1
Первая реакция — сочувствие. Сирая природа, полуразрушенные дома, полусгнившая техника… Неизбежно вспоминаешь об идеологии «конкурентоспособности», которую предлагает стране нынешняя власть. Которая подразумевает, что если один конкурентоспособен, а другой нет, то этот другой — лишний. Автор рассказывает мне о том, что буквально за сто километров от моего мегаполиса начинается вот такая «неконкурентоспособная» жизнь, которая протекает в другом измерении. Но, с другой стороны, тот же показывает, что жизнь эта абсолютно самодостаточна. Как и смотрящие на меня с экрана люди — несмотря на свою бедность (или благодаря ей). Они нормальны и гармоничны, потому что принадлежат своему месту. В «Портрете» было бы легко прочитать это послание, если бы фильм давал зрителю шанс вступить в диалог. Но шанса нет. Неизвестно, как зовут этих людей, где они живут, неизвестна их история. Восковые фигуры, играющие самих себя. Фильм превращается в презентацию образов «немытой России» для жаждущего этнографии европейского взгляда. Точно также можно было бы снимать бушменов, индейцев и аборигенов Юго-Восточной Азии. Но я же знаю: у этих людей есть имена, есть речь, есть жизнь — они говорят с соседями, выпивают, собирают грибы, ведут хозяйство… Однако режиссеру не до частностей. А зритель воспринимает героев Лозницы как экзотику, как ландшафтные объекты. Так из окна машины смотрят на проносящиеся мимо деревья. Люди, изображенные в «Портрете», не прорываются в мой быт, не звонят в мою дверь. Они остаются там, где они есть, а я остаюсь там, где есть я.
