Масяня смеётся
Кинокритики о случившемся узнали последними. Ничто, как говорится, не предвещало. Не было ни анонсов, ни релизов, ни пресс-конференций, ни премьеры в Доме Кино. Все привычные информационные каналы бездействовали. Масяня пришла по модему; пришла не к зрителям — к пользователям. Повернулась… э-э-э… лицом (невероятно плоский профиль сменился невероятно вытянутым эллипсом — и как ее только слышно по мобильнику?), раз-другой пыхнула «беломориной» (или что там было), увернулась от брошенных в нее тухлого помидора и драной кошки, через пень-колоду пробормотала тупейший анекдот про охотников… Затем махнула своей паучьей ручонкой, незлобиво, но уверенно констатировала «козлы» — и вдруг издала дурацкий, отрывистый, глумливый смешок. Еще раз; еще. Еще. И рейтинг сайта Олега Куваева зашкалило.
«Теперь я могу на своем домашнем компьютере рисовать мультики, — сказал мне мой друг-программист лет восемь назад. — Флэш-анимация называется». «Здорово», — вежливо отозвался я и продолжал пить чай. Бардин, Бронзит, Алдашин… Норштейн опять же. Ну что там на компьютере? Баловство одно. Кошки, начинающие расхаживать по экрану монитора через 10 минут простоя (время можно изменить в окне настройки). Домашние радости богемы с факультета прикладной математики.
Идиому «домашние радости», как и сотню других, Интернет отменил на корню. Главный урок: именно на них, радостях этих, — казалось бы, ненужных и неинтересных не только специалистам (по текстам, по кино, по музыке), но и соседям по лестничной площадке, — именно на них, на их тотальной публичности держатся «свобода и равенство», пространство которых — Интернет. Между словами «потребитель» и «пользователь» пролегла четкая граница: к первому применимо понятие социальной и культурной иерархии, ко второму — нет. Более того — на первом эта иерархия основана, второй ее игнорирует. Не отрицает, не борется, кулак в «нопасаране» не вскидывает, — в упор не замечает, и баста. Под неслыханную доселе какофонию, заполнившую форумы, блоги и чаты (грохот трехэтажного мата и клацанье разухабистого слэнга, надсадные кошачье-девичьи взвизги и хриплый подворотенный мачизм, перебранки небритых эстетов и неуклюжую поступь рифмованной психоделии), как-то незаметно, словно невзначай, исчезли веками прочерчивавшиеся вертикали и перегородки. Недаром наделенные чутким слухом рунетчики уловили (и отыграли в названиях сайтов на соответствующем домене) до странного осмысленный каламбур, заключенный в названии новой технологии: интер-«нет». Суть Интернета — в отрицании; точнее — в отрицании всего определенного, то есть наделенного пределами. Ибо любое определение есть запрет. Если Бога нет, то есть Интернет, сказал бы ныне классический герой. Гигантский нудистский пляж, на котором важно лишь то, что тебе дано от природы. К тем, для кого публичное выставление себя напоказ приобрело черты болезненной мании, здесь принято относиться так, как нудисты относятся к эксгибиционистам: с брезгливым сочувствием. А к тем, кто использует Интернет для наживы, — как к профессиональным стриптизерам, которые могут завлечь лишь посторонних, чуждых «сетевому духу» посетителей. Потому что какому истинному нудисту взбредет в голову фантазия платить деньги за стриптиз?
Так что никаких вертикалей — только горизонталь. Никакой цензуры — все созданное достойно внимания. Никаких знаков отличия — никнеймов с золотым тиснением не бывает. Никаких норм вкуса — на вкус и цвет товарища.net. Никаких тестов на профессиональную пригодность — профессия, как говорил коммунист Бернард Шоу, есть заговор против непосвященного. Вам нужны шашечки (права, диплом, документ, библио-фильмо-дискография) или ехать? Вот и поехали. Не нравится, не по пути — поймайте другого. Нас здесь много. Здесь уже почти все.
Ключом к психологии новейшего, на Интернете воспитанного поколения — «поколения нулевых» — культурологи поспешили объявить иронию: основа элитарных постмодернистских игр предыдущего десятилетия, она-де, согласно законам культурной эволюции, со временем спустилась в массы, а Интернет — сугубо постмодернистский по своему устройству механизм — лишь с оскорбительной отчетливостью выявил этот процесс. Ирония и вправду обеспечивает две важнейшие составляющие обоих феноменов — и постмодернизма, и Интернета: ставит под сомнение статус автора и отменяет понятия «чистоты стиля». Вот только спор о курице и яйце в данном случае праздный; иронии не было нужды «спускаться в массы», она там была всегда, еще во времена таких записных постмодернистов, как Панург и Санчо Панса, и именовалась здравомыслием. С другой стороны, Интернет явил новую, невиданную еще степень иронии: не только над галунами и титулами, цилиндрами и мантиями, — над самой вещной реальностью, которая в былой христианской Европе как раз и гарантировала здравый смысл как объединяющее начало. Ирония стала тотальной; виртуальное с отвращением отстранилось от реального, полностью утратившего к концу XX века человеческий облик, и выстроило свой собственный мир, до отказа переполненный душевной (и не только) обнаженностью, подчас — во всей неизбежной неприглядности «слишком человеческого». (В конце-то концов, в чем меньше уважения к человеческой личности: в сетевой публикации интимных переживаний или в беспрерывных войнах мировых правительств?) В новогоднюю ночь миллениума проницательные продюсеры MTV поставили в эфир Бивиса и Батхеда под грифом «встреча нулевых в компании двух нулей». Два анимационных отморозка, как обычно, беспрерывно отпускали идиотские шутки по поводу безголосых секс-бомб и мерзко подхихикивали над всем и вся. Да и над чем они, спрашивается, не могли бы подшутить? Сами-то они не существуют.
Под их смешки и начались нулевые. На другом телеканале уже суетилась безмозглая семейка Симпсонов, демонстрируя кретинизм стандартного семейного уклада; по Южному парку, отчаянно матерясь, бегала детвора, наводя ужас на добропорядочных цензоров; героини аниме-эпосов, одетые по последней pin-up моде, проливали декалитры анимационной крови и время от времени подвергались насилию, от которого покраснел бы сам де Сад (во время съемок не пострадал никто). Телесное подвергалось осмеянию и поруганию; сама реальность как таковая, истерзанная эко- и антропологическими катастрофами, скатывалась в кошмар; никто реально существующий не мог сложить с себя ответственности за происходящее — а стало быть, и не имел полного права отстраниться от него, даже просто чтобы обсудить. Отныне только анимационные персонажи могли себе позволить шутить и смеяться; и, дабы окончательно удостоверить их виртуальный статус, из составного слова «мультфильм» исчезла вторая часть — «film», «пленка». Через несколько месяцев после начала миллениума рухнули башни ВТЦ; а еще через несколько — в Интернете, на сайте mult.ru, появилась Масяня, рассмеялась и сказала: «козлы». Подумала и добавила: «придурки». Спора не было.
Появление культового персонажа всегда непредсказуемо и непросчитываемо, ибо отвечает сразу на несколько «запросов», порой едва ли не противоречащих друг другу. Фильмы с Масяней были легкодоступны — размещенные в Сети, они скачивались без всяческих дополнительных «заморочек» вроде регистрации и поначалу весили не больше полумегабайта. Масяня говорила на самом настоящем языке улицы; и по количеству словечек, попавших в обиходную речь, Масяня с Хрюнделем — по крайней мере, в процентном отношении — едва ли не обошли и Чапаева, и Жеглова, и любого из гайдаевских героев. «Пойдем-ка покурим-ка», «На полчасика, по-любому», «Нет ли у тебя такой штучки», «Это не дура, это лошадь», «Да пошел ты в жопу, директор», «Идиот! — Хорошее начало хорошей беседы», «Ну что, братья апачи, встряхнем этот гадюшник?», «Такая хорошая питерская отмазка, и не работает», «Пойдем лучше рогаликов купим», «А ты как-нибудь так», «Давай потрахаемся, надо же чем-то себя занять», «Это кто там такой добрый в восемь ночи звонит», «Меня женщины не любят, так что я с аккордеоном сдружился», «У нас очень культурная культура», «Не видишь, что ли, мерзнет девушка в топике», «Дорогушечка, какой хороший компакт-диск», «Печать в паспорте — это да, это круто»… Одни видят в Масяне воплощение «питерского духа», наследующего в интернет-эпоху богемным сквотам и присайгоновским котельным; другие — негромкого, но упрямого антибуржуазного пафоса («на хрен мне машина», буквально сползает на пол Масяня при известии о нежданном подарке); третьи (как Елена Петровская) — образчик «новой искренности», душу Интернета. Циничная, взбалмошная, независимая, безбашенная, задорная, неунывающая, сентиментальная, даже нежная, — попытками ответить на вопрос «за что я люблю Масяню?» заполнены мегабайты форумных архивов; первенство держит, конечно же, ответ «обаятельная» — ни к чему не обязывающий и все объясняющий. Проблема в том, что дать ответ заумный, то есть выходящий за рамки ее же, масяниного, лексикона, значит выставить себя тем самым «придурком» и адептом «очень культурной культуры»: высмеет и глазом не моргнет. Прочитав как-то раз статью, всерьез анализирующую «феномен Масяни» и пестрящую именами Лакана, Фуко и Бодрийяра, одна моя знакомая растерянно спросила: «А что бы по этому поводу сказала сама Маська?» Ответ очевиден: Маську бы пробило на хи-хи.
На самом деле Куваеву удалось сделать то, что из года в год в качестве сверхзадачи циркулировало по темпланам отечественного кинематографа, — дать портрет современника. Вожделенное «себя, как в зеркале, я вижу» было осуществлено в зеркале мониторов. В Масяне — ее предпочтениях, ее интересах, ее (прости, Маська) жизненных принципах, с демонстративной небрежностью размолотых в россыпь эпизодов — предъявлена вся наличная сложность того поколения, которое в нынешнюю эпоху принято считать определяющим (т. е. от 16 до 30) и которое составляет основную массу интернет-пользователей. Предъявлена в точности: ни больше и ни меньше, без комплиментов, но и без насмешек. Масяню не упрекнешь в тупости, но и излишней утонченностью она явно не страдает. От переизбытка духовности на камерном концерте в Филармонии ее с Хрюнделем колбасит не меньше, чем от отвращения — на репетиции попсы. Для нее и ее друзей, например, «кофта Маяковского» и «ружье Тургенева» — повод к простецким каламбурам: умственного напряжения не вызывает, трепетом почтения к классикам и подавно не пахнет. Она может до утра зажигать по подвальным клубам или просиживать в чате, а может — до утра же недвижно просидеть, обхватив тонкие коленки, в глубоком депресняке на берегу Финского залива. Она долго и подробно объясняет приблудному котенку, как она ненавидит животных, прежде чем пустить его к себе жить. Она с друзьями вечно где-то подрабатывает: то продажей газет, то на радио, то на детских утренниках, то живой рекламой аптеки; в свободное же время они снимают любительское кино или репетируют — где придется — в качестве небольшой рок-группы с непроизносимым названием и грандиозными планами. Да и друг с другом Масяня и Хрюндель живут как все: общаются исключительно фразами «Отстань, кобель» и «Маська, свинья», непрерывно переругиваются, оформлять свои отношения не собираются (в одном из эпизодов выясняется, правда, что они как-то раз поженились, да тут же и развелись: ни то ни другое ничего не изменило) и, серьезно говоря, готовы друг ради друга на все — но кто же будет говорить серьезно? Уж точно не они.
Мульты — «Сеансу» отвечают…
Портрет закончен, дело сделано; жанр флэш-анимационной сатиры пережил свой пик. Последние, синефильские эпизоды про Масяню смотрят уже только самые преданные ее поклонники, да и сам Куваев явно делает их через силу. Его новые мульты, «Магазинчик Бо», порой даже лучше, интереснее и глубже (а то и смешнее) прежних, — но того успеха им, увы, не снискать, несмотря на все обаяние сиреневого инопланетного зайца. Масяню при всей ее незамысловатой виртуальности любили как ровню, как отражение, как alter ego; метафор же зеркало не терпит, сколь бы точны они ни были. Можно бы, конечно, посетовать (или даже ужаснуться), что в качестве мерила нулевому десятилетию хватило нескольких десятков мультов, нарисованных на компьютере. Что в качестве своего портрета нынешнее поколение само, без подсказок, опознало глумливый цифровой фантом, симулякр в топике, разгуливающий по Интернету. Можно даже — без видимых шансов на ошибку — предрекать, что дальше будет еще только хуже, и уныло рифмовать профанацию с деградацией. Но… если чему и учила нас Масяня (что вряд ли), так это умению не унывать.
«Я тут подумала… люди все-таки не козлы. Они просто идиоты. А это ведь лечится. В принципе».
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса