Елена Сибирцева
Елена Сибирцева

Саратовские страдания


В моем детстве на здании Нижневолжской студии кинохроники, маленьком зеленом купеческом домике, едва белели некогда гордые буквы «Кино для нас по-прежнему является важнейшим из искусств. В. И. Ленин».

В моем детстве не было кино. Правда, фильмы были. Родители брали их в видеопрокате напротив дома. Помню видеокассеты с желтыми и розовыми стикерами: «Джуманджи», «Бесконечная история», «Мультики Диснея». С кинотеатрами эти кирпичики пленки не ассоциировались. В кинотеатрах шла совсем другая жизнь: в одном квартировала папина фирма, в другом продавали канцтовары, а в «Экране» на набережной устраивались модные дискотеки.

Как-то я застала папу плачущим над фильмом «Однажды в Америке». Очень удивилась: у меня кино не вызывало такой реакции. Книги — да, театр — может быть. Но фигурки на телеэкране не завораживали. То ли экран был маленький, то ли герои мелковаты. Фильмы в моем сознании ничем не отличались от многочисленных сериалов: мутноватый визуальный поток, принципиальных различий внутри которого я не понимала. И не было никого, кто бы объяснил.

Волшебный фонарь

А потом я увидела на большом экране «Хрусталев, машину!».

Это было в «Волшебном фонаре», старом киноклубе, в новые времена превратившемся в маленькую телестудию. Когда-то его создали студенты мехмата, смотревшие и пересматривавшие здесь разрешенное и — если повезет достать — запрещенное кино. Вряд ли они мечтали делать большое кино, но в 90-е рискнули покинуть свои лаборатории и КБ, переквалифицировавшись в монтажеров и операторов.

Телестудия выпускала короткий субботний дайджест о кино и студенческую программу «Универ», куда я пришла в первые дни своей унылой, как мне показалось, филфаковской жизни. Работу там помню смутно, но хорошо помню людей: пионера киноклуба и директора телестудии Андрея Наймушина и художественного руководителя «Универа» Татьяну Зорину. Как и многих ребят с других курсов университета, встреча с ними подтолкнула меня продлить свое студенчество во ВГИКе.

Но вернемся к германовскому «Хрусталеву». Для Саратова его премьера была событием. Мы пошли всей семьей, папа нервничал от того, что так плохо слышно, ругал оборудование кинотеатра. Меня же заворожил большой экран. Я впервые окунулась в его бегущее пространство, а новообращенным не пристало жаловаться на технические огрехи посвящения. К тому же, как выяснилось в дальнейшем, «плохой» звук в фильме Германа был решением. И хотя техника в киноклубе и впрямь давала сбои, меня эти мелочи не волновали. Я «подсела» на кино.

В актовом зале университетского корпуса я посмотрела «Скромное обаяние буржуазии», «Апрель», «Необратимость» (все подружки выбежали из зала, я не могла себе этого позволить — я уже собралась во ВГИК). Фильмы были не просто фильмами (разными, как и публика, которая их смотрела). Сходить на просмотр, посидеть с друзьями в уютной темноте, обсудить увиденное в зале и по дороге домой — это был ритуал. Дорога домой тоже была темной (Астраханская улица вечерами безлюдна и плохо освещена), а значит, продлевала фильм, который вовне закончился, а внутри только начался.

Альтернативой «Волшебному фонарю» был киноклуб Академии права. Уютный, совсем бесплатный и замечательно технически оснащенный. Любимым
и единственным он, однако, не стал. Заправлявший там бородатый кинолюбитель имел обыкновение мытарить душу кинематографом. «А вы о чем мечтаете, дети?» — грозно спрашивал он после просмотра «Амели». Предъявлять мечты как пропуск не хотелось. И все-таки на абсурдную серьезность бородача я сердца не держу. Помню только теплые весенние дни, речной воздух и свое желание видеть — фильмы, людей, новое.

Кино утвердилось в моем сознании как искусство для избранных: в театральном зале всегда битком, а в киноклубе в лучшие времена — не больше 50 человек. Рассредоточиться по залу и остаться с экраном один на один очень просто. Впрочем, потребности прятаться нет. Здесь все свои. Один из них, пропустивший по семейным обстоятельствам очередной ММКФ, попал в больницу с микроинфарктом. В жизни такие люди — чудаки, в кино — герои.

Библиотека

Маленькая юркая женщина с рыжими, с проседью, волосами была неизменно приветлива и одновременно строга. Она выдавала книги — и не задавала лишних вопросов. Но это было не от равнодушия.

Столкнувшись, например, на рынке, мы обе делали вид, что не знаем друг друга. Возможно, вид делала только я, а она не видела меня из-за плохого зрения. Мне же было почти неприятно встретить ее в этих декорациях.

Библиотека была во дворе моего дома. Мои походы в библиотеку были ритуалом борьбы с обыденностью.

Для самой Галины Алексеевны таким ритуалом, вероятно, были походы в киноклуб. В этом пространстве она была одновременно и благодарным зрителем, и трогательной «старосветской» героиней кинематографа 60-х. На обсуждениях она молчала, но я всегда старалась поймать ее взгляд после фильма: яростно сверкавший, если кино ей не нравилось, сияющий воодушевлением, если наоборот. Вольно или невольно, я сверялась с Галиной Алексеевной.

Теперь в библиотеке уже едва ли можно найти нужные мне книги, но Галина Алексеевна старается. В последний свой визит я восхитилась тем, что объявления о книжных выставках до сих пор пишут по старинке, вручную. Она обиделась — куда нам, провинция.

Я попыталась объяснить: это же здорово. Это неравнодушное, теплое и несуетное отношение к жизни, какого в Москве днем с огнем не сыскать.

Она мне не поверила.

«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов…»

Крылатую грибоедовскую фразу наши учителя произносят гордо.

Саратовские школьники с первых классов наизусть знают все литературные цитаты про родной город. Грибоедов, Гоголь, Бунин, Чехов, Гончаров. В раннем возрасте это — часть патриотического воспитания.

Лучшие черты Обломова и Хлестакова саратовцы унаследовали — отменный аппетит и хорошее воображение.

Бессменный декан филфака В. В. Прозоров до сих пор не теряет надежды соорудить в Саратове памятник знаменитому литературному земляку. Пока в роли монумента — ежегодный праздник. Уже больше 10 лет на филологическом факультете первого апреля проходит Хлестаковский фестиваль.

Студенты филфака, недавно трепетно внимавшие учительскому «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», — теперь «ходят Гоголем», мрачно шутят и приходят к выводу, что Саратов и есть хлестаковская деревня Подкатиловка.

В апреле это особенно ощущается: не успевает сойти снег, как с гор начинает наносить песок. Пару дней под «саратовским сирокко» — в безнадежно пыльной обуви на ногах и с песочной резью в глазах, — и патриотические чувства засыпают надолго.

Деревенские ощущения навевают и саратовские дороги — причем в любое время года. Их, помнится, «воспел» еще Радищев. Зато его внук Добролюбов открыл в Саратове первый общедоступный художественный музей. В 1885 году «общедоступный» значило — и для крестьян. Интересно, часто ли они изъявляли желание его посетить? Нас водили в музей с третьего по девятый класс, каждую субботу, на занятия по МХК. Большая часть моих одноклассников с тех пор ненавидит искусство.

Мост

Кто-то из знакомых сравнил Саратов с Барселоной. Мол, тоже в низине, а вокруг горы. Ладно, почти горы — высокие холмы.

На одном из них — парк Победы, с огромной стелой «Журавли». Туда есть дорога, а есть тропинки. По узким улочкам частного сектора можно забраться в такие закоулки парка, где даже не успели нагадить. Город в дымке, и издалека долго течет река Волга. Где-то на Увеке (старый район города, при татаро-монголах там была столица одного из шелковых путей) горит «вечный огонь», факел нефтеперерабатывающего завода.

Через Волгу — длиннющий мост, когда-то самый длинный в Восточной Европе.

В 1965 году железный рекордсмен стал одним из героев фильма «Строится мост» — совместного проекта киностудии «Мосфильм» и театра «Современник».

Режиссер Олег Ефремов занял в главных и эпизодических ролях всю труппу легендарного театра, в том числе и молодого Олега Табакова, не так давно перебравшегося из Саратова в столицу.

В оттепельном мягком свете образцовый объект социалистического строительства как-то незаметно ушел в расфокус, а на первый план вышла история встреч и знакомств московского журналиста, командированного в Саратов для освещения его строительства. Личные драмы, частные судьбы… Явное недопонимание глобальных задач и целей партии и правительства. Несмотря на звездный состав, фильм надолго лег на полку и вышел в прокат лишь в 1988-м.

От моста ходят автобусы, «алкобасы» по-нашему, ведь набережная — основное место отдыха горожан со всех районов.

Я сажусь в «алкобас». Едет медленно.

Огней мало, вопреки песне. Частенько не освещается даже мост. Наверняка же, военный объект, так пусть не видят ни враги, ни свои.

Кто-то начинает говорить по телефону. Не оборачиваюсь. Интересно гадать, кто. Как правило, словарный запас случайного соседа не богаче, чем у героев «Дома-2». Монотонное «чокание», сдобренное матерком. Это не усыпляет, но вводит в транс безысходности. Невозможность не быть частью своей Родины начинает всерьез беспокоить.

Я проезжаю свою остановку, я жду. Рано или поздно наступает катарсис. Мужчина, выяснявший отношения с какой-то «сучкой», вдруг вспоминает детство и бабушку. Говорит, что она называла его уши пельмешками… В голосе, который теперь идет от сердца и из живота, появляется жизнь. Я могу обернуться назад и улыбнуться ему.

«Хочу на Волгу»

Каждый первый преподаватель в нашей школе в свое время непременно мечтал поступить во ВГИК. Я досрочно и очень успешно сдала сессию — никто не спрашивал меня по предметам, все спрашивали о моих планах и вспоминали собственные несбывшиеся мечты.

Тем временем искусство кино оккупировало дом-музей художника Павла Кузнецова и головы его активистов, современных саратовских художников. Крохотный купеческий домик Павла Кузнецова на моих глазах был восстановлен и превращен в успешный, посещаемый центр городского современного искусства. Осенью здесь отныне и ежегодно проходил фестиваль «Хочу на Волгу», в рамках которого для выставок художников открывались неочевидные и вполне кинематографичные городские пространства вроде доков судоремонтного завода или старых районов города Глебучев овраг и Увек. Директор музея Игорь Сорокин знакомил любопытствующих с современным искусством и развлекал краеведческими экскурсиями. Первое понимали немногие, последние нравились всем. Ближе к вечеру все возвращались в дом-музей, варили яблочное варенье в огромном казане во дворе или смотрели шоу факиров.

Художникам было интересно не столько смотреть кино, сколько «ваять» его: каждые выходные они демонстрировали диковатый киноарт, созданный вопреки всем законам монтажа, или устраивали коллективные съемки-перформансы.

Летом нас, саратовских, «волшебнофонарных», во ВГИК поступило 6 человек. Наша жизнь вышла на
новый виток, впрочем, как и жизнь любимого нами киноклуба, деятели которого взялись за возрождение Нижневолжской студии кинохроники.

Саратовские страдания

В очередной приезд из ВГИКа на родину я увидела, что кино и впрямь снова является для нас важнейшим из искусств. Цитата из Ленина уверенно белела на свежевыкрашенной зеленой стене подновленного фасада.

Киностудию переименовали в Дом кино. Теперь эта надпись была и про меня, и про мой город. Отныне он мог похвастаться международным кинофестивалем документальной мелодрамы «Саратовские страдания».

Почему «страдания»? Это жанр народной песни, ориентированный на ту же провинциальную купеческо-разночинскую аудиторию (как бы она теперь ни называлась), что и документальная мелодрама.

Накануне фестиваля в городском парке Липки — внеконкурсные показы под открытым небом. В роли главных зрителей — молодняк, облюбовавший парк для вечерних посиделок с пивом и разговорами. Публика не самая утонченная, но благодарная — программа была досмотрена до конца. «Интересно» (это самая популярная рецензия у саратовского зрителя) «пострадать» на городском фестивале.

Я была на 5-х «Саратовских страданиях». В просмотровом зале — старые жесткие кресла и проектор советских времен. Инициативы, как обычно, хватило только на идеологическую часть и фасад. Остальное — трудноразрешимые финансовые вопросы.

Но в день открытия фестиваля кинолюбители весело гуляли на теплоходике по Волге. На борту в основном — молодые преподаватели филфака СГУ (в том числе мои бывшие однокурсники). Шум мотора и плеск воды заглушают для меня их беседу. Обрывки фраз долетают, как брызги… Корабль плывет.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить