Елена Фанайлова
Елена Фанайлова

Выйти из сумрака


Подобной по значительности продукции в русском кино 2006 года есть штуки две. Ну, три. И у этой значительной работы есть совершенно определенные, тоже вполне значительные, достоинства и недостатки. Самый видимый, на мой взгляд, недочет «Гадких лебедей» — определенная метафизическая претенциозность, выражающая себя в абсолютной серьезности (одноименная повесть братьев Стругацких, по мотивам которой поставлена картина, все-таки вещица не без юмора), а также в некоторых деталях изображения и музыкального ряда. Самое крупное достоинство этого кино — своевременное обращение к грандиозному литературному первоисточнику.

В июле 2005 года я по довольно случайному стечению обстоятельств перечла забытую с юности книгу братьев Стругацких «Хромая судьба», в составе которой имеется произведение «Гадкие лебеди». В нем рассказывается о том, как в некоей стране, теперь напоминающей то ли Югославию после войн девяностых, то ли Прибалтику после отделения от Союза, или даже Россию, будь она чуть поменьше территориально и чуть ближе по организации жизни к европейской цивилизации, может возникнуть обыкновенный фашизм. На фоне некоторого благополучия граждан, основанного на доверии властям, склонности властей к авторитарным решениям и склонности граждан к простому житейскому компромиссу, когда властям делегируются права репрессировать всех «чужих» в обмен на спокойствие. В книге рассказывается о том, как обыкновенный фашизм постепенно возникает в голове, сердце и теле ничем не обремененного бюргера, и последний легко превращается в штурмовика, готового к убийствам. В книге также говорится о необходимости постоянного самоотчета писателя (шире — интеллектуала) как боевой машины прогресса. Об, извините за выражение, постоянном нравственном выборе и личной ответственности говорится также. Ну, и о том, как дети сначала становятся другими, лишь бы не быть как тупые родители, а потом в одночасье меняют мир.

Книга написана в 1967 году, в стране под названием Советский Союз, когда родных фашистов на родной земле можно было вообразить только в страшном сне. Сильные впечатления ждали меня через несколько дней после прочтения книги в аэропорту Калининграда: стайка молодых людей, летевших одним со мной самолетом, отрекомендовала себя русскими фашистами. Оказалось, они прилетали в Кенигсберг на сейшн в честь дня рождения какого-то из немецких национал-социалистических лидеров, поддержать местных товарищей. Они, от двадцати пяти до тридцати с небольшим, все работают в каких-то фирмах младшими и средними менеджерами, есть и заместители руководителей контор, то есть не безграмотные, а наоборот, продвинутые. Образованные фашисты со знанием компьютера.

Я о них, об этой новой генерации образованных агрессивных парнишек (и девчат, куда же без них) с атрофированным чувством реальности и высокоразвитым чувством того, что им чего-то недодали, думала ровно в те дни, когда фильм «Гадкие лебеди» выходил в ограниченный прокат. Обстоятельства времени и места: антигрузинская кампания и убийство Политковской. Циничные комментарии официальных СМИ, привычный разбой власти. Новенькое: практически полное отсутствие реакции «мастеров культуры» (в официальном поле — только подписанное Борисом Стругацким и Даниилом Граниным сотоварищи письмо в защиту грузинских коллег) и истерический вой в русском интернете, в «живом журнале», вой образованных фашистов, пусть они себя таковыми и не считают. В этой ситуации вспонимаются слова двух близких мне по жизни, но незнакомых лично пожилых женщин. Это родные бабушки двух моих гражданских мужей. Бабки, не зная друг друга, приблизительно в конце шестидесятых — начале семидесятых сообщили своим внукам-подросткам одно и то же: что на родную страну было бы неплохо сбросить атомную бомбу, или дустом ее посыпать, только эти, мол, радикальные меры дезинфекции изменят Родину. Интересно, что «Гадкие лебеди» написаны примерно в то же время, когда две довольно простые русские женщины, незнакомые с самиздатом и диссидентскими идеями, произносили свои инвективы.

Кажется, что в Зоне Лопушанского (которая, конечно, генетически связана с Зоной Тарковского и некоторыми эпизодами и идеями «Соляриса») — этим дустом русского женского проклятия и посыпано.

В этой Зоне то ли случился военный конфликт, то ли произошла экологическая катастрофа (а может, она произошла в Европе вообще — первая сцена фильма кажется продолжением «Времени волков» Ханеке, который закончил свою ленту прямой цитатой из Тарковского). «Мокрецы» Стругацких были интеллектуальными сущностями вроде гаммельнского крысолова, уводящими детей в иной мир за грехи родителей. Мокрецы Лопушанского — люди, по неизвестным науке причинам ставшие Иными, их вид напоминает не только о космических мутантах, но даже и о мусульманских террористах. Иные, и учат детей Иному, совсем как у Лукьяненко (тоже страстного любителя Стругацких): левитируют, как в Матрице, и одеты, как в Матрице одевается компания Нео, и детей так же нарядили. Дети рассуждают апокалиптическими цитатами из современных питерских философов и совершенно не склонны к человеческому, то есть как-то оправдывающему окружающих, поведению. Если что, подпишут вам, грешным, приговор, не задумываясь. В школе Иных, которая немного смахивает на Хогвардс, учится и дочь Виктора Банева (Григорий Гладий). Из приятного режиму, но оппонирующего ему литератора у Стругацких Банев в фильме превращается в успешного американского эмигранта, который в составе международной комиссии возвращается в Россию за своим ребенком. Собственно, из книги взята только эта коллизия — отношения отца и дочери (отцы и дети), она становится сюжетообразующей, а смыслообразующей — линия противостояния обыкновенного и чудесного, пугающего будущего и отвратительного настоящего, таланта и толпы, художника и государства, если угодно. В книге Банев — алкаш и бабник, отношения его с девочкой — вовсе не единственное, что ведет его к нравственному перерождению; в фильме эти отношения — напряженные и страстные, отец одержим идеей спасения дочери сначала из рук непонятных ему мокрецов, а потом — из лап постсоветских психиатров. Ни интеллигентный глава комиссии Айзек Големба (тончайший Леонид Мозговой), ни хамоватый брутальный совок Павел Сумак (сатирический Алексей Кортнев) не убедят писателя Банева ни в чем. Только дети, с которыми его дочь. Благодаря детям он попытается понять странных Иных, Чужих, Других, помогать им, спасать их, наконец, бросить им вызов ради спасения детей (и дети становятся человеческими детенышами, а не сверхсущностями, в момент опасности и необходимости выбора). Григорий Гладий в роли Банева не изображает ни жертву, ни супермена, и это хорошо и правильно: немного обрюзгший, заросший щетиной, близорукий человек, литератор-невротик (это красавцу Гладию надо было сильно постараться, чтобы превратиться в такое существо) в экстремальных обстоятельствах быстро вспоминает, что он мужик, от которого, как во все времена, зависят женщины и дети. И в этом его усилии он наконец обретает своего ребенка: в подвале, где Банев и его помощница Диана прячут детей от химической атаки военных, в полуобмороке кислородного голодания дочь наконец человеческим голосом просит его почитать стихи. Звучит Пастернак. ЗТМ.

Дети очнутся в советской палате номер шесть, где их станут лечить от гениальности не только уколами, но и телесериалами. Банев будет тщетно биться с санитарами, чтобы освободить дочь. Медперсонал — чудовища, винтики тупой карательной системы. Эти эпизоды явно отсылают к формановскому «Полету над гнездом кукушки». Финал фильма невероятно печален, намного печальнее книжного. Следуя логике и силе этих сцен, нельзя прийти к иному выводу: у таланта, у чуда, у Другого нет будущего, ему нет места в этом мире, в так устроенной стране. Безысходность такова, что заставляет зрителя сомневаться даже в символизме финальных кадров, когда девочка, не вполне утратившая волшебные способности, стирает ладонью решетку с окна палаты психушки, и за ним проступает и звездное небо, и нравственный закон. Фильм кажется мне нравственным приговором обществу современной России, с любовью сохранившей тоталитарные черты Советского Союза и быстренько приобретшей тягу к фашистским формам самовыражения.

Вообще, все, вызывающее у рецензента фильма не любопытство «как сделано», а живое, почти невротическое переживание-соучастие, находится не в поле фантастики, триллера или антиутопии, и даже не в поле детско-родительской мелодрамы (фильм, кстати, как будто не вполне решил, какому жанру принадлежать), а в том поле, которое описывает российскую историю последнего десятилетия. Здесь и постаревшая, отчаявшаяся, опустившаяся жена Банева в аэропорту, и кордоны военных, и патрули в городе и на дорогах, и нелепые, страшные приказы властей, после которых городок мечется в панике эвакуации, а бедные ученые впадают в истерику оттого, что их обманули. Пунктир, несколько штрихов, которыми Константин Лопушанский и его соавтор сценария Вячеслав Рыбаков рисуют катастрофическую биографию страны (имя ее, в отличие от книги, названо отчетливо, мы твердо знаем: это Россия), — этот пунктир, этот punctum, этот ожог вполне заменяет развернутую картину жизни у Стругацких. Из этих точек как будто бьет безжалостный свет реальности, разрывающий водный мир, эстетский сумрак киноповествования; эти дальние фонари освещают причины того, почему в затерянном городе на краю бывшей империи, которая до сих пор ворочается, как раненый хищник, случилась эта история.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить