Двое и революция
Виктор Шкловский и Роман Якобсон. Жизнь как роман. Реж. Владимир Непевный, 2009
С названиями порой происходят странные вещи. На встрече с режиссером Владимиром Непевным после демонстрации его документального фильма о Викторе Шкловском и Романе Якобсоне «Жизнь как роман» его, разумеется, спросили, имел ли он в виду фильм Алена Рене «Жизнь как роман», когда снимал свой. Непевный пожал плечами: «Нет, просто мне показалось, что та история, которую я рассказал, очень похожа на роман: психологический и остросюжетный одновременно». Наверное, это так. Но никто, и даже сам Владимир Непевный не заметил удивительного, вполне стихийного совпадения. Одного из героев фильма «Жизнь как роман» зовут … Роман. Роман Якобсон. Получилось славное, словно оборванное, недоговоренное название: «Жизнь как Роман … и Виктор». Очень точное, потому что фильм снят о двух жизнях, которые развела революция. Почему же два ярчайших филолога двадцатого века оказались по разные стороны баррикад?
По первому своему образованию режиссер Владимир Непевный — математик. Стало быть, ученый, исследователь, по преимуществу, по воспитанной в нем сути. Кант писал: «Любая наука ровно настолько наука, сколько в ней математики». Все остальное по небезосновательному мнению великого философа, — лирика и публицистика. Научное, исследовательское очень сильно в Непевном. Он умело роет материал. О чем и свидетельствует то самое последнее письмо Шкловского, обнаруженное им в архиве. Это — открытие. Причем открытие, совершенное там, где, казалось бы, прорыто все до основания. Чтобы в таком архиве, как архив Шкловского, найти новое, нужно быть ученым, каковым Непевный и является. Его так обучили. Но дело не только в научной кропотливости режиссера. Дело в том, что он, прежде всего, ищет формулу, структуру, если угодно, схему. И, обнаружив, строит историю по этой схеме, по этой формуле. Делает структуру. Вы можете не согласиться с его формулой. Но она есть и, даже не соглашаясь с ней, вы отталкиваетесь от нее. Она эвристична.
Формула «Жизни как романа» проста. Два новатора, два друга в пору революции. Два первооткрывателя в филологии. Лихие, веселые ребята. Они поставлены перед выбором. Либо — эмиграция и свобода, со всеми сложностями эмигрантской жизни. Либо — родина, но не свобода, со всеми сложностями несвободной жизни, с необходимостью лгать, идти на компромиссы, с невозможностью определить, с какой стороны враг и кто твой враг.
Один человек, Роман Якобсон, выбирает эмиграцию и свободу. Другой, Виктор Шкловский, выбирает родину и несвободу. Спустя тридцать лет они встречаются. И не просто не понимают друг друга. Они насмерть ссорятся. Не только потому, что один, Роман Якобсон, преуспел во всем, чего хотел, а другой, Шкловский, не сделал и половины того, что он мог сделать, но и потому, что один не понимает правил, по которым живет другой.
Шкловскому не объяснить Якобсону, почему в Советском Союзе начала
Поэтому публикация этих писем — удар по Лиле Брик, которая вовсю поддерживает поэтический Ренессанс шестидесятых годов ХХ века. Якобсон этих хитросплетений не понимает. Были письма, их надо опубликовать. Была любовь, без нее не будет полной биографии поэта. С черносотенцами спорьте, но зачем скрывать факты?
Виктор Шкловский и Роман Якобсон. Жизнь как роман. Реж. Владимир Непевный, 2009
Якобсон не понимает очевидные для Шкловского вещи — «зловещие вещи», среди которых он прожил тридцать лет. Он пытается объясниться с Якобсоном. И получает раз за разом холодные отказы. Впрочем, не знаю: если бы Якобсон не умер в 1982 году, а получил письмо Шкловского, может, он и ответил бы. Письмо, отрывки из которого цитируются в фильме, — абсолютный шедевр позднего Шкловского.
Вот это-то письмо и вызывает желание внести корректировку в формулу фильма Непевного. Потому что это письмо не ученого, а … поэта, литератора. Человека, который имеет дело не столько с информацией, сколько с эмоцией. Письмо о старости, об одиночестве, о том, что вот все умерли, одни мы остались, Ромка… В общем его не пересказать, как не пересказать настоящее произведение искусства.
Тогда и понимаешь, что «Жизнь как роман» снята не просто о двух людях, которым выпало жить в разных обществах, но о разных, совсем разных людях. Об ученом, Романе Якобсоне, и о поэте или литераторе, Викторе Шкловском. Это заметно и по самому фильму. Текст за Якобсона читает Сергей Юрский. Он хорошо читает этот текст. Хорошо, убедительно играет этого человека. Сухого, язвительного, остроумного, точного. Текст за Шкловского читает Александр Калягин. Это едва ли не лучшая его роль. Потому что сам текст дает возможность … сыграть. Чтобы понять это, стоит услышать одну только фразу из письма Шкловского Горькому, написанного, когда амнистированный левый эсер и формалист возвращается в СССР. Эту фразу Калягин произносит с невероятной тоской и силой: «Надо лгать!»
Собственно и первая ссора между Шкловским и Якобсоном произошла в точности так, как и должна произойти ссора между ученым и поэтом. Они были влюблены в одну женщину. Сестру Лили Брик, ставшую французской писательницей Эльзой Триоле и женой Луи Арагона. Но поссорились они не из-за любовного соперничества. Из-за другого. Оба писали Эльзе письма. В фильме их читают. Письма Якобсона — нормальные письма влюбленного интеллигента, а письма Шкловского — художественная проза. Так он их и издал книжкой под названием «Zoo или Письма не о любви». Якобсон был в ярости от такого бесстыдства. Но это же все равно, что упрекать Пушкина за то, что он напоказ выставил свои чувства к Анне Керн, опубликовав «Я помню чудное мгновенье…»
По этой же причине под тексты Шкловского и о Шкловском с пластической легкостью подкладывается видеоряд. Шкловский описывает то, как выводил из Персии в 1917 году русские войска. Проход верблюдов по выжженной пустыне такт в такт совпадает с его текстом. Но дело не в том, что жизнь Шкловского была драматичнее, чем жизнь Якобсона.
Якобсону тоже довелось выскальзывать из пасти «века-волкодава». В
Но все эти драматические события, как ни кощунственно это писать, не так хорошо поддаются эстетической обработке, как драматические события в жизни Виктора Шкловского. Потому что Виктор Шкловский сам их эстетически обработал. Закадровый текст Виктора Шкловского, который отлично читает Калягин, о гибели его старшего брата, Георгия, врача, пытавшегося защитить санитарный вагон, сам по себе страшен, а когда на его фоне идут кадры расстрела, совсем уж мороз по коже. «Его избили, раздели и бросили умирать в пустой вагон. Я не помню, кто это сделал. Красные, белые. Правда, не помню…»
Виктор Шкловский и Роман Якобсон. Жизнь как роман. Реж. Владимир Непевный, 2009
Или рассказ о том, как Виктор Шкловский ездил на Беломорканал выручать другого своего брата, Владимира — филолога, впервые переведшего на русский язык программное произведение Данте «Рассуждение об итальянском языке», христианина, организатора подпольных православных братств. В надежде спасти своего брата Шкловский поучаствовал в печально знаменитом сборнике о строительстве Беломорканала. Брата не спас. Не успел. Зато успел пошутить. На вопрос чекиста: «Как Вы здесь себя чувствуете?» ответил: «Как живая лиса в меховом магазине…»
Когда эта шутка звучит на фоне сохранившейся фото и кинохроники беломоробалтийского строительства, она лучше доходит. Более того, когда дело касается образности, художественной образности, текст Шкловского сам подсказывает режиссеру ход. В фильме цитируется отрывок из «Третьей фабрики» о том, как обрабатывают лен. Метафора ясна. Вот так обрабатывают … интеллигентов в новом обществе.
Под текст подложены кадры из производственного фильма тридцатых о льноводстве и хроникальные кадры строек, парадов, физзарядок, митингов, демонстраций. Снова — полное совпадение. Такт в такт. Тексты Якобсона таких видеовозможностей не предоставляют. Не для того они писались.
Непевный и сам прекрасно понимает, что речь у него в фильме идет о принципиально разных людях, но не ученом и поэте, а об ученом и авантюристе. От этого ситуация становится и вовсе парадоксальной.
Потому что вот один человек: смельчак, с головой погруженный в политику. В 1917 году он, комиссар Временного правительства, поднимает в атаку солдат, вконец разложенных большевистской пораженческой агитацией. Тяжело ранен. По излечении получает Георгиевский крест из рук Лавра Корнилова. Во время гражданской войны эсер, активный участник эсеровского подполья. Ускользает от ареста в 1921 году, бежит по льду Финского залива в Финляндию. В 1922 году он в Германии. На процессе эсеров в том же 1922 году он был бы в числе обвиняемых.
И вот другой человек. Со всеми своими смелыми филологическими гипотезами, со всеми своими дружбами и приятельствами с левыми поэтами-авангардистами, он, прежде всего, — ученый.
Кто из них выберет свободу, а кто родину? Ответ: авантюрист и смельчак, Виктор Шкловский выберет родину. Пойдет на компромиссы, на отречение от «формалистских ошибок», на то, что «надо лгать». Ученый выберет свободу. В фильме цитируется потрясающее письмо Шкловского Якобсону, в котором Шкловский вспоминает суд царя Соломона и резюмирует: «Лучше отдать ребенка в чужие руки, только бы он жил».
Здесь стоит уточнить, какую родину выбрал Шкловский. О каком «ребенке» он вел речь. Он выбрал революционную родину. «Ребенок», отданный в чужие руки, — не просто Россия, но революционная Россия. Та революция, которая была начата в феврале
Ведь Лавр Корнилов, награждавший Шкловского Георгием, был не только одним из создателей белого движения. Он был тем человеком, кому Временное правительство доверило арест царской четы. Революционный генерал, несостоявшийся Бонапарт, он не без удовольствия арестовывал царя и царицу. У него был свой счет к царскому правительству. В 1906 году он вместе со своим другом, Мартыновым, будущим генералом Красной Армии, проводил ревизию интендантских служб Сибири и Дальнего Востока, ответственных за снабжение фронта во время русско-японской войны.
Виктор Шкловский и Роман Якобсон. Жизнь как роман. Реж. Владимир Непевный, 2009
Друзья обнаружили повальное воровство и казнокрадство, о чем и сообщили в своем отчете. Никаких мер принято не было. Тогда Мартынов и Корнилов опубликовали свой отчет для широкой публики, за что и получили по шапке. За разглашение государственных секретов. Это правильно, потому что главный госсекрет в России: кто и сколько слямзил.
Можно себе представить, с каким удовольствием боевой генерал арестовывал бездарей, покрывающих воров и казнокрадов. Это в скобках. В пояснение к тому, что Шкловский выбрал не просто родину, но родину, в которой произошла революция, пусть не так, как виделось ему или Лавру Корнилову, или Борису Савинкову, но произошла.
Пусть эта революция в чужих, большевистских руках, но она будет жить. Вот тут и начинается самый сложный вопрос, который не разрешить ни статьей, ни фильмом о судьбах двух талантливых людей, бывших друзьями в юности, поссорившихся в старости. Вопрос о революции и о ее победе, неотличимой от поражения.
