«Дух огня»-2023 — Питерские следы на сибирском снегу
В этом году фестиваль дебютов «Дух огня» проходил в обновленном формате: новым президентом фестиваля стал Эмир Кустурица, а отборочную комиссию возглавил Петр Шепотинник. Дмитрий Савельев добрался до Петербурга и рассказывает о том, что увидел в Ханты-Мансийске.
Кино коренных народов может быть одновременно кино с питерскими корнями.
Кино коренных народов как магистральную тему 21-го Международного фестиваля кинематографических дебютов «Дух огня» задал, как утверждают, его новый президент Эмир Кустурица, которому сломанная нога помешала приехать в Ханты-Мансийск на церемонию открытия и собственную, стало быть, инаугурацию.
Проходи фестиваль с такой повесткой, предположим, в Штатах — и в его национальной программе представлены были бы сплошь режиссеры-индейцы. Но у нашей страны другая история с географией, и палитра российской программы в национальном (и не только) смысле получилась у программного директора Петра Шепотинника разнообразной. Даром что компактной, поскольку фестиваль по законам сурового времени с некоторых пор существенно сжал свой календарь.
«Клетка ищет птицу» Малики Мусаевой и «Тропа» Михаила Кулунакова сняты, соответственно, в Чечне и на Алтае, их персонажи разговаривают на местных языках с русским переводом в титрах, а причастность к Питеру обеспечена этим фильмам судьбами их авторов.
Мусаева родом из Грозного, сейчас проживает в Германии. Ее семья вынуждена была покинуть Чечню из-за войны. Малика жила в Ингушетии, в Украине, а кино началось для нее в Кабардино-Балкарии, где она поступила в режиссерскую мастерскую Александра Сокурова. Завершив учебу, Мусаева после череды короткометражек, премированных на международных фестивалях, сняла на студии своего мастера «Пример интонации» полнометражный дебют «Клетка ищет птицу» (продюсером фильма стал Илья Стюарт и его компания Hype).
«Клетка» длится полтора часа, но в той же логике могла бы и три, и восемь
Кулунаков, родившись в Алтайском крае и отучившись на мехмате Новосибирского университета, расстался с точными науками, приехал в Питер. Здесь был принят в Университет кино и телевидения — в совместную режиссерскую мастерскую Виталия Аксенова, в далеком прошлом ленфильмовского директора, и документалиста Виктора Семенюка, в чуть менее далеком прошлом одного из основателей фестиваля «Послание к человеку». По окончании ГУКиТа новоиспеченный режиссер Кулунаков провел в Питере несколько лет, успел даже поработать в театре балета Бориса Эйфмана, однако нашел силы вырвать себя из питерских болот и вернулся на Алтай. Там он основал студию «Алтайфильм», снял на ней несколько короткометражек, а потом и «Тропу».
Два этих фильма не похожи друг на друга, как и положено авторским работам, различаясь прежде всего способами, которыми их авторы осваивают родную — чеченскую и алтайскую — реальность, извлекая из нее материал для своего кино.
В «Клетке» сюжетные «прутья» сознательно ослаблены, и конструкция фильма держится не на них. Здесь есть магистральная история рыжеволосой носатой и ушастой красавицы-школьницы Яхи, которую явно тяготит перспектива раствориться на всю дальнейшую жизнь в скучноватом житье-бытье своего селения, зато ее манят далекие берега большого мира. Есть побочная история ее старшей сестры Хеды — та тоже не прочь решиться на жизненные перемены, но в ее случае преградой являются замужество и семейные обязательства. Однако это кино про устремление к свободе, про ее миражи и про ее трагическую невозможность будто бы не имеет слишком серьезных обязательств перед повествованием и «сшито» из летучего, воздушного материала, из неуловимого шелеста подробностей, изо всякого разного, замеченного автором словно бы невзначай. Цитата про стихи, растущие из сора, была бы здесь совершенно уместна, если бы в силу своей затасканности давно не пребывала за гранью приличия. Кажется, что фабульное движение не очень интересует режиссера, зато она готова снова и снова завороженно наблюдать за тем, как катаются, хохоча, по весенней траве Хеда и ее подружка Мадина. Их закадычная близость дает возможность для различных предположений, но автор ни на чем не настаивает. Она бежит любой жирности, делает свой фильм в безударном слоге. «Клетка» длится полтора часа, но в той же логике могла бы и три, и восемь — и это ее свойство все же не является для меня безусловным достоинством. Пример интонации здесь нагляден, и это завораживающий пример, однако такой пример и фильм как целое не совсем одно и то же.
«Клетка» прибыла на сибирские смотрины не откуда-нибудь, а с Берлинского фестиваля, где в одиночестве представляла Россию и что-либо с ней связанное. Этот статус изначально возвышал ее в российской программе «Духа огня» над другими соискателями приза «Золотая тайга», получившего имя основателя фестиваля Сергея Соловьева и в результате доставшегося именно фильму Мусаевой. Причем в комплекте с двумя другими наградами: Хадиже Батаевой за лучшую женскую роль (и правда, очень выразительную) и Дмитрию Наговскому, автору прозрачного и дышащего изображения, за лучшую операторскую работу.
«Тропа» таким призовым урожаем похвастаться не может — ее отметила только компания «Газпром-нефть» с максимально вместительной формулировкой «за сохранение культурных традиций». Не уверен, что именно пресловутое сохранение более всего волновало автора суровой драмы, рассказанной строгим языком и без всякой оглядки на окружающие природные роскошества (на них так падки чужаки-кинематографисты, которые отправляются на Алтай главным образом за умопомрачительным локейшном).
В отличие от Мусаевой, в чьей авторской иерархии сюжет занимает далеко не первое место, Кулунаков ощущает себя прежде всего повествователем, причем стремится рассказать несколько историй одновременно и подробно.
Коварная Карагыс, усыпив эротичным чавканьем бдительность ветеринара, до крови прокусывает ему руку, и тот воет от боли
Историю призвания, даже одержимости тащит на себе молчаливый селянин Адучи. Вдохновленный легендой о Сертыкпае, видевшем свое предназначение в том, чтобы построить мост через реку, облегчив тем самым существование другим людям, Адучи поставил перед собой задачу прорубить в скалах тропу — с той же целью, что была у Сартакпае. Причем ему непременно нужно пробиться сквозь скалы к перевалу и повязать там ленточку до первого снега — так наказал шаман. Поэтому каждое утро Адучи отправляется на свои горные работы и возвращается под вечер совершенно без сил, а то и побитый осколками горных пород, которые валятся ему на голову.
Такое небрежение житейскими интересами семьи в угоду гуманным абстракциям совсем не радуют его строгую жену Карагыс, которая везет воз домашнего хозяйства, включая заботы о маленьком сыне. Надо сказать, что современная горно-алтайская версия матриархата в «Тропе» весьма занимательна. Но это, конечно же, матриархат с поправкой: как ни попрекай Карагыс своего мужа с его идефикс, как ни понукай им — упрямый Адучи от своей затеи не отступается, полного подчинения железной женской воле избегает.
Суровая сила Карагыс маскирует, как это часто бывает в жизни и в кино, ее уязвимость, оставленность, женскую тоску по семейной гармонии и материнству: в какой-то момент из нее вырываются адресованные мужу и зрителям слова, что сын их на самом-то деле не родной, а она мечтает о дочке.
Неутоленные женские желания Карагыс чует, как охотник добычу, местный ветеринар, который, чуть Адучи за порог, уже тут как тут, и не просто повидаться, а с недвусмысленными поползновениями. Рассказывая историю соблазна и искушения, автор без ложной стыдливости устанавливает ее на откровенные библейские подпорки: во время одного из визитов змей-ветеринар угощает Карагыс красным яблоком. Крупный план весьма эффектен: мужской рот откусывает от яблока с одной стороны, женский — с другой. Библейский миф, однако, подвергается у Кулунакова переосмыслению: коварная Карагыс, усыпив эротичным чавканьем бдительность ветеринара, до крови прокусывает ему руку, и тот воет от боли.
В общем, поклонникам гендерной повестки есть чем поживиться в этом фильме, ничего другого к нашему зрительскому опыту по большому счету не добавляющем.
Сам же считаю якутский феномен несколько перехваленным, и «Айта», на мой взгляд, это подтверждает
Иное дело — якутский нуар. В этом жанре снял «Айту» режиссер Степан Бурнашев, самоучка с дипломом экономиста, автор уже десятка фильмов, а то и больше. «Айта», показанная вне конкурса, с Петербургом связана весьма условно, и все же отмечу, что фестивальной подкидной доской для нового якутского кино стало выборгское «Окно в Европу», первым обратившее внимание на этот феномен, а потом уж в затылок к «Окну» пристроился «Кинотавр».
Феномен и впрямь любопытный, но на постсоветском пространстве не новый: четверть века назад или около того в Узбекистане стали производить за три копейки фильмы для местного употребления, которые бодро окупались в тамошнем прокате, уверенно воплощая в жизнь несбыточную или в крайне редких случаях сбывающуюся российскую мечту о том же самом.
Могу ошибаться, но, кажется, узбекские успехи имели непродолжительный характер, а вот якуты, которые спустя годы пошли аналогичной национальной дорогой, темпов не сбавляют и сочетают высокие экономические результаты на локальном рынке с фестивальными успехами общероссийского значения. Кроме того, якутские режиссеры — в отличие от былых узбекских — находят гурманское удовольствие в том, чтобы приспосабливать самые разные жанры к местным реалиям, делая занятные слепки с западных образцов.
Знаю немало искренних фанатов этой кинематографии, сам же считаю якутский феномен несколько перехваленным, и «Айта», на мой взгляд, это подтверждает. Нуар в скупых, мрачных, преимущественно ночных, якутских природных декорациях, под беспросветным проливным дождем — ну да, занятно. Почему нет. И ритм у «Айты» упругий, режиссер умеет его держать. Однако есть вопросы к самой истории, претендующей на детектив: она расползается по швам и весьма мутная — не путать с содержательной загадочностью. И есть вопросы к авторскому высказыванию в целом.
В поселке при загадочных обстоятельствах погибает девочка Айта, и подозрение немедленно падает на полицейского Афанасия, который ее в тот роковой вечер подвозил, а стало быть, и виноват. Тем более, он пришлый, чужой. Весь поселок как по свистку мгновенно вскипает бурей ненависти, и вот уже следователю нужно укрывать вконец испуганного Афанасия от самосуда односельчан, готовых брать ментовку штурмом с применением чуть ли не тяжелой артиллерии, а местную девушку, имевшую неосторожность сожительствовать с Афанасием, тамошние женщины практически каменьями побивать готовы.
Если и есть что-то по-настоящему увлекательного в «Айте», кроме частной нуар-радости, то это социальный слой повествования, а именно готовность населения к яростному бунту с белыми от злости глазами. И дело тут, я думаю, не только в особенностях якутского национального характера.
Невольно вспоминается «Окраина» Петра Луцика, где бунтовали и кромсали вражеское буржуйское отребье иначе — как бы вразвалочку, без пены на губах, но от этого было куда страшнее. Признаться, воспоминание об «Окраине» совсем не идет на пользу «Айте»: эх, было же кино.
Читайте также
-
Энергия несогласия — «Евгений Телегин» Виктора Тихомирова
-
«Адрес — время, а не место» — Новая жизнь Канского видеофестиваля
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»
-
Айаал Адамов: «Наш мир — это вихри ветра или треск костра»
-
«Идите в задницу» — Кураторы и режиссеры о петербургском независимом кино
-
«Сначала неудачник, потом куратор» — О фестивале невидимого кино