Роберт Флаэрти
Роберт Флаэрти

Как я снимал фильм «Нанук с севера»


В августе 1910 года сэр Уильям Маккензи, только начавший строительство трансконтинентальной Северной канадской железнодорожной магистрали, предложил автору этой статьи отправиться в экспедицию на острова у восточного побережья Гудзонова залива в поисках предполагаемых месторождений железной руды.

Всего за шесть лет я совершил по заказу сэра Уильяма четыре экспедиции вдоль восточного побережья Гудзонова залива, по бесплодным землям неисследованного на тот момент полуострова Унгава, по западному берегу залива Унгава и южному берегу Баффиновой земли. Эта работа увенчалась открытием архипелага Белчер в Гудзоновом заливе, представлявшего собой участки суши площадью пять тысяч квадратных миль, где были обнаружены залежи железной руды, однако настолько низкого качества, что разработка ее была экономически нецелесообразна. Среди моего исследовательского снаряжения в этих экспедициях было кинооборудование. Я надеялся снять фильмы о жизни северян и эскимосов, и, продав их, покрыть хотя бы часть расходов на экспедиции. Во время зимовки на Баффиновой земле в 1913–1914 годах мною были сняты фильмы о местной природе и жизни аборигенов, а также о последующей экспедиции на острова Белчер. Пленка общим метражом около 30 тысяч футов была по окончании исследований успешно доставлена в Торонто, где в процессе монтажа я, к несчастью, утратил весь материал во время пожара. Впрочем, хоть это тогда и стало для меня трагедией, может, это было и к лучшему, ибо качество материала было весьма дилетантским.

С тех пор мой интерес к кино рос.

Появлялись новые формы фильмов о путешествиях, особое влияние на меня оказала картина Джонсона об островах южных морей, и я решил, что подобное можно снять и о севере. Я пришел к убеждению, что добротный фильм об эскимосе и его борьбе за выживание в суровой полярной пустыне вполне может оправдать затраченные усилия. Короче говоря, я вновь решил отправиться на север — на этот раз исключительно с целью снять кино.

Джон Ревийон и капитан Тьерри Малле из французской компании «Братья Ревийон» заинтересовались этим предприятием, и согласились финансировать мой проект. Мне повезло с этим контрактом, так как мне позволили использовать в качестве базы любую из факторий «Братьев Ревийон», огромной сетью покрывавших обширную территорию северной Канады. Мое поселение находилось на мысе Дафферин, на северо-востоке Гудзонова залива, милях в 800 к северу от железной дороги в северном Онтарио. Я отправился в путь 18 июня 1920 года. Индейцы перевезли меня на каноэ по реке Муз на факторию Муз у залива Джеймса. Оттуда в конечный пункт моего путешествия ходила небольшая шхуна, и на место я прибыл в середине августа. В мое распоряжение были предоставлены все ресурсы меховой фактории «Братьев Ревийон» на мысе Дафферин. Одно из двух помещений, составлявших факторию, отдали мне под жилье и кинолабораторию одновременно.

На съемках фильма Нанук

Я привез с собой 75 тысяч футов пленки, передвижную электростанцию Холберга, кинопроектор, две камеры «Эйкли» и печатную машину, чтобы иметь возможность делать фильмокопии сразу после проявки и показывать эскимосам отснятый материал, указывая на ошибки, допущенные ими во время съемок.

Из известных на фактории эскимосов для съемок я отобрал в общей сложности 12 человек. Главным среди них я назначил Нанука, имевшего добрую славу в тех краях. Кроме того, с его одобрения я выбрал троих эскимосов помоложе в качестве помощников. Сюда добавлялись жены с детьми, около 25 собак, а также нарты, каяки и охотничье снаряжение.

На мою удачу, первым фильмом, который нам предстояло отснять, оказался фильм об охоте на моржа. От Нанука я впервые услышал про Моржовый остров — небольшой островок далеко в море, недоступный для эскимосов в сезон открытой воды, ибо он так далеко, что с суши его не видно.

По словам Нанука, на южной оконечности острова есть омываемый прибоем участок берега, где водится много моржей. Об этом можно судить по следам, обнаруженным застрявшей там зимой группой эскимосов-охотников на тюленей, которые из-за вскрывшегося льда вынуждены были проторчать на острове до поздней весны. Спаслись они тем, что построили умяк — лодку из прибитых к берегу лесоматериалов и тюленьих шкур, и, используя разводья в треснувшем ледяном поле, сумели добраться до дома. Нанук с нетерпением ждал нашего похода, потому что, как он сказал, он «уже много лун не охотился на летнего моржа».

Когда я решился предпринять поход, это заинтересовало всех местных обитателей. Недостатка в желающих пойти со мной не было. У каждого находились веские аргументы для того, что я должен включить его в число участников экспедиции. Мы отправились в путь на морском шлюпе длиной 25 футов, снаряженном треугольным парусом, провожаемые толпой эскимосов, их жен, детей и собак.

В нескольких милях от фактории мы вышли в открытое море, перед этим три дня прождав на берегу благоприятной погоды, которая позволила бы совершить переход до острова. Наконец в сумерках мы добрались до острова, который представлял собой не более чем низкий пустынный кусок суши длиной полторы мили, состоящий из голой скальной породы и гальки, по всему побережью которого бился грохочущий прибой. Наслаждаясь костром из прибитой к берегу древесины (на материке такая древесина редкость), мы долго болтали, развалившись у огня, в основном обсуждая, каковы шансы найти моржей. И тут, как по заказу, едва мы собрались ложиться, раздался вопль Нанука: «Ивиук! Ивиук!» и вслед, будто в ответ, воздух огласил рев, исходивший от стада моржей. Когда рано утром мы пошли осмотреть берег, к нашему огромному разочарованию обнаружилось, что стадо опять ушло в море, однако некоторое время спустя моржи один за другим стали высовывать свои головы над водной гладью невдалеке от берега, поблескивая на солнце страшными клыками. Так как они были в воде, снять их на пленку было невозможно, и мы вернулись в лагерь. Следующие два дня мы почти ежечасно ходили на тот участок берега, пока наконец не нашли их: примерно 20 особей спали и возились в прибрежном песке. На счастье, они расположились в таком месте, что мы могли приблизиться незаметно, укрывшись за небольшим холмом. За холмиком я установил камеру, а Нанук, привязав гарпун, потихоньку пополз через гребень. От гребня холма до лежбища моржей было не больше 50 футов, и пока Нанук не преодолел половину расстояния, ни один морж так и не потревожился. На оставшейся части пути, стоило моржу-сторожу медленно поднять голову, чтобы осмотреться, Нанук припадал к земле и лежал неподвижно. Когда голова сторожа клонилась ко сну, Нанук вновь ползком продолжал свой путь. Должен заметить, что на суше у моржей очень слабое зрение, и тут защитой им служит нюх, так что если ветер помогает охотнику, к моржу можно подкрасться близко. Оказавшись почти посреди толпы моржей, Нанук выбрал самого большого самца, быстро поднялся и изо всех сил всадил в него свой гарпун. Ревущий от ярости раненный морж, бьющийся своей огромной тушей в воде (он весил более двух тысяч фунтов), крики людей, пытающихся с риском для жизни удержать зверя, угрожающий рык остальных моржей, топчущихся рядом, самка раненного зверя, которая вошла в воду и, сомкнувшись с ним клыками, пыталась спасти его — такой величественной схватки я еще не видел. Долгое время ни одна из сторон не имела перевеса, и охотники несколько раз просили меня использовать ружье, но меня занимала только рукоятка кинокамеры, и я притворился, что не понимаю, чего они хотят. Наконец Нанук затащил зверя в зону прибоя, где под тяжелыми ударами волн морж потерял свое преимущество перед человеком. Борьба длилась минимум двадцать минут — я сужу об этом по тому, что отснял 1200 футов пленки.

Нагрузив шлюп моржовым мясом и костью, счастливая команда доставила меня обратно в поселение, где Нанука и его товарищей встретили громкими приветствиями. Не теряя времени, я стал проявлять пленку и печатать кинокопию. Схватка с моржом стала первым фильмом, который эскимосы увидели в своей жизни, и, говоря профессиональным киноязыком, премьера произвела фурор.

Зрители, битком набившие кухню фактории так, что дышать было нечем, тут же забыли, что это картинка — для них морж был абсолютно реальным, живым. Во время показа визг женщин и детей смешивался с криками мужчин, предупреждавших Нанука об опасности и дававших ему советы. Слава о картине прокатилась по всем окрестностям, и весь год, что я провел там, каждая семья, забредавшая на факторию, просила меня показать им «Ивиук агги (Картину про моржа)».

Вскоре после этого эскимосы поняли, что мои фильмы имеют и практическую пользу, и они изменили свое прежнее снисходительно-насмешливое отношение к Ангеркаку (то есть Белому господину, которому нужны картинки про них — что может быть глупей на свете!). Отныне я стал для них своим. Когда в декабре снег толстым слоем покрыл землю, эскимосы оставили свои топеки из тюленьих шкур и снежные иглу и пришли к моему зимовью. Они доверху обложили мою хижинку толстыми снежными блоками, соорудив настоящую крепость. Моя кухня стала излюбленным местом посиделок, и у меня всегда была наготове пятигаллонная бадья с теплым чаем и бочонок с галетами. Мой портативный граммофон тоже стал общей собственностью. Карузо, Фаррар, Рикардо Мартин, Маккормик чередовались с Гарри Лаудером, оркестрами Эла Джонсона и «Джаз Кингз». Ария из пролога к «Паяцам» в исполнении Карузо с ее трагическим финалом казалась им самой смешной из всех записей: она вызывала приступы хохота и заставляла их кататься от смеха по полу.

Зимой возникало множество трудностей с проявкой и печатью пленок. Из радостей цивилизации больше всего мне не хватало водопровода. Например, для промывки пленки требовалось три бочки воды на каждые сто футов. Приходилось всю зиму следить, чтобы прорубь в восьмифутовой толще льда не замерзала, и воду с примесью льдинок нужно было таскать по одной бочке более чем за четверть мили. Когда я скажу, что за зиму проявил свыше 50 тысяч футов пленки без чьей-либо помощи, за исключением моего эскимоса, при медленном темпе в 800 футов за день, вы сами сможете оценить затраты времени и объем проделанной работы.

Удачная охота на моржа так воодушевила Нанука, что ему захотелось большего. Первое, на что он решил замахнуться — добыть медведя на мысе Сэра Томаса Смита, находившемся в двухстах милях к северу от нас. Нанук сказал: «Там медведица делает берлогу для спячки. Точно знаю, сам там на них охотился. Думаю, мы можем сделать большую, большую агги».

И он начал расписывать, как в начале декабря медведица делает берлогу в огромных снежных наносах. Заметить берлогу совершенно невозможно — ее выдает лишь крошечное отверстие, вроде отдушины, которое возникает оттого, что снег тает, растопленный теплом тела животного. Потом он предостерег ходить там в одиночку, потому что можно провалиться в берлогу, и тогда медведица очень рассердится! Его товарищи встанут по обоим бокам от меня с ружьями наизготовку, а я буду снимать (по крайней мере, он хотя бы собирался обеспечить мою безопасность). А он своим ножом для рубки снега откроет проход в берлогу, вынимая глыбу за глыбой. Тем временем спустят собак, и они, как это делают волки, будут ходить кругами около Нанука и выть в небеса. Когда проход в берлогу Госпожи медведицы откроется, Нанук с одним гарпуном в руках будет спокойно ждать наготове.

Собаки начнут травить жертву, кого-то из них медведица молниеносными ударами своих лап запустит в воздух, а Нанук будет вытанцовывать рядом, выбирая момент для разящего удара в упор. Он изобразил всю эту сцену в лицах прямо у меня в хижине, используя в качестве гарпуна мой скрипичный смычок. Без всякого сомнения, получится большая, большая агги (агги пееруаллюк)! Я согласился с ним.

После двух недель подготовки мы отправились в дорогу: я, Нанук, три его товарища, пара тяжело груженых нарт и две упряжки по 12 собак. Мой запас пищи состоял из ста фунтов свинины с бобами, которые я сварил в огромных котлах у себя на фактории, а потом положил в брезентовые мешки и заморозил. Питаться мне предстояло этими бобами, отрубая их топором от замороженной массы, а также сухофруктами, галетами и чаем.

Диета у Нанука с товарищами была следующая: тюленье и моржовое мясо вместе с чаем и сахаром из моих припасов, а также, что самое важное, табак — самое ценное, что бывает у Белого человека.

Мы вышли 17 января при ужасном холоде — все детали ландшафта расплывались под завесой снежной метели. За два дня мы прошли довольно много: лед на маршруте был прочным, с плотным настом, благодаря сильному ветру. Но потом сильная буря со снегопадом нарушила наши планы. Мы стали продвигаться еле-еле. За день мы в среднем делали не более десяти миль. Мы надеялись покрыть 200 миль до мыса Смита за восемь дней, но по прошествии 12 дней обнаружили, что одолели лишь полпути. Настроение у всех упало, собаки почти выдохлись, и вдобавок ко всему запасы тюленя и собачьей еды были на исходе.

Низкая береговая линия, вдоль которой мы постоянно двигались, превратилась в сбивающий с толку мираж, висящий в небе, и Нанук не мог сориентироваться, где мы находимся по отношению к мысу Смита. Один за другим миновали однообразные дни, и мысль о том, насколько мы далеко от мыса Смита, стала главным, что волновало наши умы. «Далеко еще?» — этим вопросом мы ежечасно изводили беднягу Нанука. В тех случаях, когда он пытался угадать, он неизменно ошибался. В итоге мы прибыли в точку, откуда, как сказал Нанук, до мыса оставалось не более двух дней перехода: он был уверен в этом, потому что заметил сквозь дымку и снег старое охотничье поселение. Через день его товарищи обнаружили, что он вновь ошибся. Они не смогли скрыть своего раздражения и гнева. Бедный Нанук совсем пал духом. На всем дальнейшем пути он постоянно отводил от всех взгляд и наотрез отказался даже поглядывать на запутавшую его береговую линию.

Мы были на грани отчаяния, когда впереди наконец показался мыс Смита. Собачий вожак, коричневая сука, которую мы три последних дня везли на нартах в надежде спасти ее, умирала от голода. Нанук закончил ее мучения ударом гарпуна и, подняв ее тело в воздух для осмотра, сказал: «Собакам на прокорм не хватит».

Что ж, во всяком случае, мы были уверены, что на мысе водятся тюлени, и нам остался всего день пути, поэтому мы двинулись дальше в приподнятом настроении. Громада мыса высотой целых 1800 футов возвышалась впереди, бросая нам вызов. К сумеркам мы добрались до нашего острова сокровищ, где нас ждали медведи, тюлени и полное изобилие. Прежде чем восстанавливать старый лагерь Нанука, мы нетерпеливо, побросав нарты и собак, взобрались повыше, чтобы насладиться видом тюленьего края. Минуту или около того мы глазели вниз, прежде чем осознали, что этот край ничем не отличается от пустынной местности, из которой мы пришли: сплошное ледяное поле, и вокруг ни единой полоски открытой воды, где могут водиться тюлени. Про охоту на медведя мы позабыли: две с половиной недели мы искали тюленей, бродя вдоль вскрывшегося ледяного щита у основания мыса. За этот период мы добыли двух небольших тюленей, их хватило только на то, чтоб собаки не издохли от голода. Как-то у нас четыре дня не было тюленьего жира, и наше иглу погрузилось во тьму. Собаки совершенно обессилели и спали в туннеле при входе в иглу. Каждый раз, когда мне надо было выползти наружу, приходилось перекладывать собак в сторону, как мешки с мукой — они были слишком слабы и совершенно апатичны. По злой иронии, медведей вокруг было полным-полно: однажды за ночь четверо мишек прошли в тысяче футов от иглу, но у собак не было сил, чтобы затравить хищников или просто остановить их. Моя провизия тоже подходила к концу — последние дни я делился ею с эскимосами.

Никогда не забуду одно тяжкое для меня утро, когда Нанук со своими людьми собрался на охоту в ледяных полях на море. Я внезапно заметил, что никто из них не притронулся за завтраком к моим запасам. А когда я стал выговаривать за это Нануку, в ответ услышал, что они побоялись оставить меня без пищи!

Но удача все же повернулась к нам лицом вечером того дня, когда Нанук с улыбкой до ушей влез в иглу и выкрикнул долгожданные слова: «Оюк! Оюк! (Крупный тюлень)». Он убил тюленя, который был «очень, очень большой», и его хватило, чтобы накормить и нас, и собак на всем долгом пути обратно домой.

Какой же пир был у этих ребят той ночью! Когда все закончилось, Нанук довольно заявил: «Теперь мы снова сильные и теплые. От пищи белого человека мы ослабли и стали холодные». Тюленье мясо, безусловно, прекрасный источник тепла для организма. Когда я проснулся на следующее утро, все эскимосы еще спали, их тела покрылись инеем, а над ними в холодном воздухе иглу витал пар от дыхания.

Хотя трудности с провизией разрешились, мы еще были не в состоянии двигаться в обратный путь, потому что требовалось откормить собак. До тех пор мы обходили гигантские склоны мыса в поисках берлог. Медвежьи следы были повсюду, но берлогу мы обнаружили лишь одну, да и ту покинутую. Если бы у нас было в запасе время, то рано или поздно наверняка нашли, что искали, но мне предстояло отснять массу материала на моем зимовье в поселении, и больше тянуть было нельзя, поэтому с большой неохотой мы покинули мыс и направились домой.

Мы прибыли туда десятого марта, проведя в походе за «большой картиной» Нанука 55 дней и пройдя 600 миль. Но я не жалею о случившемся: я многое узнал о прекрасных качествах моих надежных друзей — эскимосов.

Перевод Анатолия Бархатова

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить