Интервью

Мутное время


Борис Хлебников

Боря, скажи, пока мы еще не ушли в «социалку», зачем такое количество проездов и съемок воды на такой скромный хронометраж?

Ну, не знаю. Планы воды я сначала совершенно не хотел вставлять, а потом это все, на самом деле, заработало. Ну, для меня лично. Действительно, для меня это работает как то, что, в общем, природе абсолютно на все насрать. Вот на это наше копошение. Когда ты видишь эти разрушенные хозяйства, умирающие деревни, понимаешь, что природа подступает и сжирает все — поля, леса, фермы.

Нет, это вполне прозрачная метафора. На мой вкус, может быть, слишком прозрачная. Нет?

Ну, знаешь, мне показалось, что это по месту. То есть, если для тебя это too much по вкусу, то для меня это ровно то же самое, только со знаком плюс.

Изначально фильм был заявлен чуть ли не как римейк вестерна Фреда Циннеманна. При чем тут «Ровно в полдень»?

Да не при чем, это просто сюжетная основа, от которой я оттолкнулся. В фильме осталась только линия, связанная с предательством жителей, которые, почуяв опасность, разбегаются кто куда. Крестьяне ведут себя не лучше, бросая героя одного разбираться с ревизорами.

В фильме Циннеманна были бандиты, место которых в твоей картине отведено чиновникам. Но из драматургии, по-моему, так и не ясно, чем же они так плохи: вроде и кредит обещают закрыть, и еще компенсацию выплатить. Сидят такие пыльные дяди в пиджаках, полфильма твердят, что, мол, по закону земля не твоя, ты на нее прав не имеешь, но мы тебе денег дадим за нее все равно. А когда герой отказывается, они за ним бегут с криками: «Саша, Саша, ну ты подумай…» Из газет мы вроде бы знаем, что за этими пиджаками стоит, но в фильме-то ничего этого нет. Почему?

А потому что зло — не в пиджаках. Эти пиджаки — просто такие советские трупы, и они такие же жертвы обстоятельств. По большому счету это «уходящая натура», у них ни жизни, ни принципов нет. Главное зло для меня в том, что время выбирает других людей — таких, как бизнесмен Володя, который скупает ягоду и меняет ее на водку. Вот это успешный человек, соразмерный времени. Эффективный менеджер.

А чем плохи эффективные менеджеры?

Плохо то, что он спаивает людей, которые занимаются тем, что, как дикари, собирают ягоды и меняют ее на бусы. Это примитивный обмен. Менять ягоды на водку — это по большому счету все равно, что гнать нефть и качать бабло. А есть человек, который пытается заставить людей работать, а это неэффективно.

Выходит, что современный протест, который направлен против «людей в пиджаках» — изначально несостоятелен и бьет мимо цели?

В каком-то смысле — да. Мне кажется, что у нас время такое странное, которое из приличного человека часто делает преступника. Условно говоря, ты читаешь в ленте новостей «фермер расстрелял трех человек» и думаешь: «преступник». А читаешь на маленьком каком-нибудь ресурсе заметку, что «фермер расстрелял трех человек, потому что у него отобрали хозяйство» и думаешь: «ну, фиг знает, что там произошло». Потом читаешь в «Русском репортере» большой материал, где подробно описывается эта ситуация, и думаешь: «довели мужика нормального». И вот смотри, какие у тебя разные впечатления: преступник; неизвестно что; хороший человек, которого довели. И мне хотелось, чтобы в фильме мы тоже видели этого человека с разных точек зрения. Потому что мне кажется, что только так и бывает. Ты начинаешь в чем-то разбираться, и выясняется, что все довольно мутно. Поэтому здесь не нужно искать явного зла. Просто жизнь так устроена, само устройство жизни устроено так, что оно выдавливает нормального парня в преступники. На ферме, где мы снимали, через неделю произошла похожая история. Со взрывом машин, со спусканием собак, с ментами.

А ты сам-то его, своего Сашу, любишь?

Да. И понимаю, на самом деле, очень хорошо. Понимаешь, так как нет явного зла, так и нет явного героя, он с одной стороны — такой, с другой стороны — такой, а с третьей стороны — третий. Кто он такой? Какой бы он был в другое время, чем бы он занимался? Насколько мутное время, настолько оно и человека делает мутным. И герой — не герой.

Слушай, у нас был когда-то разговор, который назывался «Время бесполезных поступков» — по поводу создания Киносоюза. Как ты считаешь, время бесполезных поступков — закончилось? Потому что, если судить по фильму, то оно скорее в прошлом.

Слушай, ну это во многом про бесполезные поступки фильм. Мне нужно перестать верить в людей, чтобы думать, что это время закончилось, но я в это не верю, я верю, что они будут существовать всегда — люди с бесполезными поступками. Которые хотят свою жизнь потратить на что-то приличное, и пока они будут, будут совершаться и бесполезные поступки.

Но ты чувствуешь, что время изменилось?

По отношению к чему?

По отношению к двум твоим предыдущим картинам.

Конечно, изменилось. Но у меня разные впечатления от Москвы и от провинции. От Москвы у меня стойкое ощущение того, что любого ранга, скажем, чиновники, начальники, управленцы стали максимально циничными и бессмысленными. И если я еще лет пять назад видел много людей, которые должны идти на компромиссы и на многие компромиссы идут, и в их действиях все же есть какая-то логика, то сейчас я никакой логики, никакой даже идеологии не вижу. А есть какой-то мертвый абсолютно цинизм, в котором я ничего, кроме вечного желания нажраться, не вижу. До этого было как-то и то, и другое, какое-то сочетание, которое тоже было не очень приятным, но, тем не менее, я знал, что вот это человек сделал верно, или у него, все же, есть какие-то взгляды. Сейчас взглядов нет никаких. Это про Москву. А про регионы — как в маленьких городах, так и в больших, есть ощущение того, что там начинает зарождаться какое-то самосознание. Если все раньше жили в провинции с разворотом на Москву, с тем, что «здорово было бы поехать в Москву, или в Москве хорошо, или Москва что-то изменит в нашей жизни», то сейчас как раз наоборот, все перестали верить в Москву — до равнодушия. У людей появилось какое-то ощущение центра там, где они живут. Они перестали жить замещенной жизнью с надеждой на переезд, а вдруг как-то поняли, что жизнь — здесь и навсегда, и именно здесь ее и надо строить. И вот это новое совершенно для меня ощущение, какое-то ужасно интересное, я не могу его никак объяснить, почему такая штука, но вот это очень-очень сильно чувствуется.

Почему все-таки ты назвал картину «Долгая счастливая жизнь»?

Потому что она на самом деле не долгая и не счастливая. Так же, как в песне «Гражданской обороны». А могла бы быть долгой.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: