«Нам было очень стыдно» — Фабрис Дю Вельц о «Деле „Мальдорор“»
Длинные выходные — хорошая возможность поймать в кинозалах последние сеансы отличного мрачного детектива Фабриса дю Вельца «Дело «Мальдорор»». Мы поговорили с режиссером, перенесшим на экран реальную криминальную историю из лихих бельгийских девяностых.
1995 год. В обманчиво тихой бельгийской провинции молодой жандарм Поль Шартье (Антони Бажон) с удивляющим коллег рвением берется за громкое дело об исчезновении двух девочек. На самом деле объяснить его ретивость, конечно, не так уж сложно (и нет, это не жажда карьерного роста). Просто родившийся и выросший в борделе Поль — настоящий идеалист, пришедший в этот мир, чтобы навести в нем наконец порядок.
Другое дело, что столкнуться со злом такого масштаба у Шартье, даже с учетом происхождения, шансов не было, и он понемногу звереет не только от безнаказанности преступника-педофила, демонически невзрачно исполненного Серхи Лопесом, но и от небрежения начальства. А по соседству с маньяками и свиньями-людоедами, не делая остановок, течет та самая обыкновенная жизнь, которой принято наслаждаться — скучает и грустит любимая жена, недоумевают друзья, одноглазый начальник полиции читает Лотреамона.
Каждый ваш фильм — это будоражащее, фантасмагорическое приключение. Но «Дело „Мальдорор“» основано на реальной истории… Уверен, что вы много раз отвечали на этот вопрос, но не могу его не задать. Насколько я знаю, вы долго планировали этот проект. Почему именно эта мрачная история оказалась для вас такой важной? И почему вы решили, что ее стоит рассказать прямо сейчас?
Мне было 22 или 23 года, когда в Бельгии прогремело это дело о маньяке-педофиле, «монстре из Шарлеруа». Я был очень молод; насколько помню, и я сам, и моя семья, и друзья, и все люди вокруг, весь бельгийский народ, мы были в шоке от того, что узнали. Произошедшее было так странно, так невероятно, так безумно. Это было как цирк. И все были шокированы произошедшим. Мы испытывали стыд за то, что произошло. Нам было очень стыдно. Это было время, когда я жил мечтой о кино, хотел стать режиссером. Кино было моей настоящей страстью.
Это история, которой движут страсти, импульсы
И уже тогда я решил, что это мог бы быть потрясающий фильм. Но, как я сказал, мне тогда было лишь чуть за двадцать. Очевидно, тогда было еще слишком рано снимать на такую тему. Даже думать об этом было невозможно. Сначала мне предстояло снять много фильмов, предстояло много экспериментировать. Но однажды сказал себе: теперь настал момент затронуть темы, которые больше, чем я сам. Неизбежно наступает время, когда ты перестаешь говорить о себе, о своих мелких неврозах, о том, что ты думаешь о себе самом. Когда ты понимаешь, что нужно двигаться дальше.
Итак, я сказал себе, что пришло время сделать что-то значительное, и вернулся мыслями к делу Марка Дютру. Важно, что сумел найти, как мне кажется, правильную точку входа. Понятную точку зрения на это дело — точка зрения моего главного героя, Поля Шартье. С ним я мог установить связь. Ведь главный герой очень молод, а я сам в то время тоже был очень молод.
Это история, которой движут страсти, импульсы. Герой очень импульсивен, он полон ярости. Я и сам все еще очень импульсивен, а тогда был даже резче. И все еще полон ярости. И это помогло мне связать происходящее воедино. Положив в основу свои чувства и чувства этого героя, я дал основу для огромной исследовательской работы. Ведь мы много времени потратили на изучение архивных документов и материалов. Это очень помогло в создании фильма. И все же, несмотря на первоисточник, это все-таки фикшн, художественное произведение.
Как вы вели свой ресерч? Если я не ошибаюсь, это ваш первый фильм, основанный на реальной истории.
Разве что фильм «Аллилуйя», который, хотя и выглядит как вполне традиционный для кино сюжет «криминальных любовниках», тоже основан на реальной истории. Это кино об «убийцах медового месяца». Но, пожалуй, да, это все-таки другое. В «Деле „Мальдорор“» мы имели дело с чем-то большим, это было совершенно не как раньше. Масштабы не те.
Поэма о зле, об отражениях зла, о его формах
История Дютру — громкое дело. Так что на нас лежала ответственность. Ответственность перед людьми, которые прошли через ад, ответственность перед жертвами, перед родителями жертв, перед обществом. Да, на нас лежала огромная ответственность. И мы должны были быть очень осторожными, выбирая, в какую сторону развернуть сюжет фильма. Я сам и мой коллега-сценарист Доменико Ла Порта хорошо понимали, какого рода эта ответственность.
Иногда нам было сложно, но мы делали все, что в наших силах и в данных обстоятельствах, чтобы остаться верными своей идее. Я совсем не был уверен в том, что добьюсь успеха, но попытался преодолеть свои сомнения. И пошел дальше, создав вымышленный сюжет, который придал реальной истории жизнестойкость. Я смог предложить нечто вроде катарсиса людям, которые прошли через кошмар. Вот почему это не совсем обычный криминальный триллер из тех, что вы можете увидеть на Netflix.
Понятно, что вы не поклонник легкого кино…
Нет-нет, я не против легкого кино. Я его смотрю. Просто это не наш случай. Мы пытались создать что-то другое, что-то олдскульное. Во время съемок много думали о Сидни Люмете, центральным конфликтом в фильме была моральная дилемма.
Хорошо, а что насчет этого слова «Мальдорор»? Как вам кажется, вашей аудитории следует перед просмотром узнать что-нибудь о Лотреамоне?
Да, это немного мудреное название, действительно связанное с небольшой поэтической книгой «Песни Мальдорора». Это поэма о зле, об отражениях зла, о его формах. Думаю, «Песни Мальдорора» были очень важной книгой для меня, когда я был подростком. А знаете, каким было настоящее название операции против Дютру? Это была операция «Отелло». То есть литературный аспект был и в реальности.
А потом начинается жизнь, а жизнь далека от идеала. В жизни много зла
Когда мы начали работать над этим проектом, мне в голову пришло, что «Песни Мальдорора» — хороший вариант, так как речь идет о зле и о размышлениях о нем. О зле и несправедливости. Так что для меня было очевидным, что нашу операцию мы можем назвать «Мальдорор». Так мы и порешили.
Для меня в этом решении слышится изрядная ирония. Объясню почему: Лотреамон, как известно умер молодым, и он в чем-то схож с вашим героем, разочарованным идеалистом, который добровольно жертвует своей жизнью ради справедливости. Можете рассказать о нем?
Почему нам был нужен такой герой-идеалист? Наш герой — молодой человек, который отвергает свое происхождение и свою семью, чтобы стать частью полиции, чтобы служить правосудию. Он думает, что, став жандармом, он поможет обществу, укрепит веру в справедливость, поможет правосудию… У него есть свой идеал правосудия, у него есть стремление к справедливости. Он верит в верховенство закона. Как и все в 20 лет.
А потом начинается жизнь, а жизнь далека от идеала. В жизни много зла. Это печально, но повсюду коррупция, повсюду ложь, повсюду преступление. Он пытается противостоять злу, пытается оставаться идеалистом и превращается в одержимого. Что-то в нем меняется, ломается, портится. Он такой эмоциональный, такой ранимый человек… И ему с этим злом не сжиться, и в этом действительно можно считать горькую иронию. Пожалуй, вы правы.
Хотя я бы не хотел играть в интеллектуала. Большинству людей история Лотреамона невдомек. Он умер молодым, и о том, каким он был при жизни, почти ничего не известно, только спустя несколько десятилетий после своей смерти он прославился. Благодаря сюрреалистам. Но, если в его образе можно найти какое-то сходство с героем, то хорошо, пусть будет так.
Дело Дютру все еще остается шоковой историей для Бельгии?
Медиа имеют тенденцию все забывать. Дескать, виновные наказаны, все закончилось, хищник за решеткой. Наш фильм работает в ином направлении. И поэтому его было довольно трудно продвигать в Бельгии. Но это все-таки просто фильм. И мне было бы интересно знать, как его воспримут в России.
Пожалуй, тут фильм найдет своего зрителя. Потому что Россия зациклена на своем собственном травматическом опыте девяностых. У нас их называют «лихие девяностые» из-за проблем в экономике, развала государства, бедности и разгула преступности. Я, пока смотрел фильм, ловил себя на мысли, что, возможно, напрасно девяностые казались мне раньше в контексте Европы временем веселого глобализма.
Да, тут всегда есть разные точки зрения. Восприятие времени — это ведь вопрос перспективы. Кто-то верит, что прекрасно проводит свои дни, а кто-то справедливо считает, что жизнь — кошмар. Вопрос лишь в том, как посмотреть. Лично я думаю, что Бельгия девяностых была ужасна.
Читайте также
-
«Стараюсь подражать природному свету» — Разговор с Сергеем Астаховым
-
Зака Абдрахманова: «Мне кажется, все точки уже поставлены»
-
«Либо сказка, либо 1990-e»
-
«Это не загадка, это масштаб личности» — Алла Демидова об Иннокентии Смоктуновском
-
Константин Бронзит: «Я был молодой и глупый»
-
Появление героя — Бакур Бакурадзе о «Снеге в моем дворе»