Парк советского периода

В 2023-м году один из героев этого материала, Виталий Манский, был признан Минюстом РФ иностранным агентом. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.

Силомер, фотограф с изможденной обезьянкой, сахарная вата, трубочки с заварным кремом, солнце в глаза, загорелые подозрительные подростки, песок в ботинке. С самых первых секунд кадры фильма Виталия Манского «Бродвей. Черное море» кажутся чем-то знакомым, уже виденным. Но за узнавание — лиц, места, ситуаций — отвечает память даже не столько индивидуальная (все отдыхали на русском Юге, хотя бы раз в жизни), сколько генетическая.

Недалеко от настоящего (хотя и бруклинского) Бродвея находится местный, можно сказать, краеведческий музей. Сто с лишним лет назад Кони Айленд был нью-йоркским морским курортом, поэтому музейная экспозиция дает полное представление о пляжных развлечениях той эпохи. И о пляжных развлечениях вообще: сравнивая бруклинскую экс-позицию и фильм Манского, понимаешь, что годы и десятилетия некоторые вещи не ме-няют.

Кони Айленд — антипод Манхэттена, Туапсе (неподалеку от которого происходит действие «Бродвея») — антипод города-миллионника, из которого приехал среднестати-стический курортник. В городе счет идет на часы, минуты, если не секунды. Курортный город, пляж — едва ли не единственное известное и доступное городскому человеку про-странство, связанное с сезонностью, с архаичными временными циклами.

Здесь, у кромки моря, разомлев на солнце, он стряхивает с себя (в общем-то, на-верное, нелишнее) бремя цивилизации.

Нюансы отечественного летнего отдыха (пьяный, отчаянный почти до предсмерт-ности, вой в караоке «Ах, какая женщина», мат, беженцы, жестокое обращение с живот-ными) в кинематографическом отстранении, возможно, шокируют даже сильнее, чем вжи-вую. Но в данном случае мидловское высокомерие по отношению к отдыхающим по нашу сторону Черного моря соотечественникам стоит отбросить, как лишнюю эмоцию. Инте-ресна здесь не конкретика — пьяными люмпенами никого не удивишь, — а именно эти вот универсальность и архаичность пляжного космоса.

Ведь тот же силомер, фотограф, трубочки с кремом, подозрительные подростки в разных вариациях существуют на любых побережьях мира — от Кони Айленда до Генуи. Пятизвездный пляж отеля «Des Bains», где агонизировал фон Ашенбах у Висконти, в сущ-ности, отличается от новороссийского только чистотой — моря, песка и публики. Но и не-кий аналог трубочек там продают, и аттракционы неподалеку примерно такие же — дико-ватые и привычные одновременно. Только в приморских, портовых и курортных городах уместно смотрятся все эти древние ярмарочные развлечения, карусели и кривые зеркала — едва ли не первые в истории развлечения, изобретенные с расчетом на промышленный масштаб. Только здесь таким естественным кажется желание ударить кулаком по заведо-мо неподатливому силомеру или сфотографироваться с обезьянкой на верблюде.

Центральный персонаж Манского, пляжный фотограф, уверяет, что мы имеем дело с уходящей натурой. Но она никогда не уйдет до конца, даже если на этом берегу постро-ят пятизвездные гостиницы и проведут душ в кабинки на пляже.

Местные жители, вовлеченные в этот архаичный временной цикл, обреченные впа-дать в спячку с окончанием сезона (что происходит с ними тогда, мы знаем из соловьев-ской «Ассы»), видятся удивительными пришельцами из прошлого — как артисты шапито, до сих пор с успехом выступающие в провинции (да и к окраинам Москвы они тоже, бы-вает, подбираются). Отец был фотографом, и я стал фотографом. Отец был шашлычни-ком, и я стал шашлычником. Какая мобильность? Какая свобода выбора? Какое на дворе тысячелетие? Никакой социальный прогресс не затрагивает основ этой древней цеховой морали. Подростки с криками и гоготом едут по серпантину на старой машине — и их де-ти, видимо, будут лет через двадцать делать то же самое.

И разница между аборигенами и приезжими стирается под этим солнцем. В сонном царстве вечной архаики важным становится не наносное, привнесенное культурой и циви-лизацией, а исходное, чисто человеческое — рождение и смерть, например.

Оба состояния Манским зафиксированы. Сначала на пляже находят утопленника (кажется, еще живого, но, без сомнения, находили и мертвых). В самом конце женщина, из числа приезжих чудаков, рожает ребенка в воде. Скажи простому горожанину, что со-бираешься на девятом месяце к морю, жить в палатке и тут же родить, под руководством матери-природы, — ему станет не по себе. Но тут, в снятом на побережье фильме Манско-го, эта сомнительная хиповская блажь неожиданно обретает смысл, начинает казаться яв-лением простым и естественным. Как смена времен года, как прилив и отлив, как сама жизнь, как сахарная вата и фотография с обезьянкой.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: