Осесть напоследок — «Где приземлиться» Хэла Хартли
После десятилетнего молчания великолепный Хэл Хартли возвращается с новым фильмом. 66-летний режиссёр-певец американского пригорода, незаметно приблизившийся к финальным главам собственной биографии, объясняет паузу просто: все это время он писал книгу. В «Где приземлиться» проза надгробий и кино сталкиваются. Герой Билла Сейджа, постаревший режиссёр ромкомов, устраивается работать на местное кладбище. О новом, подводящем промежуточные итоги этапе кинематографе Хартли пишет Максим Селезнёв.
Хэл Хартли — один из тех самых инди-революционеров первого сандэнсовского призыва, начинавший синхронно со Стивеном Содербергом, Ричардом Линклейтером, Тоддом Хейнсом, — сегодня неожиданно возвращается с новым фильмом после 11 лет отсутствия. Тогда, в 2014-м, в драме «Нед Райфл» он уже будто бы подбивал кинематографические итоги и отдавал последние экранные долги, завершая трилогию о своем ключевом герое, бродяге и поэте Генри Фуле. Теперь он сам на бесцеремонный генрифуловский манер внезапно появляется из ниоткуда, только не с чемоданом, а с фильмом, но тоже компактным, почти невесомым, при просмотре ощущающемся едва ли не как короткометражка (70 минут + титры).
За его внешней простотой, нет, не таится двойное дно или рассказ-головоломка, и все же, пробуя сейчас подобрать слова о нем или хотя бы в общих чертах пересказать сюжет, я обнаруживаю себя перед пазлом, у которого нет единственно верного способа сборки. Об этом маленьком сюжете, касающемся маленького недоразумения можно начать говорить очень по-разному. Например, как о завещании.
«Где приземлиться». Реж. Хэл Хартли. 2025
«Где приземлиться» в буквальном смысле начинается с составления последней грамоты. Главный герой, Джо Фултон, в меру популярный режиссер ромкомов сталкивается с внутренним кризисом и задается вопросом: что станет с его имуществом — от прав на фильмы до домашней библиотеки и столовых приборов — после смерти? Обратившись за помощью к юристам, по их совету он начинает составлять перечень всех своих принадлежностей — безразмерный список, своего рода коллекцию слов.
В интервью Хартли рассказывает, что последние годы сам был занят ровно тем же самым: составлял список и тем самым оглядывался на прожитую жизнь через призму предметов (и порой образов), которые в ней появлялись. И хотя режиссер настойчиво повторяет — перед вами не автобиографичный, а просто личный фильм — и даже еще раз дополнительно настаивает на том же самом в финальном титре («все совпадения ненамеренны») все-таки сложно не заметить как опись имущества повлияла на саму форму «Где приземлиться». Фильма, жанр которого можно определить как ласковую инвентаризацию всего самого близкого.
Здесь книжный корешок, одно случайно брошенное имя или непримечательный предмет быта может рассказать больше, чем меланхоличный и ни в чем до конца не уверенный главный герой
В каждом третьем кадре от реплик персонажей отвлекают книжные шкафы, забитые книгами с неслучайными именами на корешках (многие сцены снимались в квартире Хартли, так что вид библиотеки, вероятно, предельно близок к аутентичному — скажем, почти на каждой полке можно обнаружить тактически рассредоточенные издания, связанные с Жаном-Люком Годаром). А вот не раз и не два возникает как раз чисто годаровский звуковой монтаж, остраняющими вскриками рвущий жизнь на неравные сегменты.
Вот Билл Сейдж в главной роли и Роберт Бёрк в роли поменьше — любимые актеры Хартли, обитающие в его кинематографе уже с 90-х. А вот на стене постер «Флирта» 1995-го, на котором изображена бывшая жена Хартли, Михо Никайдо. Теплые дружеские отношения с бывшей женой станут немаловажной частью истории Джо Фултона и в новом фильме — из таких игривых удвоений, намеков и ситуаций во многом и сочинен «Где приземлиться». Здесь книжный корешок, одно случайно брошенное имя или непримечательный предмет быта может рассказать больше, чем меланхоличный и ни в чем до конца не уверенный главный герой.
Однако не стоит думать, что Хартли разыгрывает сеанс ностальгии, на который приглашены исключительно свои — те, кто на позывной «Годар!» безошибочно и тотчас ответят: «Брехт!». Потому что об этом фильме и истории его создания можно рассказать и иначе. Допустим, обратив внимание на то, что он возникает из романа «Наш человек», над ним Хартли работал как раз с середины 2010-х. А еще точнее весь фильм материализуется всего лишь из одного абзаца, крошечного наблюдения романного героя:
«По пути он проходит мимо трехсотлетнего кладбища. Здесь он часто сидит, читает и наблюдает за мужчиной, чуть старше его самого, за садовником, который собирает в пучок упавшие сломанные ветки. Уверенный, знающий, скромный, единый с материалами, с которыми он работает: с веревкой, ножницами, хрупкими ветками, которые он бросает в тачку, самой тачкой и граблями, своими поношенными рабочими перчатками. Перемещаясь между местами, требующим его внимания, смотритель поглаживает ближайшее дерево, словно брата».
Разница лишь в том, что в фильме созерцание превратится в намерение, а внутренний монолог станет диалогом — в первой же сцене экранный Фултон заведет беседу с кладбищенским садовником, и желая разобраться с самим собой, попросит устроить его на ту же работу. «Выглядишь слишком нарядным для такого занятия», — засомневается садовник. «Наоборот, съемки ромкомов будто бы всю жизнь готовили меня именно к подобному», — озвучит робкую догадку Джо. За этим первоначальным анекдотичным (не)совпадением двух героев и двух миров — шоу-бизнеса и мемориального садоводства — просвечивает другое будто-бы-противоречие: между литературой и кино.
Хартли не раз объяснял, что одна из главных причин его режиссерского молчания в буквальном смысле прозаична: последние годы он больше занят письмом. Однако, уже после выхода «Где приземлиться», он выразит сомнение в том, что такой переход — от съемок к письму и обратно — является хоть сколько-нибудь радикальной переменой деятельности. Возможно границы между двумя активностями почти не существует, одна продляется в другой. У того же Годара есть известная формулировка: работая критиком в Cahiers в 50-е, он ощущал, что в текстах занимается съемкой фильмов, но затем все перевернулось, и вот уже снимая фильмы, он стал осознавать, что скорее пишет по поверхности экрана. Последние фильмы Хартли идеально иллюстрируют именно такой порядок вещей. Почти в самом финале один из приятелей Джо, анархист-мажордом подходит к доске с мелом, чтобы схематично изобразить свое отношение к смерти. «Ты что! Это же произведение искусства!», — одергивают его. «Ничего страшного, продолжай. Это ведь концептуальная работа», — тут же успокаивает его Фултон. Писать свои мысли поверх изображения и вперемешку с изображениями, неуверенно, путано, приходя к двойственности и странной комедийности палимпсеста — кажется, это и есть идеальное самоописание Хартли как режиссера, писателя и писателя-режиссера.
Наконец, можно обратить внимание на уже несколько раз мелькавшие в моем пересказе недвусмысленные намеки — последняя воля, кладбищенский пейзаж, философствования о смерти — чтобы попробовать рассказать о «Где приземлиться» в третий раз, снова иначе. Эта история появляется еще и из личного опыта Хартли, связанного с заботой за больным отцом и его уходом из жизни: «…все это время смерть была на расстоянии вытянутой руки, но не представляла угрозы для меня». То практическое, почти хозяйственное отношение к смерти, к которому как кажется приходит режиссер, возможно удастся описать цитатой еще одного любимого автора Хартли, эссеиста Мишеля де Монтеня. Монтень не раз касался темы смерти в своих «Опытах» и в частности писал:
«Я хочу, чтобы люди действовали, чтобы они как можно лучше выполняли налагаемые на них жизнью обязанности, чтобы смерть застигла меня за посадкой капусты, но я желаю сохранить полное равнодушие и к ней, и, тем более, к моему не до конца возделанному огороду»
Фильмы Хартли всегда были (кино)письмом, которому чуждо целеполагание, погоня за достижением конкретных целей, озабоченность своей конечностью. Да, финал так или иначе наступит, повествование оборвется, но это будет произвольный миг — такой же миг как все остальные крупицы хронометража.
Нерешаемая парадоксальность заложена уже в названии фильма
И все-таки это был бы не Хартли, если бы я мог позволить себе остановиться на одном выводе, одной формулировке или одной монтеневской цитате. Наперекор только что сказанному «Где приземлиться» в некоторых эпизодах загорается высокими надеждами на изменение, спасение, на победу жизни над смертью. Загорается, чтобы тут же снова перейти к скептицизму или спокойному пессимизму, который увереннее всего излучает одна из подруг Фултона, профессор философии, рассуждающая об экологическом кризисе и закате цивилизации. Однако, подобные мрачные разговоры невозможны без того, чтобы на изнанке обреченных слов не мелькали бы искорки гуманистической надежды. Как в вопросе, который профессор задаст поникшему Фултону: «Ты что, еще переживаешь, что тебя неправильно поймут?». Вопрос, в ответе на который каждое циническое «Уже нет» содержит частичку мечтательного «Ну, на самом деле да…»
Нерешаемая парадоксальность заложена уже в названии фильма и в стремлении героя — где-то приземлиться. В реальности, где приземление невозможно по определению. В этом заголовке крошечный пример той самой волшебной Хартли-ироничности, которая из фильма в фильм сбивает с толку и не дает покоя своей двусмысленностью. И за отсутствием понятной — трагической ли, смеховой — разрядки, провоцирует мысль. Именно поэтому «Где приземлиться», снятый в декорациях ностальгического фильма, таковым не оказывается. При минимальных отклонениях от знакомой формулы не воспринимается как «классический Хартли». А вместо этого касается чего-то простого и тревожного в твоей сиюминутности. В мгновении, устроенном как все мгновения.
«At last!» — кричит первый титр.
«At last!» — тут же соглашаюсь я.
