Осетинская эйфория
Появление фильма Аслана Галазова — первая ласточка кино, которого мы давно ждали. Не московского и не петербургского, и даже не Киры Муратовой, а какого-то другого. В картине говорят по-русски с вкраплениями осетинского, что отражает интернациональный дух, типичный не только для Владикавказа, но и для других кавказских городов. Выразительность речевого коктейля дополняется эффектно минималистской музыкой Ширвани Чалаева. А глаз радует выбор визуальных объектов. Мирный южный город с зелеными садами, фонтанами и грудастыми девушками напоминает лиризмом «потока жизни» грузинскую школу и вообще советское кино, формирует образ не слишком богатой, но не агрессивной и не опасной, по-южному чувственной и расслабленной жизни.
Наркотика всегда мало — будь то порошок, мыльный сериал или миллионный счет в банке
И вот на этом подчеркнуто позитивном фоне вырисовывается драма главного героя Константина по прозвищу Пик, имеющего (среди других несчастий) работу вузовского педагога. Начинается фильм — начинается монолог Пика. О тотальном грехе, о дьяволе, который упрямо стоит между героем и Богом. Слово «наркотик» еще не прозвучало, но лицо Пика, мучимого ломкой, более правдиво, чем любые слова, и оно спасает от неловкости за излишний пафос. Сцена институтской лекции — продолжение внутреннего монолога на публику. «Прекрасен солнца взрыв», — декламирует Константин строки Бодлера, характеризуя героя декаданса как раздвоенную личность, живущую во фрагментарной реальности. Цветок зла вырос в душе поэта, враждебной буржуазному миру, который лишен поэзии, красоты, а значит — справедливости. Пик-Константин и есть новое воплощение подобного героя, подсаженного на героин, как Бодлер на абсент. Пика играет Ирлан Хугаев — в жизни тоже преподаватель литературы. Интеллигентное лицо, кавказский нос с горбинкой. Именно благодаря исполнителю мы так послушно втягиваемся в сюжет, который в другом фильме был бы рассказан с холодной отстраненностью или с истеричной воспаленностью: ни того ни другого нет в картине Галазова, и в этом ее спокойное достоинство.
Между тем контакт героя с «нормальным» миром, и без того сомнительный, совсем прерывается — и мы вместе с ним попадаем в антимир наркоманского дна с облавами и притонами. Город, такой доброжелательный и мирный, открывается совсем с другой стороны, позитив сменяется негативом. Если первая часть фильма была экспозицией (признаем, несколько затянувшейся), то вторая представляет собою нарастающий саспенс. Героя преследуют облом за обломом, за ним гонятся, его обыскивают (в портфеле вместо запретного порошка — только том Бодлера), унижают за безбилетный проезд в трамвае. Он мечется по городу и понимает, что нет почти никаких шансов получить желаемое задарма. Но наркоманский бог подсказывает герою слабое звено, где хоть маленький, да шанс все-таки есть.
Речь не о реализме, а о чистой киногении, о способности воспроизводить жизнь в формах самой жизни.
Сцены в притоне — самые рискованные, однако режиссер-дебютант Галазов выдерживает экзамен, не сбиваясь ни в чернуху, ни в пошлость и работая даже с опытными профи как с непрофессионалами, то есть пресекая любое проявление театральности. Вторая часть фильма завершается для героя благословенным уколом. А третья и последняя разыгрывается уже после грехопадения, в обетованном наркоманском раю. Товарищи по кайфу, готовые в момент острой жажды заложить друг дружку за щепотку порошка, теперь расслабленно философствуют под луной на детской площадке. «Зачем нужны деньги, если не колоться?» — «А может, народить детей, построить дом, посадить дерево?» — «Возьми любого семьянина, вмажь его один раз как следует — семье конец, дерево спилит, сына воровать пошлет». Наркомания — законченный символ потребительства. Наркотика всегда мало — будь то порошок, мыльный сериал или миллионный счет в банке.
В финале «Ласточек», как и в начале, мы видим Владикавказ в быстрой, фрагментарной смене времен года: уходит лето, наступает осень, потом зима, тонкий слой снега на крыше, а затем разливаются ручьи, прилетают ласточки и дети раскачиваются на качелях. Сам по себе еще один случай из практики наркоманов не был бы интересен, если бы не особенный запах кавказского города, о котором ничего миру не известно — кроме того, что недалеко идет война. Привлекательна география произведения, ведь со времен триумфов грузинского кино Кавказ почти никак не представлен на кинематографической карте.
«Ласточки прилетели» — это «реальное», или «актуальное», кино. Речь не о реализме, а о чистой киногении, о способности воспроизводить жизнь в формах самой жизни. Актуальность тоже не следует понимать как перечень того, что принято носить и обсуждать в нынешнем сезоне. Для того чтобы дошло, что такое актуальное кино, надо поехать на любой крупный фестиваль, целиком отсмотреть конкурсную программу и ответить себе на вопрос, почему в нее опять не взяли ни одной российской картины. А потому, что почти ничего не снято о людях в реальной жизненной среде и нет фильмов, которые давали бы хоть какое-то представление о том, что происходит сегодня в России за пределами Садового кольца. Потому что «фэнтези», «ретро» или «крими» — это, за редкими исключениями, неактуальное кино. Даже если оно собирает миллионы долларов на вздрюченном рекламой внутреннем российском рынке.
