Натуральное кино
Выпит весь воздух, в котором живет
маленький мальчик,
ставший старше на десять минут.
из ныне здравствующих соблазнили авторством два великих чувака:
Франк и Косаковский.
Оба они живут
за свой мир. Настоящего, большого горя виновности.
Из этого почти божественного чувства возникает их реальность.
Она имеет нравственный императив сопричастности.
Она рождает через
их личное бытие.
Их стояние в просвете бытия.
Я думаю, что там не тесно.
Документалистов клонируют под заказ телеканалов. Это идеологический вызов всему киносообществу в форме публичной автофелляции.
Изготовление режиссеров с кругозором и талантами определенного слота — логичный путь самоудовлетворяющейся системы.
Кто-то же должен
цифровая свобода с ее digi’коммунизмом.
Вот оно, пришло наше время.
Мы можем больше,
Можем про сегодня.
Однако
самые добрые бегут к старушкам за слезой,
самые хитрые — в Белые Столбы за Сталиным,
самые талантливые — в формализм за посторонним,
и все вместе — к ряженым манекенам гламурной революции.
А где же эта, сука, реальность?
Она что, никому, сука, не родня?
Недоверие себе, недоверие своему слуху и голосу.
Никто из них не кричит по Тарковскому:
Мой Бог, если Он есть, Он страдающий. И Он — с красной строки.
А у вас все в одну строку: есть, срать, любить…
Но мне нравится, потому что лучше му-му, чем молчание ягнят.
Односложное и жизнерадостное.
Уже поработило себя своею же эстетикой.
«Реальное кино» пытается прицепить хвост реальности к симулякрам с билбордов. Поменять вектор. Не «реальное», не «действительное»,
В «Патологии русского ума» так написано: «Тело боли — центр мировой предметности».
Рождение предметного мира совершается в пространстве наива.
Оно происходит перед лицом боли, творится болью и из нее,
находится (то есть находит себя) вокруг нее.
Находится
но имеет свой центр в ней.
Находится в пространстве нерефлектирующей подлинности.
Рядом с центром, по соседству, как хайдегерровский человек пребывает
в соседстве с бытием, в его просвете.
Так и предметность всей мирности находится в просвете боли.
Боли, которая сама есть залог этой подлинности.
Дом бытия — язык, тело боли — центр мировой предметности.
Соседствующий, но не осознающий своей близости с ними человек, пастух бытия.
Обладатель допредметной телесности.
Носитель боли. С болью, только с нею входит в дом бытия.
Боль есть способ, которым человеку приоткрывается истина бытия.
«Стояние в просвете истины бытия» требует боли и само есть боль.
Может ли оно быть только еще одним суррогатным способом риторики и идеологии?
Можно ли уступить это пространство человеческого –
— тому говорливому идеологическому поставу,
— тому кухонно-биологическому просвещению,
— тому социализированному блуду адаптации под рукой механической власти,
которые так последовательно и полно заслонили собою редкие вспышки
поэзии и истины неигрового кино.
Его художественные основания:
Центральная методология — «сущностная акция».
Она одна является драматургической тканью фильма.
Ее пафос — это
вглядывание в лицо человечества,
вглядывание человечества в свое собственное лицо.
Подаренное
пространство каталога антропологического
и нравственного опыта.
От каталога боли к просвету истины.
требует своего уравновешивания и разрешения в ткани и геометрии
самой своей сущности.
Подлинный герой выступает в обличьях «супергероя» комиксов, сказок, мифов. Интеграл супергероя — акт, в котором происходит его событие миру — подвиг. Подвиг в форме открытий, приключений, преступлений, учений — биографии, ставшей судьбой. Сверхсмысл подвига — жертва. Энергия жертвы — энергия акции.
Текст сущностной акции — это всегда техническая экспликация.
Чертеж.
Как всякое натуральное, оно имеет причину в себе самом.
В отличие от всего ненатурального, то есть такого, что определяет себя
через что-то другое.
Натуральное кино как
говорение из подлинности,
разворачивание подлинности
в ее неотрефлектированных формах-метках.
Натуральное кино
активное
(в экзистенциальном смысле),
через вочеловечивание человека –
болью истины бытия.
запрещает тело боли.
Символа, телесность которого лежит
и симулированной ею реальности.
Символа, телесность которого состоит в пустоте, в принципиальной ненаполняемости и ускользании из-под любой «чтойности».
Невозможно объединить в одном реестре истину человеческого бытия
и
Культуры, оттесняющей человека от пути к его дому.
нужно говорить в духе кантовского нравственного императива, когда всякое деяние должно быть обращено к человеку как к цели, а не как к средству.
Икону и собор «убила» книга (это еще у Гюго); книгу подвинул театр, а затем серьезное авторское кино, игровое; его, в свою очередь, поработили техника и деньги.
И единственным ответом на
может стать только натуральное кино –
— кино, которое не копается в хронике, но становится ею;
— кино, интерес которого от жующих зебр и танцующих негров переместился
к активному
к разрушению искусственного горизонта культуры.
Единственная возможная стратегия такого движения — это стратегия непристойного, асоциального.
Стратегия деструкции.
— со стабильностью самоорганизующихся социальных структур,
— с отупляющей политкорректностью,
— с социальной умиротворенностью.
— с существующим массмедийным контекстом,
— с любым актуальным
контекстом.
нет причин для справедливости, равенства, братства и др.
Для счастья.
«Антигуманизм» самого бытия, его неразделенность для злого, для «ничто», запредельность его истины и само это «стояние в просвете истины бытия»
требуют отказа:
— от бытовой этики,
— от социализированной псевдонравственности,
— от идеологем общества.
Вслед за Адорно надо поставить в арсенал стратегии «вытравливание из искусства бессознательных импульсов социальных заказов».
