Птюч


Другие журналы покупались один раз, «Птюч» и «ОМ» — неизменно и постоянно. «Птючи» слиплись в памяти в какой-то невообразимый жизнерадостный ком — их огромные кислотные дизайнерские листы, прежде всего, насыщали зрение. Кажется, там писали что-то о рейвах, клубах и легких наркотиках, но это неважно — тексты можно было и не читать, сложносоставные имена диджеев все равно забывались быстро. Мужской глянец «ОМ» был всеохватнее и пафоснее — он хотел не только показывать и рассказывать, но и воспитывать на новый гламурно-постмодернистский лад. Редакторы и колумнисты — в «ОМе» их загадочно именовали «контрибьюторами» — умело выкраивали из себя действующих лиц какой-то удивительной многоактной пьесы, в которой фигурируют презентации, Брайан Ино, пирсинг, рестораны, модные показы и снова презентации… Главреды-основатели были особенно харзматичны: «птюч» Шулинский смахивал на модного Альмодовара времен «movida», «ом» Григорьев был провинциальным красавцем-корсаром, взявшим на абордаж свингующую Москву.
Сначала это был густой раствор- от того, чем «там» жили десятки лет, «здесь» пьянели и требовали еще. Можно и нужно было объяснять, кто такие Дерек Джармен и Малькольм Икс, Антон Лавей и Теренс Маккена. Смесь получилась диковатой — совсем в духе времени: на соседних страницах воспевались ценности андерграундные (это было тому, кто хочет «знать больше») и буржуазные (а это тому, кто хочет”быть лучше«). Призывы быть в любом случае «контр» и заниматься экспериментальным сексом сочетались с увещеванием беречь зубы и есть мюсли; вдумчивые размышления о наркотиках не противоречили анти- героиновой рекламе — «This product is recommended for your death» (тем более что и death — это, черт побери, тоже красиво). Все сливалось в одно и объяснялось «постмодернизмом»: что модно — знаем мы; что хорошо, а что плохо — знают дураки.

Но нарисованная жизнь выходила цельной и складной — и реальнее самой реальности. Это, конечно, была не Россия девяностых, это был какой-то небесный Лондон, где томно ходят «строгие юноши», а у девиц «героиновый шик». Там не рушилось «МММ» и не закупались на «оптовках», там не было свадьбы Пугачевой с Киркоровым и слипшихся ларечных «сникерсов». Там названия марок одежды произносились как мантры. Полагалось вести себя пресыщенно и порочно, быть ироничным и чувствительным. Мода улавливалась и мода назначалась. Открывались имена и зажигались звезды. Дурная, воспаленная российская жизнь должна была проживаться как хэппенинг. Цинизм объявлялся тайнописью, на которой ведет разговор поколение.

А в пятнадцать лет веришь, что то, что привлекает внешне, — непременно правильно по сути. Веришь, что говорящий тебе «будь свободным» искренне хочет, чтобы ты таковым стал. Ведь скептический пафос удачно совпадает с пиком твоего личного всеотрицания. Тебя не волнует, что этот «последний герой ХХ века» — продвинутый андрогин, современный Оскар Уайльд, веселый извращенец, чуточку наркоман — не имеет отношения не только к тебе, но и вообще ни к чему на свете. Хочется лишь плотнее заткнуть уши, чтобы не слышать: «Братва, не стреляйте друг в друга» — и про «гранитный камушек в груди».

Впрочем, все очень быстро закончилось. К концу девяностых спектакль уже стал скучноват. Публика расходилась по домам. Вдохновенная (анти)проповедь переродилась в Orbit, который вяло жевали журналы нулевых. Но новый горизонт все же был открыт. Anyway, спасибо тебе, строгий юноша.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: