Жизнь за работой — «Комната по соседству» Педро Альмодовара
Джулианна Мур помогает Тильде Суинтон уйти на покой. О показанном в Венеции полнометражном англоязычном дебюте Педро Альмодовара и принципиальных отличиях от тематически близких картин пишет Вероника Хлебникова.
Марта, военкор New York Times, умирает на своей собственной войне с болезнью, точнее превращая ее в мир и покой. Неизлечимый рак пробрался в кости, отнимает радость. Желаний почти не осталось, оставшиеся просты: жить, а не драться за жизнь, как навязывает современный кодекс инкурабельного пациента.
Слушать музыку трудно — только птиц. Читать невозможно. Никогда уже Фолкнер, никогда больше Хэм, очевидно, без Джойса, никогда про себя, никогда вслух. Писать теперь — это несколько прощальных записок для дочери и для полиции. Лицо Марты — Тильды Суинтон — растворяется в белизне, затягивается чернотой, утопает в зелени. Совпадает с лицом Ингрид — Джулианны Мур, повторяется в лице ее дочери.
Марта не ждет, пока болезнь сожрет ее. Она разделит дом с Ингрид, как прежде они делили любовника. Он появится в лице комичного Джона Туртурро, озабоченного климатическим коллапсом планеты.
Присутствие Ингрид в комнате рядом смягчает страх Марты в ожидании, когда таблетка из даркнета переправит ее на тот свет. Дата самодеятельной эвтаназии не определена. Остается импровизировать. Импровизация и задает атмосферу фильма, легкую, насколько умеет Альмодовар.
Он показывает не смерть за работой, а жизнь в ее незаметных счастливых трудах
Давние подруги арендуют дом, где это случится, вдали от городов. Им поют лесные птицы, и падает летний, акварельный снег, будто под веками Альмодовара. Он подобен трепету разноцветных пятен в «Нескромном обаянии порока». В свой первый англоязычный фильм по роману Сигрид Нуньес Альмодовар взял, казалось бы, только партитуру Альберто Иглесиаса, без которого и смерть на миру не красна. Тем не менее в этой наиболее аскетичной по форме картине сходится множество силовых линий фильмографии Альмодовара.
В «Высоких каблуках» 1991 года мать и дочь разыгрывали «Осеннюю сонату» Бергмана. Деликатная реминисценция «Персоны», где речь шла об актрисе и ее сиделке, становится ядром новой картины. Два прекрасных женских лица — Джулианны Мур и Тильды Суинтон, — их натуральные, тонкие, не искаженные пластикой, не обезображенные эгоцентризмом черты, вдруг сливаются в портрет единой души, которая, в отличие от сюжета Бергмана, уже не мается, а находит себе, наконец, место. Это место — рядом, чтобы это ни означало, соседнюю комнату или частицу сердца.
Рядом — это терпеливое присутствие при расставании, где провожающий с его чувствами не менее значим, чем уходящий. Место рядом не бывает пусто, если ты жил и радовался на свете. Если его не занимают живые, значит, будут Фолкнер, Бастер Китон, Бергман, Шанель, Джойс, мертвые, а вернее, вечные, с кем успел сроднился за время жизни, кто давал силы и радость. Рядом — это не про квадратные метры, но про сообщающиеся сосуды. Две соседние комнаты — это жизнь и смерть. Переливают свой мед и яд отсюда туда и обратно, качают в легких мира дыхание Бога. Вдох — выдох. Жил — был.
Кардинальное отличие фильма Альмодовара от фильмов-потерь, где люди разлучаются, постепенно умирают, как у Ханеке в «Любви» или у Ноэ в «Вихре», в том, что он показывает не смерть за работой, а жизнь в ее незаметных счастливых трудах. Дни Марты и Ингрид в доме с красной дверью на границе жизни и смерти сочтены и редуцированы в желаниях и возможностях, но насыщены донельзя. Здесь зашкаливает концентрация бытия — историй, памяти, опыта и великолепных оранжевых носков.
Трансформация Ингрид из модной писательницы, дальней наследницы Аманды Грис — сочинительницы бульварного чтива из «Цветка моей тайны», в человека, который не демонстрирует себя, а слушает и сострадает, — это кропотливая работа жизни и метаморфоза самого режиссера, действующего все более деликатным методом. Педро Альмодовар снял фильм-переход из жизни в смерть, утешительную, идеальную версию перехода: вне старости, насилия, нищеты, одиночества и горьких сожалений. В ярких как никогда интерьерах и ослепительных костюмах рождается благодарное сопереживание.
На свой лад, такова молитва Альмодовара о принятии мира, из которого постоянно исчезает важное, драгоценное, родное. «Калиткой ее отчаяния» назвала бы злополучную красную дверь в спальню Марты достопамятная Аманда Грис, но Ингрид и Марта оставили отчаяние в Нью-Йорке, и вместе с ними в дом пришла не смерть — неумираемость.
