Сериал
Василий Степанов
Василий Степанов

Жил-был доктор

СЕАНС - 39/40 СЕАНС – 39/40

купить подписаться

Зашкаливающая популярность Хауса — в России пик пришелся на 2008 год: футболки с Хаусом, обложки с Хаусом, поговорки Хауса, даже песня про Хауса — должна, по идее, внушать нешуточные опасения каждому, кто раздумывает, смотреть данный сериал или все-таки не смотреть. Разве может быть хорошим что-то столь популярное — так думаешь, пока не проглотишь первый сезон. А потом второй, третий и четвертый. Это не просто затягивает. Это стопроцентное попадание в сердце.

Причины и следствия народной любви — разговор долгий и особый. Чего в ней больше: узнавания, неприязни, благодарности за прилюдное оправдание присущих каждому (каждому ли?) недостатков — так сразу и не определишь. Одно совершенно понятно: незаметно и стремительно доктор Хаус стал общим местом и главным культурным героем закругляющихся нулевых.

Как устроен Хаус?

«Доктор Хаус» устроен компилятивно — он типичное дитя постмодерна (какое слово важнее — «постмодерн» или все-таки «дитя»?) — но при том выглядит по-настоящему цельно. Тоталитарное существо, скроенное тем же манером, что и армия проживающих на современном экране супергероев. Негодяй, мизантроп, enfant terrible, обреченый на любовь масс. В чем нет ничего сверхъестественного или удивительного. Живя от противного, мы уже внутренне согласились с тем, что талант не может без изъяна. Великие достоинства давно объявлены следствием не менее выдающихся недостатков. И незаурядный врач Хаус не просто подтверждает эту теорию. Он целиком выращен из собственной червоточины. Одиссей любил приврать, у Ахиллеса была пята, Супермен боялся криптонита, Хеллбой в перерывах между подвигами стыдливо подпиливает подрастающие рога, доктор Хаус же обрел свою силу целителя после того как заболел сам — операция на мышце правого бедра спасла его от смерти, сделав хромым. А невероятная послеоперационная боль в ноге превратила Хауса в того, кто он есть. Конечно, было бы логично предположить, что Хаус был великим врачом и до болезни, однако утверждать это с полной уверенностью невозможно. Во всяком случае, герои фильма (в иных случаях готовые обвинить Хауса во всех смертных грехах) такой мысли не допускают. Каждый из них в меру сил готов отстаивать: именно боль является источником мифической раздражительности главного героя, а та, в свою очередь, становится катализатором мыслительного процесса доктора, помогая ему сконцентрироваться на постановке верного диагноза. То есть лекарские сверх способности не просто делегированы ему вместе с тростью и утоляющими страшные боли опиатами, они ими спровоцированы. Как только Хаус избавляется от палки и боли в ноге (за весь сериал это происходит всего пару раз), самочувствие его улучшается, мир предстает в розовом свете, а диагностический талант начинает давать сбои.

Он врун, ведущий яростную проповедь невранья

Грубый доктор Хаус

Хаус остряк, сноб, бурбон и монстр, но не только и не столько затем, чтобы потешить зрителя. Российского зрителя вообще, кажется, врачебной грубостью не напугать, так что сериал смотрится едва ли не как комедия. Но иное дело Америка, где дурной характер может стоить врачу карьеры, а больнице, которая прикрывает такого сотрудника, — судебных издержек. В американском контексте мизантропия Хауса, его замашки домашнего тирана и начинающего садиста — деталь исключительно фантастическая.

Как мы знаем, у каждого приличного супергероя должна быть подходящая амуниция (суперкостюм с набором гаджетов), и так уж вышло, что для Хауса обмундированием служат ерничанье и бахвальство. Он давно перестал бриться, гладить рубашки и повязывать галстук, бросив все силы на оттачивание и без того безотказно функционирующего остроумия, укрепление репутации яростного сексиста, расиста и забияки. «За самодовольством ухаживать легче, чем за внешним видом» — эти слова, неоднократно произнесенные Хаусом, выдают в нем человека крайне практичного: блестящая манера общения с водопроводчиками только подтверждает это предположение. Но выглядит это «самодовольство» в интерпретации Хауса довольно сомнительно и даже безвкусно. Впрочем, не более безвкусно, чем костюм Бэтмана на Бэтмане.

Хаус, несмотря на талант детектива и манипулятора, по природе своей антисоциален

По костюму супергероя встречают. Это непременное условие идентификации. Не напишешь букву S на груди — не поймут, что Супермен; не скажешь гадость — не поверят, что доктор Хаус. Но нельзя недооценивать и защитные функции красочной атрибутики. Маска, чтобы напугать, реактивный ранец, чтобы не догнали, бронеплащ, чтобы не подстрелили. Злой язык и боль в ноге предохраняют Хауса от лишних контактов и социальных связей.

Хаус, как подросток, запирающийся в своей комнате от враждебного мира, личность с диктаторскими замашками. Он стремится обладать миром, повелевать им и в то же время отталкивает его. Он избегает неоплачиваемых знакомств и длительных отношений, а с пациентами общается лишь в крайнем случае (представляется больничным уборщиком или социальным работником). Крайняя безответственность сочетается с крайней же осторожностью. Логика поступков примерно как в известном тосте: «Чтобы у нас все было, и нам ничего за это не было».

Ради исполнения своих желаний и сохранения собственной свободы Хаус ведет невероятно сложную игру. Он профессиональный лжец (здесь даже народная этимология слова «врач» в помощь). Жизненное мотто доктора «все лгут» так часто помогает при сборе анамнеза, что со временем становится универсальным оправданием. Действительно, лгут все, и, значит, он тоже в своем праве. Предупреждал ведь.

Интриган и манипулятор, Хаус всегда получает необходимое и не переносит, когда кто-то манипулирует им. «Маркером на доске могу писать только я». Хаус любит поучать. Он врун, ведущий яростную проповедь невранья, и наркоман, бичующий лицемерие. Кажется, верх цинизма. Но как иначе? Ведь Хаус — то «зло, что вечно совершает благо». Зря он разве хромает?

На кого похож Хаус?

Не только на черта. «Википедия» утверждает, что люди, придумавшие Хауса, оглядывались на Шерлока Холмса. Действительно, при внимательном просмотре сериала несложно отследить холмсовскую линию. Мало того, что из каждой болезни Хаус делает детектив, так он еще: проживает в квартире 221-b, играет в минуты задумчивости на музыкальных инструментах и никак не может завязать с наркотиками. Хаус, как и Холмс (нельзя, кстати, отбрасывать и фонетическое сродство их фамилий), обладает обширными, но весьма необязательными знаниями в различных областях, помимо медицины, и головоломки решает прежде всего для того, чтобы развеять собственную скуку. Однажды, чтобы изрядно повеселить и без того довольного зрителя и окончательно прочертить знак равенства между Хаусом и Холмсом, Уилсон (главный друг и антипод Хауса — очевидный оммаж доктору Ватсону) даже произносит имя Ирэн Адлер.

Однако чем больше сходств, тем значительней пропасть, пролегающая между двумя Х. Шерлок Холмс был плоть от плоти своего устойчивого викторианского времени; добротный, хорошо одетый англичанин, складный и надежный, как зонт. Холмс, даже несмотря на свою крайне сомнительную профессию — вспомните страхи едва познакомившегося с сыщиком Ватсона, — представлял собой человека связного и дельного, живущего в тесном мире привычек и упоенно дергающего за нити, связывающие его с реальностью — преступный мир его опасался, полиция завидовала, квартирная хозяйка уважала, а Холмс был этим крайне доволен. Предсказуемое объяснимо, а значит, прекрасно.

Неслучайно в его руке трость: незаменимая вещь, чтобы подгонять, командовать или держать на расстоянии

Хаус, несмотря на талант детектива и манипулятора, по природе своей антисоциален. Он источник опасности для окружающих и себя самого. Хаус словно бы играет с реальностью в наперстки. Иногда выигрывает, но чаще спускает все до последнего. Квартирная хозяйка (то есть Кадди — главврач больницы, в которой работает Хаус) его терпит, клиенты (то есть пациенты) покорно ненавидят, а коллеги в отместку за все унижения норовят обмануть или хотя бы подпилить ему трость. Однажды лучший друг Уилсон решает сдать Хауса полиции — из лучших побуждений, конечно, но могли вы представить себе Ватсона, который дает Лестрейду свидетельские показания против Холмса?

Кажется, что в гораздо большей степени Хаус обязан своими экранными повадками не Холмсу, а другому персонажу британской литературы — выдуманному П.-Г. Вудхаузом Бертраму Вустеру, с которым его роднит Хью Лори. «Человек играющий», полагавший, что после окончания Итона и Оксфорда долг перед взрослой жизнью можно считать оплаченным сполна, и по счастью не обремененный необходимостью зарабатывать на жизнь, Вустер словно бы облегченная версия Хауса.

Резвым кидалтом Берти купался в ванной с уточками и заигрывал с девицами, рискуя своей нелепой холостяцкой свободой. Вудхауз напирал на упадок уважения своего недоросля к бессмысленным общественным институтам (особенно к констеблям) и к старшим (особенно к тетушкам). Взгляду читателя представали утрированно игривые 20–30-е, беззаботный золотой век между мировыми войнами. Даже нацизм кажется Вустеру не более чем нелепой шуткой нарядившихся в коричневые рубашки и черные шорты идиотов.

«Доктор Хаус» представляет собой столь же утрированный, ироничный слепок с реальных нулевых. Главные ценности и завоевания времени — политкорректность и социальная терпимость, — словно традиции чопорной поствикторианской Англии, подвергнуты осмеянию как лицемерные и бессмысленные. Да и человеческая вселенная в целом признана безнадежной. Единственный выход, который предлагает Хаус своему половозрелому зрителю, эскапизм, бойкот, наркотический делириум.

Как из Вустера мог вырасти Хаус?

Он именно что вырос, повзрослел. Хаус — человек, лишившийся главной типической черты кидалта-беззаботности. Клятва Гиппократа, чувство долга… как ни назови, в нем теплится что-то поразительно взрослое. Он тяжело переживает каждое неверное свое решение. И не только из-за своего болезненного самолюбия, а потому что от его решений действительно слишком многое зависит, и он это понимает. Если Вустер после очередного фиаско во взрослой жизни перекладывал проблемы на своего слугу Дживза, то Хаусу не переложить с больной головы на здоровую. В этом мире он крайний и самый здоровый, несмотря на все свои болезни и безумства.

Слуга Вустера являлся для Вудхауза ключевой фигурой: Дживз выполнял роль единственного взрослого, бога, решавшего проблемы инфантильных господ. Богоподобный gentleman’s gentleman удерживал цивилизацию от распада: он владел секретом заваривания чая, мог дать дельный совет запутавшемуся влюбленному и точно знал, какую шляпу не следует надевать для прогулок в приличном городе.

Хаус все равно что человек на «дискуссионной» трибуне в Гайд-парке. Кричит, машет руками, привлекает внимание

В хаусовских нулевых Дживза нет, и функции верховного распорядителя переходят к врачу с палкой. Поэтому именно он отчитывает решившую завести ребенка Кадди, мучает Уилсона и дает уроки ангельского терпения своей врачебной команде, назидательно спасая очередного обреченного на смерть пациента в финале очередной серии. Несомненно, что и зритель, еженедельно наблюдающий за этими сеансами врачевания и нравоучения, тайно или явно желает присоединиться к компании тех, кого только что отчитал Хаус. Чем еще объяснить популярность этого зрелища? Только тем, что зритель хочет быть отшлепанным. Хаус не возражает, он присмотрит за всеми. Но кто присмотрит за Хаусом?

Не секрет, что над самим Хаусом установлена негласная опека. Круглосуточная вахта, которая должна сдерживать его разрушительную, как кажется многим, деятельность, своего рода имитация того контроля, который осуществлял над Вустером Дживз. Каждый из друзей и знакомых Хауса считает себя ответственными за него. Его пытаются воспитывать, тыкать носом, стыдить. Не дает покоя наркотическая зависимость, природное упрямство, да малоли какие недостатки можно найти. Но едва ли эту опеку можно назвать хоть сколько-нибудь успешной. У семи нянек дитя без глазу. Хаус сам себе на уме, не верит в чье бы то ни было благотворное влияние и, кроме всего прочего, понимает, что единственный человек, который может здесь поучать и за что-то поручиться, это он сам. На правах сильного. Патерналистские замашки окружения приводят к обратному результату: находясь под опекой, Хаус намного острее переживает собственное одиночество и безнадзорность. Только Бог смог бы присмотреть за Хаусом. И Хаус об этом знает.

Хаус и Бог: главное — вcе отрицай

Он декларирует: «Бога нет, и не нужно его придумывать». Отсутствие Высшей силы для Хауса фактически вытекает из постулата «все лгут». Как врач и чрезвычайно практичное существо, Хаус просто обязан настаивать на автономности и конечности человека. Так, по его мнению, правильней. Но поверить даже в такую удобную гипотезу, не подкрепив ее уликами, он не может, ведь ему «все лгут». Нужны неопровержимые научные доказательства отсутствия высшего существа. Если же таких доказательств не существует, значит, Бог просто играет с ним. Ровно так же, как сам доктор играет со своим окружением и своей жизнью. Такое предположение Хауса бесит. Чтобы подтвердить отсутствие Всевышнего или выяснить с ним отношения, Хаус готов даже остановить себе сердце, вызвав клиническую смерть.

Это ли не подлинный нонконфомизм?

Энергия отрицания в Хаусе сильна. Он любит фраппировать окружающих резкими высказываниями по вопросам расовой и половой сегрегации, идет наперекор начальству, только чтобы поддержать необходимый для эффективной работы уровень адреналина в крови, готов поплатиться врачебной лицензией за внезапный приступ гордыни, отчаянно хамит всем, кто только под руку попадется. Однако желание сказать «нет» едва ли можно назвать стройной системой взглядов. Хаус вообще-то любит плыть по течению: нонконформизм для него не более, чем хобби, которых у него много. На каждом лежит печать необязательности: он может купить коллекционную электрогитару только для того, чтобы отточить «двойной тейпинг Ван Халена»; любит играть в компьютерные игры, но явно не прошел до конца ни одну из них; ловит восхищенные взгляды, впервые сев на мотоцикл, уже через месяц бросает ездить на нем. Какой диагноз он мог бы поставить сам себе? Синдром гиперактивности и дефицита внимания?

Один диагноз и оправдание на всех

Популярные сериалы последней пятилетки — форменное раздолье для психотерапевта и социолога. Всматриваясь в телеэкран, аудитория ждет ответа на сакраментальные вопросы «где я?», «кто я?», «почему я?» и прочие.

«Доктор Хаус» — если и не идеальный ответ на эти вопросы, то, по крайней мере, внятная попытка ответа. Пока по одному каналу жертвы авиакатастрофы пытаются выжить в искривленном времени и пространстве, а по другому положительный убийца-маньяк Декстер избавляется от очередной расчлененной жертвы, «Доктор Хаус» в своей мнимой благонадежности (он все-таки не монстр и не сумасшедший) продолжает оказывать на публику магнетическое и тонизирующее воздействие. Каждый из нас хочет жить эдаким хаусом. Он бог своего мира, король-солнце, вокруг которого вращаются люди поменьше. Говорит, что думает. Делает, что считает нужным. Всем бы так. Тут же не просто эгоцентризм, а какая-то дистиллированная его версия — эгоцентризм, признанный и узаконенный ближними, сознательно поддержавшими Хаусовы заблуждения. Когда-то давным-давно в аэропорту я видел телевизор, к которому была привязана палка, чтобы переключать каналы. Так вот, Хаус — человек, узурпировавший эту палку. Неслучайно в его руке трость: незаменимая вещь, чтобы подгонять, командовать или держать на расстоянии. Сидящие вокруг ждут, что сейчас он включит что-то сногсшибательное, направит, покажет. Желание получить от Хауса рецепт огромно. Срабатывает подтвержденная веками медицинской практики истина — одно присутствие врача способно внушить пациенту добрые мысли и смягчить боль. «Подлечи меня, Хаус, подлечи», — просит зритель, включая телевизор. И Хаус лечит. На расстоянии. Рассказывает о невозможности общественного договора, о бесперспективности ежедневного успокоительного вранья, о недостатках обязательной вежливоcти, о том, что терпимость — миф, политкорректность — глупость, а мы все невыносимые упрямцы с комплексами, которым нужны на самом деле только небольшая порка и немного прямоты. С упоением доктор размахивает палкой, и, повинуясь ему, телевизор показывает самые фантастические картины.

Едва ли стоит им верить. Ведь уже само существование Хауса является свидетельством того, что его критика «лживой» вселенной не имеет особого смысла. Хаус все равно что человек на «дискуссионной» трибуне в Гайд-парке. Кричит, машет руками, привлекает внимание. Послушаем еще немного и разойдемся по своим делам. Тут вот в чем дело: чем громче орет Хаус, тем яснее, что столь ненавидимый доктором общественный договор работает, правила общежития действуют — Хауса терпят. А значит, и нас потерпят. Боли нет. Выкинь трость и иди.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить