Мишель Пуакар
Михаил Трофименков — о киногерое, со смерти которого начались настоящие шестидесятые.
СЕАНС – 7
Березки не закружились вокруг Мишеля Пуакара, когда с пулей между лопаток он бежал по Монпарнасу: березки не растут на улице Кампань-Премьер. И земля не встала дыбом, и танк не появился гусеницами к небу из-за Эйфелевой башни: один дурак-полицейский подставил лоб под пулю Мишеля. Умение снимать часовых, приобретенное на войне, пригодилось только так. Наступали шестидесятые годы, русские парни учились шагать по Москве, находить на автобусных остановках преданных подруг и ночами напролет говорить о смысле жизни.
У Мишеля каждая минута на счету, кольцо облавы и предательства все уже, планета ограничена улицей Кампань-Премьер от перекрестка до перекрестка.
Спросите Мишеля Пуакара о смысле жизни, и я знаю, что он вам ответит. «Если вы не любите природу, если вы не любите солнце, если вы не любите море, идите вы все…» «Я шагаю по Парижу?» Не до того: найти бы хату на ночь, найти бы денег, угнать бы машину и свалить из Франции, где все стучат, ну просто все: прохожий с трубкой, увидев твою фотографию в газете, спешит к постовому. Да и «шагать» больше негде, не тот стал Сен-Жермен-де-Пре, не тот. Все июльские ливни Париж проходил на 15 лет раньше, а теперь только туристы на террасах «Флор» и «Дё Маго», только туристы, сутенеры, фотографы-шантажисты да шведки с рыбьими глазами. Русские парни уверены, что, шлепая босиком по лужам, пройдут и тундру и тайгу, не торопясь и не старея, найдя доброе слово для каждого встречного. «Мишель, скажи мне что-нибудь ласковое». — «Чего?» — «Чего-нибудь». У Мишеля каждая минута на счету, кольцо облавы и предательства все уже, планета ограничена улицей Кампань-Премьер от перекрестка до перекрестка. Он очень устал и бежит по инерции, уже мертвый, касаясь припаркованных у тротуара машин: правая, левая, правая, левая. И только камера дрожит в руках у Рауль Кутара, оператора, прошедшего джунгли Индокитая и хорошо знающего, как бежит с пулей между лопаток мертвый солдат, маленький солдат. А нам-то что за дело, нам, не видевшим ни «Касабланки», ни «Большого сна» и потому не умеющим оценить глухой шепот Мишеля, его изжеванную сигарету, шляпу на затылке, привычку чистить свежей газетой ботинки и рыться в ящиках с девичьим бельем? Нам, верящим в бессмертие, танцующие березки и ночные беседы о Фолкнере? «Фолкнер — это кто? Твой любовник?» Там — начинаются настоящие шестидесятые. Начинаются смертью Мишеля Пуакара.
