Эдуард Лимонов
Эдуард Лимонов

СМРТ

17 марта умер Эдуард Лимонов, писатель, политик и enfant terrible, который не хотел никому нравиться, но все же нравился многим. Он был родом из XX века, и с ним было интересно. Когда начинался XXI век, мы заказали Лимонову текст о девяностых и получили эти заметки, набросок сценария с ярким названием «СМРТ». Это не аббревиатура, а «смерть» по-сербски. Прочитайте этот текст сегодня.

Если бы я писал киносценарий, то девяностые годы выглядели бы так:

Сербия, 1991 год.

СЕАНС - 27/28 СЕАНС – 27/28

В самолете. Эдуард Лимонов летит в Белград, приглашен сербским издателем на презентацию его книги на сербо- хорватском языке. Авиарейс «Париж-Белград». В салоне самолета Аир Франце сидит еще не седой Лимонов и налегает на вино. На откидном столике — масса пустых бутылочек. Вокруг бродят большие сербы. Шелестят газетами. На полотнищах газет то и дело видно короткое бритвенно-острое слово СМРТ, т. е. смерть. Сербская смерть быстрее русской, она как свист турецкого ятагана.

— Хотите приехать на нашу войну? О нас пишут всякие ужасы западные газеты. Вы свой, вы поймете, что мы защищаем и отвоевываем землю наших предков.

Презентация книги Лимонова в большом книжном магазине в  Белграде. Дружелюбная толпа почитателей. Красивые, крупные сербские женщины среднего возраста, по виду богатые. К русскому писателю подходят несколько мужчин в военной форме. Министры правительства Республики Словения и Западный Срем:

— Мы читаем ваши статьи в газете «Борьба». Они вдохновляют нас. Что вы знаете о нашей республике?

— Ничего не знаю, — отвечает писатель.

— Вуковар на нашей земле, — поясняет один из министров.

О! О Вуковаре писатель знает. Об этом городе тогда писали газеты всего мира. Сербский анклав на территории республики Хорватия осажден сербами. Идет кровопролитная битва за Вуковар.

— Хотите приехать на нашу войну? О нас пишут всякие ужасы западные газеты. Вы свой, вы поймете, что мы защищаем и  отвоевываем землю наших предков.

— Да, я хочу, — соглашается писатель. И получает неожиданное прямое предложение: — Тогда мы утром заедем за вами. Вы в каком отеле остановились?

Вуковар. 1992

Лимонов называет отель и номер комнаты.

— В четыре утра, — говорят министры. И уходят.

Ночь. В отеле Лимонов одевается. У него озабоченный вид. Его так быстро втянули в историю, а у него были другие планы. На войну он хочет, но вот так сразу!.. Он волнуется. В свои сорок с лишним лет он никогда не был на войне. Он одевает свой немецкий морской бушлат с металлическими пуговицами и садится на постель. Ждет. Встает, ходит, смотрит на часы. Через некоторое время раздается сильный стук в дверь. За дверью два огромных серба в военной форме. Улыбаются. Готов ли товарищ Лимонов? Готов. Выходят.

Автомобиль пожирает километры по практически пустой дороге. Один из военных за рулем, другой серб с карабином между ног на переднем сиденье. Писатель на заднем сиденье. Рядом с  ним фотограф-венгр. Светает. Видны дорожные указатели. Надписи: ШИД — 100 километров, ЗАГРЕБ — сколько километров, писатель не успевает прочесть. Машина останавливается у КПП. Писатель видит мешки с песком. Военная полиция проверяет пропуск на автомобиль и пассажиров. «Дозвола». Все в порядке. Автомобиль утягивает километры под колеса. Начинает идти снег, несмотря на то что это Балканы, где-то рядом — Греция. Вдруг вдоль дороги видно марширующее воинское подразделение в  горчичного цвета шинелях. Замерзшие лица солдат. Еще одно подразделение, — эти в оливкового цвета форме, без шинелей. Наконец автомобиль с писателем пристраивается в хвост колонны бронетехники и артиллерии. Все больше солдат в кадре. На- чинает явственно бухать артиллерия. Канонада все громче.

«Борьба! Рус!» — кричит дружелюбный военный. «Француз, католик» — кричит капитан.

Городок Шид. Пресс-центр армии. Писатель сидит в большом кабинете и пытается понять суть спора между сопровождающими его военными и капитаном из пресс-центра. Приблизительно спор сводится к следующему: пускать или не пускать журналиста Лимонова к городу Вуковару. Капитан, потрясая французским паспортом писателя, заявляет, что нет, нельзя, он — западный журналист. Военные заявляют, что с французским паспортом этот журналист все же «рус», «Православец», свой, и пишет для белградской «Борьбы». Капитан кричит, что все французы — католики и работают на хорватов. «Борьба! Рус!» — кричит дружелюбный военный. «Француз, католик» — кричит капитан. Видны за окном проходящие в колоннах солдаты, слышна канонада. Идет снег. Ситуацию разрешает появившийся в сопровождении много численных военных один из министров, встреченных в Белграде. Улыбается, подходит к писателю, жмет руку. На рудиментарном английском объясняет, что Вуковар взят. Сегодня. На рассвете. Начальник пресс-центра расслабляется. Ставит свою печать и подпись на «Дозволе». Писатель замечает, что столы в  пресс-центре покрывают толстые стекла. Как некогда в старых советских кабинетах. Все идут к выходу. Чувствуя вину, капитан долго трясет руку писателя и просит, проезжая через черный лес, ехать на полной скорости. Дорогу до сих пор обстреливают снайперы.

На металли ческой арматуре повисли куски лиц, рук и торсов. «Лаокоон»? «Пьета»? Непонятно. Писатель быстро устремляется в развалины. Он захотел отлить.

Автомобиль несется со всей возможной скоростью. Выстрелы слышны, но непонятно кто и куда стреляет. Открытое пространство заканчивается. Все целы. Автомобиль цел. Скорость снижена. Вдруг у поворота страннейшая сцена. На снегу стоит несколько пляжных разноцветных зонтов. Они раскрыты над столами. Вокруг на снегу пластиковые стулья. На одном из них надувная розовая голая женщина. Вокруг странные бородатые солдаты в черном: сапоги, кожаные куртки, черные папахи с кокардами. Хохочут, подталкивают друг друга. Останавливают автомобиль. Проверяют «дозволу». «Руса везем, журналиста», — хвастают военные. — О, рус, рус. Когда придете к нам на помощь? Писатель улыбается. Объяснять, что он «рус» из Парижа, излишне. Автомобиль трогается. «Четники, — поясняет водитель. — Очень храбрые». «И очень пьяные», — добавляет тот, что с карабином.

Вуковар

Они выезжают в совершенно разрушенный город Вуковар. Пейзаж напоминает Сталинград. Вокруг работают несколько огромных военных бульдозеров. Расселись на ступенях разрушенного здания (это был музей) усталые и серые от пыли солдаты. Перед ними бидон с супом, в мисках горячая похлебка, клубы пара. Оказывается, температура — минус 10. Вот тебе и Балканы. Ноябрь. Виден некий бетонный фонтан. Точнее, то, что от него осталось. Скульптура в центре фонтана разбита. На металли ческой арматуре повисли куски лиц, рук и торсов. «Лаокоон»? «Пьета»? Непонятно. Писатель быстро устремляется в развалины. Он захотел отлить. На него бросается молодой солдатик в  пилотке и подминает писателя своим весом. Они падают на землю. «Что? — не понимает писатель. Что не так? За что?» — «Тут полно паштетов, они везде!!!» — кричит солдатик. «Паштетов»? — «Противопехотная мина, — объясняет венгр-фотограф, — закапывается в землю, начинена гвоздями, обрезками железа, запрещена Женевской конвенцией». «Смотри!» — говорит солдатик. Берет кирпич и бросает его в том направлении, куда направлялся отлить писатель. Раздается взрыв.

Центр опознания трупов вблизи Вуковара. Доктор в оранжевом халате, содрав перчатки, моет руки под струей воды из цистерны. Горит в нескольких бочках солярка, чтобы согреться и  заглушить запах трупов. Он, несмотря на минусовую температуру, различим. Солдаты в марлевых повязках сгружают с грузовиков трупы. Труп голой старухи, часть тела обожжена, в области груди видны огнестрельные раны, с грузовика стаскивают вниз на медицинскую тележку. Одна из рук старухи перебита и  чуть не отваливается. Солдат подчищает пол кузова грузовика лопатой, кусок тела, либо окровавленной одежды, падает на тележку, на труп старухи. Солдаты спрыгивают и идут мыть руки, все к той же цистерне. Хохочут. Доктор, увидев непонимающий взгляд писателя, провожающий солдат, философски замечает, что СМРТ — это СМРТ, а «живот» есть «Живот», то есть жизнь.

Доктор водит писателя и показывает ему трупы со следами пыток. На спине у трупа мужчины вырезаны то ли штыком, то ли ножом несколько ран. Трупов так много, что они не только лежат рядами в клеенчатых зеленых палатках, но и рядом с палатками, в черных пластиковых мешках с молнией. Отдельно, в  палатке поменьше, пять трупов детей. У одного очередью перебиты руки. Самый маленький труп — лет пяти-семи. С выколотыми глазами. «Кто они? — спрашивает писатель. — Сербы? Хорваты?» «Мы не знаем, — отвечает доктор. — Фамилии у нас у  всех не позволяют отличить. По крестикам только и определяем. Еще есть с десяток имен, исключительно хорватских. Для дево чек, например, Яна». Доктор замолкает.

Батько вершит суд. За ним полукольцом стоят приближенные. Среди них писатель Лимонов, подруга батьки Костенко Тоня в темных очках, офицеры.

Приднестровье, 1992 год.

Город Бендеры. Открыты ворота огромного сарая. На стуле [тельняшка, поверх тельняшки камуфляжный жилет-разгрузка, несколько гранат висят и торчат, пистолет на поясе, автомат на коленях] сидит батько Костенко, — подполковник, кореец с глазами рыси. Глаза желтые. Батько вершит суд. За ним полукольцом стоят приближенные. Среди них писатель Лимонов, подруга батьки Костенко Тоня в темных очках, офицеры. Фоном служит сено, сельскохозяйственные орудия и разнообразное оружие. Перед батькой дезертиры. Пятеро.

— Магазин грабили? — спрашивает батько сурово.

Дезертиры молчат.

Костенко: — Значит, грабили. У воюющего народа берете, суки.

— Батько сжимает зубы, видны желваки скул. — У своих братьев отнимаете!

Дезертиры молчат.

— Значит, баба придумала, да. Она не ссыкушка какая, пожилая женщина, у ней дочь взрослая.

Костенко: — Будете молчать — шлепну каждого второго. Женщину кто избивал?

Дезертиры молчат.

Костенко: — Жук, кто избивал хозяйку?

Жук, парень в камуфляже, в кроссовках, прижимающий левой рукой автомат к груди, уверенно указывает на старшего по возрасту дезертира: длинноносый, худой, с запавшими глазами. — Этот злыдень!

Костенко: — Бил? За что, сволочь, бил?

Длинноносый: — Да не бил я…

Костенко: — Значит, баба придумала, да. Она не ссыкушка какая, пожилая женщина, у ней дочь взрослая.

Длинноносый: — Да не бил я…

Костенко: — Если б не писатель среди нас, ты бы у меня тут обосрался, но все сказал. Завтра решу вашу судьбу. В подвал их, Жук.

Жук: — Там же румыны сидят?! И полицаи.

Костенко: — К румынам их. 

Жук: — Пошли, злыдни.

Уводит дезертиров, спустив автомат на левую руку. С ним уходят несколько солдат.

Костенко: — Следующий!

Батько, там в подвале ребята снайпершу «белые колготки» окружили.

Пожилой молдаванин, смущенно одергивая пиджак, выходит к батьке.

— Просьба у меня, батько, дай бензина — дочь рожает, повезу в больницу.

Костенко: — А чего ты ко мне идешь? В райсовет бы шел.

Крестьянин: — Ты, батько, все решаешь.

Костенко: — Дать ему бензин!

Быстро подъезжает уазик скорой помощи. Красный крест намалеван везде — на бортах, сзади и даже на крыше. Из него выскакивает молодой солдат.

Солдат: — Батько, там в подвале ребята снайпершу «белые колготки» окружили.

Костенко: — А это интересно!

Встает, садится в уазик рядом с шофером. Кто успевает (среди них Лимонов) садятся в уазик. Скорая срывается с места. Лабиринты подвала жилого дома. Костенко, писатель, солдаты склонились над матрасом в углу. Костенко держит в руке женскую туфлю. Красную. На матрасе несколько пятен крови.

Костенко: — «Белые колготки», «белые колготки»! Олухи! Соседские ребята целку затащили и трахнули, а она сбежала!

Смеется.

Они одеты в черные комбинезоны, на лбу черные и зеленые повязки. Выглядят они как массовка фильма о какой-нибудь мексиканской революции.

Абхазия, 1992 год.

Салон а/м «Жигули». Серпантин дороги. Рядом с водителем писатель Лимонов. Указатель «Нижние Эшеры». Бетонные блоки перегораживают дорогу. Сбоку от дороги — море. Сделав петлю между блоками, автомобиль выезжает на свободную дорогу. У  обочины отряд, с первого взгляда, подростков. Они одеты в черные комбинезоны, на лбу черные и зеленые повязки. Выглядят они как массовка фильма о какой-нибудь мексиканской революции. Проверяют документы у водителя. Брезгливо разглядывают его и пассажиров.

Один из «подростков»: — Куда направляетесь?

Водитель: — В штаб командующего фронтом.

«Подросток»: — Пропуск есть?

Водитель предъявляет пропуск.

«Подросток»: — Оружие есть?

Водитель вынимает из бардачка пистолет. «Подросток» заинтересованно берет пистолет в руки.

«Подросток»: — Из музея, что ли, украл?

Водитель морщится. «Подросток» отдает ему пистолет. Водитель нажимает на газ.

Писатель: — Кто такие?

Водитель: — Чеченцы. Отряд Шамиля. Очень храбрые бойцы… Но заносчивые…

Дед, выбивая из пачки «Явы» сигарету: — На, Эдик, закури. Писатель: — Да я уже 12 лет не курю, бросил. Дед: — Сегодня такой день, Великий день, что можно!

Москва, 3 октября 1993 года, вечер.

Телевизионный центр «Останкино». Большой грузовик пыхтит у входа в технический корпус. Там, где центральный вход. Чуть отъезжает и вдруг ударяет в стеклянную дверь и в стены. Звон разбитого стекла. Толпа людей. Писатель Лимонов стоит в первом ряду вблизи от грузовика. С ним разговаривает Константинов — председатель Фронта Национального Спасения и дед на костылях. Все веселые.

Дед, выбивая из пачки «Явы» сигарету: — На, Эдик, закури.

Писатель: — Да я уже 12 лет не курю, бросил.

Дед: — Сегодня такой день, Великий день, что можно!

Лимонов закуривает. Сквозь быстро собирающуюся толпу просачиваются журналисты, фотографы и операторы. Снимают грузовик. Вдруг раздается оглушительный взрыв, и волна нестерпимого света и тепла накрывает первые ряды толпы. Почти одновременно раздается дробный звук пулеметных и автоматных выстрелов. Стреляют из здания. Сверху. Раздаются крики. Ругательства. Писатель падает на асфальт и отползает прочь. Добравшись до гранитного бордюрного забора, окаймляющего клумбу, оглядывается. На всем пространстве у здания лежат тела. Некоторые стонут и шевелятся. Другие недвижимы. Писатель с  ужасом замечает, что у него на бушлате остановилась красная горящая точка, но, постояв, перемещается на лежащего рядом молодого парня. «СМРТ», — бормочет писатель и ползет прочь.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить