Интервью
Анна Меликова
Анна Меликова

«Мы — анти-новая волна»


Мари Амашукели, Самюэль Тейс и Клэр Бюргер на фестивале в Каннах. 2014

Party Girl — смесь документального и игрового кино. Самюэль Тейс — один из трех режиссеров, актер и сын Анжелик Литценбургер, сыгравшей главную роль. В фильме используется реальная история этой очаровательной 60-летней женщины, танцовщицы кабаре и любительницы вечеринок, которая, насладившись свободой, решила остепениться и выйти замуж, попутно наладив отношения с детьми. Вся история разыграна реальной семьей Самюэля.

 

— У фильма целых три режиссера. Вы не мешали друг другу? Как между вами были распределены обязанности?

Мари Амашукели: Никак. Мы все отвечали за каждый шаг. Мы очень близкие друзья и привыкли работать вместе. Несколько лет назад Клэр сделала короткометражку «Форбаш» о Самюэле и его брате Марио, где Анжелик тоже сыграла небольшую роль. Так началось наше профессиональное сотрудничество. И оно оказалось удачным. Мы с Клэр сняли вместе еще несколько короткометражек, получивших призы на международных фестивалях. Потом Самюэль захотел продолжить наше общее приключение, превратив в главную героиню свою мать. Нам понадобилось около трех лет, чтобы все подготовить.

Клэр Бюргер: У нас была демократия: мы совместно обсуждали каждое решение, не выпячивая свое эго. Иногда это было сложно. Мы слишком близки. Мы не только работали, но и жили вместе.

М. А.: Поначалу сложно было убедить других в том, что три режиссера — это нормально. Особенно много проблем возникало с финансами: продюсеры хотели видеть только одного «капитана корабля». Но мы доказали, что можем это сделать.

— Сейчас складывается определенный тренд среди молодых режиссеров: рассказывать истории о своих собственных семьях, не бояться быть честными и откровенными.

К. Б.: Мы все рассказываем истории, используя личный опыт. Когда пишешь о своей семье, ты должен представить, что они — просто герои. Истории есть в любой семье. Я уверена, что и в вашей тоже.

М. А.: Ты всегда начинаешь с чего-то очень личного, того, что тебя затрагивает. Но главная задача — повествование, а не самотерапия при помощи кино. Ты должен не просто показать зрителю своих маму и папу, с ним надо чем-то поделиться.

— Ваш собственный опыт в фильме тоже есть?

К. Б.: В какой-то степени. История Анжелик — история Самюэля, потому что это его семья, но это и наша история, потому что мы внесли в нее много собственных эмоций. Это фильм о наших влюбленностях, наших карьерах, нашей свободе, о феминизме. Мы узнаем себя в Анжелик.

— Как отреагировала Анжелик, когда узнала, что вы хотите снимать кино — о ней и с ней?

К. Б.: Прекрасно. Двадцать или тридцать лет назад, когда Анжелик была стриптизершей, она не просто танцевала, а участвовала в настоящем шоу, например, появлялась в образе Клеопатры. Она всегда чувствовала себя артисткой. К тому же Анжелик не из тех, у кого есть какие-то моральные предрассудки. Она ничего не стесняется.

М. А.: Нормальные люди говорят: «Нет-нет, не рассказывай про нас такого, потому что это плохо». А она говорит: «Fuck you, это моя жизнь».

— Самюэлю было сложно приближаться к сексуальной жизни своей матери?

М. А.: В сексуальных сценах было много вымышленного. Когда добавляется игровой элемент, проще говорить о таких вещах.

К. Б.: Вся семья Самюэля привыкла, что у матери много мужчин. Хотя когда мы говорили Анжелик: «Ты должна быть более сексуальной», думаю, Самюэлю было немного неловко.

— Есть еще один щекотливый момент. В фильме дети ни разу не спрашивают мать о ее чувствах, о том, действительно ли она любит будущего мужа. Они боятся, что если это замужество не случится, им потом придется самим заботиться о матери.

К. Б.: Да, это так, мы привыкли и о таких вещах говорить открыто. У Анжелик был период, когда она сильно злоупотребляла алкоголем. Она вообще была не суперответственной матерью, и Самюэль много натерпелся от нее. Он никак не мог понять, должен ли он о ней заботиться или должен ее оставить, чтобы она жила своей жизнью. Это был вопрос для всех членов семьи. Даже для нас. У нас тоже странные родители. Мы хотели сделать нежный фильм, но не хотели превращать его в оду матери. Дети в фильме никогда не говорят: «Ты плохая мать, лучше бы ты умерла». Но было бы неправильно молчать о том, что свободолюбие Анжелик иногда очень сложно переносить другим. О ней постоянно приходится беспокоиться.

М. А.: Она может пропасть на всю ночь, и ты не знаешь, с мужчиной она сейчас или что-то случилось, вернется она или нет.

К. Б.: Фильм не только о ее чувствах, но и о последствиях ее активной жизни. Нам было интересно показать, какой тип отношений может быть в семье, если ты решаешь жить подобным образом.

Party Girl. Реж. Мари Амашукели, Клэр Бюргер и Самюэль Тейс, 2014

— Почему для вас было важно снимать на немецко-французской границе и использовать смесь этих двух языков?

М. А.: Во-первых, Клэр и Самюэль приехали из этой части Франции. И там все говорили и по-немецки, и по-французски. Сама Анжелик — двуязычна. Это также важно для истории, потому что в этой местности раньше было много стрип-клубов для шахтеров. Немцы приезжали туда, чтобы увидеть французских девушек-стриптизерш.

К. Б.: Это история о семье и о пространстве. Она не могла произойти в произвольно выбранном месте.

М. А.: Двуязычие создает ощущение интимности. Ты смотришь на них и знаешь, что это французы, но тут они переходят на немецкий, и ты чувствуешь некую связь между ними.

— Вы не видели «Чудеса» Аличе Рорвакер? Там подобным же образом в семье говорят на итальянском, немецком и французском.

К. Б.: Пока не успели.

— (по-немецки) Получается, вы сами говорите по-немецки?

К. Б.: (по-немецки) Я из Лотарингии, говорю очень плохо, но понимаю язык. Это (возвращается к английскому) место принадлежало то Германии, то Франции, то Германии, то Франции. Видимо, как Крым. Там, наверное, тоже говорят и по-украински, и по-русски, да?

— В Крыму все-таки всегда говорили преимущественно по-русски.

М. А.: Да, но он тоже принадлежал то тем, то тем.

К. Б.: Мы не хотели снимать границу как линию, проходящую по территории. Как показать, что мы очень близки к Германии, но при этом мы — Франция? Лучше всего это можно передать с помощью языка.

— В последнее время появилось несколько фильмов о женщинах в возрасте, которые как-то пытаются устроить свою жизнь, в том числе сексуальную: «Глория» Себастьяна Лелио, «Луиза Виммер» Кирила Меннегюна, ваш фильм. Все они чем-то похожи. О мужчинах подобных историй нет.

К. Б.: Возраст — болезненная тема именно для женщин. Мужчины успокаивают себя тем, что они становятся мудрее, сильнее, богаче, могущественнее. А женщины до последнего хотят быть привлекательными и молодыми. И нас всех волнует вопрос: каково это для женщины — стареть. Интересно, что Анжелик до сих пор не осознает свой возраст. Она считает, по-прежнему красива и всегда будет такой. Она вышла из очень низкого социального класса, но добилась всего, чего хотела, потому что была красивой. Это — ее власть, но это власть, которая исчезает. А Анжелик не хочет этого понять, потому что когда красота совсем исчезнет, она останется ни с чем.

— Анжелик хотела бы продолжить актерскую карьеру?

К. Б.: Может, но я не уверена, что она способна сыграть кого-либо, кроме самой себя.

—Вы учились в киношколе La Femis. Можете в двух словах сформулировать основную идеологию школы?

М. А.: Они называют это politic d’auteur.

К. Б.: В киношколе воспринимают режиссера как художника, а не как часть киноиндустрии. Ты можешь делать все, что хочешь: настоящее французское кино, жанровое кино, хоррор, — но ты должен быть художником.

— Это очень французская традиция, в духе «Кайе дю Синема».

М. А.: Именно. Мы — дети «новой волны», «Кайе дю Синема».

— И как вы относитесь к своим «родителям»?

М. А.: Честно? Мы втроем — это такая анти-новая волна. Мы посылаем к черту их художественную идеологию. Я лично ненавижу новую волну, не из-за их фильмов, а из-за политики, которая возникла после них. Я люблю режиссеров, люблю их фильмы, это важно для истории кино, это было потрясающе, спасибо, но на этом все. Они стали слишком догматичны. На протяжении сорока лет все вынуждены были делать то же самое, а если ты хотел делать что-то другое, на тебя смотрели косо.

— Какие методы преподавания в La Femis?

К. Б.: Никто не учит, как надо делать кино. У нас нет теоретических лекций, только практика. Мы должны много снимать. У нас есть упражнения: например, сейчас ты должен снять одноминутный фильм, камера не должна двигаться; или следующее задание — кино без звука. На протяжении четырех лет ты все время снимаешь, но никто тебе не говорит, как ты должен это делать.

М. А.: Иногда не хватает некого куратора, которому бы ты сказал: поделись же наконец со мной своим опытом.

К. Б.: Но в результате получается, что ты учишься благодаря своим ошибкам, экспериментам. Ты встречаешь в киношколе других студентов и берешь что-то от них. Я многому научилась у Мари, работая над сценарием. Поначалу я возмущалась: почему мы ничего не обсуждаем с моим преподавателем, но в конце я поняла, что, может, так и должно быть. Ты идешь по собственному пути. И Мари, возможно, гораздо более интересный собеседник, чем преподаватели.

М. А.: Да, точно, ты права. Браво! (хлопает).

— То, что вы работаете с непрофессиональными актерами, это тоже в традициях La Femis?

М. А.: Совсем нет. Нас никто не учил работать с непрофессионалами. Когда мы делали дипломную работу, нас никто не понимал. Но сейчас есть несколько значимых французских режиссеров, которые используют документальную эстетику и снимают непрофессионалов, например, Кешиш.

— В новом российском кино тоже есть такая тенденция. Наверное, так возникает диалог с реальностью.

К. Б.: Кино — это всегда диалог с реальностью. Но иногда это метафорический диалог, а иногда — прямой.

— Когда вы решили использовать песню Chinawoman, которая кажется неотъемлемой частью фильма и подарила ему свое название?

К. Б.: Мы нашли ее песню Lovers are Strangers в Интернете. Нам понравилась и песня, и видео — это была какая-то русская свадьба, на которой танцевали пожилые люди. Мы сделали короткометражку и использовали ее песню. Chinawoman совсем неизвестна во Франции.

 

 

— Быть может, после фильма станет известной?

М. А.: Мы надеемся. В Каннах к нам подходили и говорили, как им нравится музыка. И в Youtube просмотры клипа Party Girl резко увеличились. Перед съемками мы слушали песню и думали: «Это могло бы быть названием». Хотя во французском кино не очень любят названия на английском. Но мы были настолько впечатлены, что решили вставить мелкие детали в сам фильм. Например, в сцене свадьбы у нас есть такие же надувные шары, как в клипе. Мы хотели оставить тайные намеки на Chinawoman. К тому же эта песня хорошо объясняет Анжелик. Да, она любит вечеринки, любит ночь — она такая и все.

М. А.: А вы слышали Chinawoman раньше?

— Да, у нас она достаточно известна в определенных кругах.

М. А.: Она говорит по-русски?

— Да, и на ее музыку повлияла советская эстрада.

М. А.: Ага, Алла Пугачева.

— Откуда вы знаете Аллу Пугачеву?

К. Б.: Сначала мы хотели сделать фильм о другой семье. Они были из Словакии. И тогда мы открыли для себя музыку Пугачевой. Главные герои ее много слушали, и мы тоже запали.

М. А.: Я очень люблю «Миллион алых роз». Вообще-то мои родители из Грузии. Так что я знаю много советской музыки.

— Но при этом совсем не говорите по-русски.

М. А.: Нет. Когда мои родители покинули СССР, они решили больше не быть советскими людьми. Они хотели, чтобы я стала настоящей француженкой. Мой отец боится всего, что исходит от России или Грузии, хотя он их любит. Но он больше не принадлежит этим странам.

К. Б.: Наверное, когда ты должен бороться за то, чтобы уехать из своей страны (а тогда было невозможно было уехать иначе), ты не видишь смысла в нее возвращаться. Когда ты покидаешь родину, ты себя отрываешь от земли. Чтобы быть в состоянии это сделать, иногда ты должен по каким-то причинам ненавидеть это место. Иначе нет смысла бросать своих родителей, друзей, работу. Мари это знает, я это знаю, Самюэль знает и, может быть, вы тоже знаете.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить