Константин Шавловский
Константин Шавловский

Сергей Шнуров: «СССР — это олимпийки, уже, кстати, немодные»


Сережа Шнуров. Фото из семейного архива

Что такое ностальгия?

Наверное, ностальгия — это трепетное воспоминание о прошлом. Причем сколь угодно далеком. У меня может быть ностальгия, например, по Серебряному веку.

А вот по России Петра Первого ностальгии уже быть не может, согласись? Время, которое не оставило фотографий…

Гравюры остались.

…не может вызвать ностальгию. Ну, я не знаю человека, который ностальгирует по петровской России.

А я знаю, это был Владимир Владимирович Высоцкий. Думаю, что и Владимир Владимирович Путин ностальгирует по петровским временам.

А ты по какому времени ностальгируешь?

Я вообще стараюсь в себе это чувство подавлять, потому что ностальгия непродуктивна, ее невозможно переработать в творческую энергию. Ты можешь бесконечно ностальгировать, и это никогда ни во что не выльется. Таких «ностальгаторов» (хорошее слово придумал!) у нас полстраны.

Кстати, многие Шнура слушают на кухнях вперемешку с Высоцким. Да и в твоих песнях просвечивает то самое трепетное отношение к прошлому, которое ты только что как ностальгию и определил.

Да, у меня даже песня есть: «Только когда напьюсь, мне снится Советский Союз». И все-таки «Ленинград» — не о прошлом, а о настоящем и завтрашнем дне.

Так и наша страна вроде как тоже не о прошлом, а о завтрашнем.

Наша страна, оглядываясь на прошлое, веками топчется на одном месте. Кстати, сейчас и фильмы о настоящем никто не снимает. Действие происходит когда угодно — в 1970-е, 1980-е, только не сегодня.

Вот тебе фильм «Груз 200» не понравился. А мне кажется, что он как раз не только и не столько о прошлом, сколько о настоящем. И реакция на картину Балабанова оттого и была столь острой, что зрители увидели не вчерашний, а сегодняшний и, может быть, завтрашний день.

Да на что там реагировать? Что там ужасного? Вот фильм «Необратимость» — это ужасно и очень страшно, и это я понимаю. А после «Груза 200» я не почувствовал ровным счетом ничего. Не знаю, зачем его было смотреть.

Чтобы увидеть Советский Союз, например.

Лично я такой страны не знаю.

А я другой такой страны не знаю.

Советский Союз конца 1970-х — начала 1980-х — это ирония над коммунизмом. Над Брежневым смеялись решительно все. Идеология, партия были уже не всерьез. А всерьез было то, что детей можно было выпустить гулять одних совершенно спокойно и никто не боялся. При этом на улице не было ментов. Заметь, что менты появились на улицах в таком количестве только с приходом демократии.

Странно от тебя такую апологетику слышать.

Может быть, я сейчас приукрашиваю что-то. Но для меня ведь Советский Союз — это все-таки мое детство, которое не может не быть прекрасным. Когда я был маленький, я один раз заблудился в городе и не мог найти дорогу домой. И я зашел в первый попавшийся подъезд, позвонил в первую попавшуюся квартиру. Мне открыла девушка в халате. Я объяснил ей, что случилось. Она быстро оделась, взяла меня за руку, и мы пошли искать мой дом. Сейчас такая ситуация возможна?

Конечно, если бы маленький Сережа Шнуров позвонил в мою дверь, я бы сделал точно так же. Но как тогда, так и сейчас он мог бы позвонить в дверь капитана Журова. И в этом смысле как раз мало что изменилось.

Не скажи. Сейчас все так запуганы, что никто из детей не позвонит в дверь вот так запросто. А судя по тому, как люди себя сегодня ведут, маньяков у нас в стране большинство.

Понятно, что детство — всегда прекрасное время, даже если оно пришлось на годы войны или голода. Но все-таки ты можешь мне объяснить, когда и с какой стати Советский Союз из загнивающей империи превратился в «сон золотой»? Ведь в 1991 году эйфория у людей была повсеместная, все были счастливы, что совок рухнул.

Когда поднялся триколор над исполкомом, я чуть не заплакал. Я подумал: «Вот сейчас начнется жизнь!»

А теперь снова выстраивается однопартийная система, культивируется пресловутая стабильность, и все — согласны.

Происходит выравнивание истории. После отречения Николая Второго история потекла очень неоднородно, неровно. Сейчас этот процесс пытаются представить линейным. Нам пытаются втюхать, что мы в ходе истории всегда идем от худшего к лучшему. Как раз теория марксизма-ленинизма утверждает, что история движется по спирали — и притом неуклонно вверх. Что абсолютно неверно.

Да, а с народом-то что происходит?

А что с ним всегда происходило? Народ одурманен. Народ — дурак. Это понятно любому управленцу массами. У нас народ всегда был нелюбознательный, народу всегда было все равно. Мы живем нашей генетической памятью, которая основана прежде всего на православии. Почему нигде коммунизм не был так популярен, как в России — в этой большой православной стране, которая вечно ждет наступления рая на земле? Мы, в отличие от протестантов, относимся к вере как к обряду — и при этом надеемся на Царствие Небесное.

О, а правда, что у тебя есть еще не написанная песня с такими стихами: «Товарищ Путин, / Подбавьте жути! / Хватит издеваться, / Крови хочет нация»?

Да, только это даже не песня, а стих. Группа «Елочные игрушки» хотела выпустить некий смелый альбом. Они попросили: «Серега, выдай нам что-нибудь радикальное!» Я экспромтом прочел вот это. А крови нация действительно хочет.

Крови или все-таки стабильности?

Стабильность зиждется на крови. Самое стабильное время — это как раз 1937 год. Тогда, судя по хронике и фотографиям, люди были абсолютно счастливы. Жить стало лучше, жить стало веселее. Сейчас как бы снова стало лучше, а веселей без крови не бывает.

Ты правда считаешь, что «жить стало лучше»?

Я не знаю, мне всегда хорошо. И мне совершенно все равно, кто сидит наверху: хоть Путин, хоть Жутин — неважно. Я всегда найду в жизни приятность.

Но жизнь-то меняется. Вот ты плакал над триколором, а дальше что случилось?

Дальше, в 1993 году, когда стали расстреливать парламент, я понял, что все это какая-то игра, на которую не стоит обращать внимания. Как раз в это время на экран вышел сериал «Санта-Барбара», который можно смотреть с любого момента. Сюжет совершенно невероятный, бесконечный, одних и тех же героев играют разные актеры. Я понял, что в телевизоре все и всегда — «Санта-Барбара». И моя жизнь от того, что там происходит, не поменяется. Но есть же Богом данная свобода ящик не смотреть, все сильные новости до тебя и так дойдут.

Но, скажем, в 1970-е годы ты, я думаю, не смог бы спокойно петь свои песни.

Почему, Аркадий Северный же пел.

Да, только ты — не Аркадий Северный. Тебя и люмпены, и менеджеры, и чиновники, и интеллигенция слушает. Ни у кого в стране нет такой аудитории.

У Путина больше.

У него с интеллигенцией как раз не все в порядке.

А если б я и не пел в 1970-е, то хуже себя от этого не чувствовал бы. Торговал бы опарышами, как в фильме Балабанова. Выходов — миллионы. Свобода — это то, что у тебя внутри, как сказал поэт. (Смеется.) А у нас самая свободная страна в мире.

Ты считаешь себя советским человеком?

Глупо не считать себя советским человеком, если твое место рождения, судя по паспорту, несуществующий город под названием Ленинград.

Возвращение советской риторики тебя не смущает?

Да в том-то и фишка, что, кроме риторики, ничего не вернется. Скажем, в движении «Наши» много как бы комсомольского задора. Но всем же понятно, что эти люди хотят сделать себе таким образом карьеру. И что все их лозунги — фигов лист, которым они прикрывают свою несостоятельность. В СССР все было не так, или не совсем так. Все-таки мой Советский Союз — это была действительно самая прекрасная страна на земле. Мне, слава Богу, в СССР пистолет к виску не приставляли, а в Америке в 1992 году приставили.

Да с нами это может хоть сейчас случиться, на выходе из этого бара.

Поэтому мы и становимся такой недо-Америкой. Москва — это такой недо-Нью-Йорк, и все сегодняшние потуги навести так называемый порядок — это не возвращение к совку, а вариант американской модели демократии. Демократия — это все-таки теория, а не власть народа. Теория, которая выше личности. Но мы знаем, что демократия — это привилегия сильных людей, если отталкиваться от этимологии этого слова. Поэтому та модель, которая сегодня у нас торжествует, кажется мне едва ли не единственно возможной для нашей страны. А любая другая по определению утопична: при замечательном Ельцине шахтеры бастовали и стучали касками.

А сейчас разве они стали жить лучше?

Это неважно. Теперь они не стучат — и этого достаточно.

В СССР они тоже жили плохо и не стучали. Разве это не та же самая модель?

Совок, лично для меня, какая-то более трогательная, более интимная вещь. В нем не могло быть такого откровенного цинизма. И на сегодняшний день все, что осталось от СССР, — это олимпийки, уже, кстати, немодные.

А советский гимн?

Советский гимн, либеральный флаг и монархический герб. Двуглавый орел над бывшим историческим музеем рядом с кремлевскими звездами. Россия — страна победившего постмодернизма.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить