Весна, лето, осень, зима и снова…


Сонный перрон, маленький вокзал с минорой на крыше, узкие улицы, сопки, тополя и еловые скверы, заборы, заброшенный парк, бронзовый скрипач на главной площади, стайка муз у филармонии, Шолом-Алейхем на импровизированном Арбате…

Биробиджан — город, в котором можно снять модное ныне кино о провинции. Только новой драмы не получится. Не для здешнего мира это и не про него. Слишком мало четкости, определенности; этот край распускает мысли, как шерстяной свитер, и незаметно организует глазам расфокус.

Здесь продавцы дисков знают тебя в лицо, здороваются на улицах, растерянно и понимающе смеются,
когда спрашиваешь Ходоровски или Вармердама, обсуждают последние просмотры, комментируют поиски на полках хоть чего-нибудь в связи с отсутствием желаемого и дают советы, ни один из которых еще не спас тебя от засыпания через полчаса после начала рекомендованного шедевра. Здесь афиши до сих пор рисует гуашью выпускник колледжа культуры, а билеты родом из детства — клочок тонкой серой бумаги с печатью и надписью в углу «50 копеек».

В городе, где дорога от юга до севера занимает полтора часа пешком, а единственный кинотеатр носит патриотическое название «Родина», быть киноманом сложно, но увлекательно.

«Родину» я посещала целых три раза: в качестве первого можно посчитать все многочисленные разы в детсадовском возрасте (мама приобщала к прекрасному, но, увы, ничего не запомнилось); второй раз — вместе с родным 8-м «А» для просмотра фильма «Титаник» (на всю жизнь репутация сухаря, потому как была единственной девчонкой, не комкающей в руке мокрый платочек); третий — нынешним летом, когда непостижимым образом прокатчики проморгали свою беспроблемно-развлекательную концепцию и купили «Бесславных ублюдков» (в пустом зале моими соседями были только три здоровенные детины в военной форме, видимо, сбежавшие прямо с гауптвахты; они одобрительно похохатывали и считали звезды на погонах Бреда Питта.)

А еще в детстве мы с дворовой компанией ходили в нелегальный видеосалон, обосновавшийся в подвале бомбоубежища. Обстановка располагала «бояться вместе»: темнота, гулкие пустые коридоры, маленькие комнатки с телевизором и видеомагнитофоном, плесень на стенах, хромые стулья, кресла с продавленными спинками, из которых торчат пружины, и фильмы ужасов категории «В» с одноголосым переводом… Подвальная романтика, полезный для развития вкуса экспириенс. Годы спустя, с обращением в киноманы, появился отличный повод утешать себя: Тарантино тоже такое пачками смотрел, и каков эффект!

Сейчас бомбоубежище стало магазином с большой площадью, в котором успешно продают плазменные панели (не правда ли, в этом есть ирония судьбы?), а из дворовой компании медленно, но верно к киномании пришла только я, и путь этот был тернист и извилист. Откровенно говоря, до поступления в институт кино проходило у меня по ведомству «низкий жанр» (отдельное спасибо афише кинотеатра) и не вписывалось в сферу интересов. Я, как романтичная тургеневская барышня, читала книжки и писала стихи. Но пришел момент, когда лозунг «прочти пять романов Достоевского за неделю» сменился на «даешь десять фильмов за уикенд», виной тому — личная тройка эпохальных фильмов.
Холодное лето 2002-го обрушилось на меня одновременно принятием судьбоносных решений, поступлением на филфак и примеркой образа вожатой самого большого отряда самых маленьких детей в лагере «Алые паруса». Там я посмотрела «Общество мертвых поэтов». Мне было пятнадцать.

Есть фильмы, которые нужно «прожить» в определенном возрасте: тогда они становятся событием на всю жизнь. Картина Питера Уира для девочки, в дипломе которой несколько лет спустя появится запись «учитель русского языка и литературы», была крайне своевременным, безупречным попаданием.

Вторым фильмом, изменившим мой взгляд на кинореальность, стал «Однажды в Америке» великого Серджио Леоне. Помните диалог героя Роберта де Ниро с приятелем? «Что ты делал все эти годы?» — «Ложился спать рано». Очень точно. Действительно, где дремали боги кинематографа, что я делала все эти годы? Слишком много смотрела — слишком мало находила. Серджио Леоне хитро улыбнулся мне, девятнадцатилетней, с той стороны экрана и объяснил, чего я жду от кино. Серджио стал «своим».

Вместе с красивой цифрой двадцать один в моей жизни вспыхнул еще один маяк — «Человек в футляре, человек в пальто и человек во фраке». В эту осень в духе импрессионизма в этот город, «знакомый до слез», в этот мир, где нет правил, зато есть душа, захотелось возвращаться. А неведомый режиссер сразу после финальных титров стал тем, с кем мечтаешь сидеть на кухне и пить чай.

Жребий был брошен: за прошедшие два года я посмотрела фильмов больше, чем вместила вся жизнь «до», и число их приближается к четырехзначному.

Да, с большим экраном дружить не всегда получается, ибо с кинотеатром-земляком — идейные разногласия, до любимого же — 12 часов пути на всех видах транспорта. Зато DVD-диски в доме подпирают потолок и грозят обрушиться лавиной.

Каждое время года ассоциируется у меня теперь с моими кинематографическими каникулами в любимых городах.

Владивосток в марте — еще бескрайнее заснеженное пространство, со скользкими горками по дороге к дому, с невероятно прозрачным небом и ветрами, срывающими шарфы и дарующими температуру под сорок. Такой весной хорошо смотреть неспешные картины, где мир целен, а автор ироничен и мудр: «Утро понедельника» и «Охота на бабочек», «Пастораль» и «Истина в вине»… Мы пьем Иоселиани взахлеб, горячими глотками, как лекарство — в доме друзей, лежа на уютных огромных подушках на полу, почти не разговаривая в перерывах между фильмами.

С моими морскими друзьями мы познакомились на студенческом региональном конкурсе креативных проектов: прогуливали тренинги, колдовали с гофрированным картоном и шелком, сидели на ступеньках, забирались на крыши, безудержно хохотали все два дня напролет и даже организовали коалицию «против серьезности». Потом я уехала домой, и мы еще несколько месяцев (до первой встречи на каникулах) строчили друг другу километры СМС и электронных писем. Мы взрослели вместе: вместе смотрели Кустурицу и Дзефирелли, Тарковского и Эйзенштейна, учились различать жанры, отовсюду ворохами тащили цитаты и до сих пор склонны говорить на этой тарабарской смеси любимых фраз. Мы до хрипоты спорили — и даже два раза поссорились на всю жизнь, — из-за кино, конечно. Оба раза нескольких часов хватило, чтобы осознать, попросить прощения, пообещать «больше никогда не дискутировать о Триере» и, конечно, тут же нарушить обещание…

Каждое лето я снова приезжаю в город моря, ветра и бессонных ночей. В начале июня нахмурившийся Владивосток похож одновременно на Питер и Кубу. О городе-франте он напоминает своим отстраненным величием, военными кораблями в портах и величавой снисходительностью к тем, кто идет по нему, запрокинув голову к небу. А в небе — истошно синие прорези, и вот уже он — легендарный остров: штормовое море гудит, бросает к ногам острую гальку,
волны срываются вниз на парапете — «Cuba Libre»! Пьем коктейль в кофейне у моря. Хозяин — молодой мальчик в смешных очках, ставший уже приятелем, подает нам… огромную папку с неровной надписью «Авторское кино». Мы щуримся, тыкаем пальцем в названия, обсуждаем и в сотый раз просим включить на стареньком проекторе «Пролетая над гнездом кукушки, «Рассекая волны» и «Достучаться до небес». Такие разные, они объединены для нас морем, внутренней свободой, отчаянным желанием жить.

Мое утро в Москве всегда начинается с кино, почти каждый вечер им заканчивается — кольцевая композиция.

Весна, лето, осень, зима и снова весна. И снова кино в любое время года, в любом городе мира… Магическое «четвертое измерение» неожиданно роднит
с незнакомцами или отъединяет от родных и близких звенящим молчанием («ну как же ты не чувствуешь!»). Как-то в порывистом длинном письме любимому человеку я огорченно сказала, что тот, кто монтирует мою жизнь, человек случайный: катастрофически не продуманы монтажные склейки, важные сцены короткие, финалы затянутые, просто вон из профессии, не
иначе. Сегодня я уже так не думаю.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: