‐предобрые глаза и оскал с утраченным зубом до того страшны, что даже пылкий Леопольдо застывает, не выдержав ужаса. Гений и полубог прекрасен примерно так же, как бог, которого разглядел Альберто в огоньках карнавала. Та же маска. Старый живой клоун неотличим от мертвого. Леопольдо бежит без оглядки.
![](https://seance.ru/wp-content/uploads/2020/09/I-vitelloni-05.jpg)
«Мы все говорили об отъезде, но лишь один из нас однажды утром, не сказав никому ни слова, уехал». Моральдо, самый молодой и несмирившийся, уезжает. Он проезжает мимо станции, мимо родного города, мимо (в одной монтажной фразе) спящих в своих кроватях друзей и родственников, увиденных каким‐то чудом прямо из поезда. У Моральдо не было «своего» карнавала, его соло в фильме — это кино, непрерывная линия взгляда и воспоминаний. Ему и в самом деле необходимо было уехать.
Впереди была Дорога.
Читайте также
-
Безнадежное путешествие — «Фуриоса» Джорджа Миллера
-
Пусть мама услышит — «Темные воды» Хидео Накаты
-
Улицы разбитых — «Только течет река» Вэй Шуцзюня
-
Меньше нуля — «Клуб Зеро» Джессики Хаузнер
-
Сирены свет, дай мне ответ — «Асфальтовые джунгли» Жан-Стефана Совера
-
Теннис втроем — «Претенденты» Луки Гуаданьино