Не наша Маша
В 2022-м году Олег Кашин внесен Минюстом РФ в реестр СМИ-иноагентов. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.
Меньше всего я бы хотел, чтобы этот фильм когда-нибудь показали в России. В наших условиях («наши условия» — не в смысле «путинская Россия», а в смысле — всё равно никто ничего не смотрит и не читает, все и так сами всё знают и тому подобное) по-настоящему культовым может стать только фильм, которого никто не видел. Зато все о нём слышали и примерно представляют себе содержание. Ещё два-три фестиваля, ещё две-три европейские и американские премьеры, и мне, Олегу Кашину, можно будет перевоплотиться в того самого чувака, который снялся в «Поцелуе Путина». Российская премьера эту магию, мне кажется, разрушит.
Но в России его покажут наверняка. В киноклубе Domeна на «Красном октябре», или в «Пирогах» на Сретенке, или даже в кинотеатре «Эльдар». Я называю места, в которых иногда показывают «документалочку»; самым успешным опытом такого рода был, очевидно, «Ходорковский» Кирила Туши. «Ходорковского» я не смотрел и, видимо, уже не посмотрю, но думаю, что перечислять «Поцелуй Путина» через запятую с ним вполне корректно. И там, и там — «опыт художественного исследования». Возможно, я недооцениваю своих коллег и вообще соотечественников, но практика, которая есть критерий истины, показывает, что современному русскому автору этот жанр — «художественное исследование», — не удаётся в принципе. Кто-то ангажирован, кто-то глуп, кто-то ещё что-то — в итоге вершинами жанра становятся в лучшем случае труды типа книги Маши Гессен о Перельмане (в худшем — фильмы Андрея Некрасова). Западный автор, которому в принципе наплевать и на Ходорковского, и на Путина с Якеменко, находится по сравнению с русским коллегой в заведомо выигрышном положении. Выигрышном настолько, что даже у тридцатисемилетней датской дебютантки русских конкурентов нет. И нерусских, разумеется, тоже — кому вообще может прийти в голову снимать кино о судьбе Маши Дроковой?
Поцелуй Путина. Реж. Лизе Бирк Перерсен, 2011
Судьба, если коротко, выглядит так. Жила-была девочка. В Тамбове, где она росла, ничего интересного не происходило, и когда в городе появились «Наши» (Маша в фильме называет их самой симпатичной субкультурой из всех, какие там тогда были; «субкультурой» — авторы фильма не обратили на это внимания, но это важно), она вступила к ним в движение, а затем сделала в нём стремительную карьеру. Позже у неё появились антинашистски ориентированные друзья (в том числе я). По мере сближения с ними она разочаровалась в нашистских ценностях и, не хлопая дверью, ни с кем не ссорясь, тихо исчезла из этой «субкультуры». Её там больше нет. Конец фильма.
Мария Дрокова, ныне возглавляющая пиар-направление в нескольких «сколковских» структурах типа «Российского квантового общества», не приехала ни на одну из европейских премьер фильма со своим участием. Слова плохого не сказала публично ни о нашистском движении, ни о бывших соратниках, ни об основателе движения, своём, очевидно, бывшем добром друге Василии Якеменко. Она вообще предпочитает не вспоминать о политическом прошлом, была бы рада, если бы этого прошлого у неё вообще не было: когда у Маши берут интервью по квантовым делам, она описывает свою предыдущую биографию ничего не объясняющей фразой «раньше работала в политике». Когда я привёз из Копенгагена несколько DVD с фильмом и постеров с большим портретом Маши, она отказалась их у меня забрать — ей это не нужно, и я её понимаю. Создателям фильма очень повезло, что они застали Машу именно в те месяцы 2010 года, когда она, сама ещё не понимая этого, разочаровывалась в «Наших», мы действительно дружили, и все ключевые эпизоды превращения юной нашистки в юную ненашистку происходили на моих глазах, Я не уверен, что имею право об этом рассказывать, но в этот период они наблюдали за Машей через свою нынче награждённую в штате Юта камеру.
Насколько я понимаю, фильм был задуман как параллельное жизнеописание нашистки Дроковой и оппозиционера Яшина, и, скорей всего, из этого получилась бы какая-то совсем неприличная клюква: хороший мальчик кричит «Путин, уходи», плохая девочка Путина целует — ох уж эта загадочная Россия! Реальность, с которой датчанам повезло, переписала сценарий. В начале ноября Машу снимали вместе с её подругой, которая приняла участие в «антипутинском» календаре журфакаМГУ и переживала, что в связи с этим актом гражданского мужества её ждёт судьба Анны Политковской. Маша при включённой камере успокаивала подругу: не бойся, мол, посмотри на Кашина — пишет что хочет, и ничего ему за это не бывает. Через два или три дня я попал в новости. Лиза Бирк Педерсен позвонила мне, когда мне часто звонили какие-нибудь иностранцы («Скажите, Олег, что вы думаете о свободе слова в России?»), и я, согласившись дать очередное интервью, думал, что просто соглашаюсь дать очередное интервью. Интервью оказалось каким-то неприлично долгим. Мы встретились в семь часов утра в день похорон Людмилы Гурченко, потом я съездил на похороны, потом, мысленно матерясь, вернулся к датчанам и продолжил разговаривать с ними на камеру, обещая себе, что больше в этом участвовать не буду. А потом датчане уехали, и я игнорировал их письма и звонки, но они всё писали и писали. Чем дальше, тем жалобнее. Знаете, как это бывает — без вас у нас фильма не будет, деньги потрачены, нам будет плохо и всё такое. Хорошо, давайте ещё один раз. Они приехали снова и несколько часов возили меня по Садовому кольцу в такси с привязанной снаружи камерой, чтобы меня было видно через стекло, в котором отражаются огни ночной Москвы. Вернулся домой. Они провожали и, как вернулся, тоже снимали. Тот самый Кашин заходит в тот самый двор — «ШОК! ВИДЕО!». Написал им письмо: простите, мол, меня в вашем фильме уже и так слишком много, больше сниматься не буду. Письмо они получили, когда у них уже была арендована половина «Калина-бара», чтобы снять нашу первую с Машей встречу после покушения на меня.
Встречу сняли в другой день, когда я уже остыл и понял, что людей подводить нехорошо, даже если это датчане, которые снимают фильм «Поцелуй Путина». Те, кто всё-таки видел фильм, на эту сцену реагируют одинаково: живые люди так не разговаривают («Привет, Мария!» — «Привет, Олег! Как у тебя дела?» — «Да ничего нового» — «Я рада тебя видеть» — «И я рад тебя видеть!»), но это действительно был единственный дубль и единственная наша с Машей встреча за эти полтора года. Может быть, кстати, что и последняя, я всё-таки её знакомый из тех времен, когда она «работала в политике» и о которых она предпочитает теперь не вспоминать.
Поцелуй Путина. Реж. Лизе Бирк Перерсен, 2011
Я не знаю, могут ли эти пояснения как-то повлиять на восприятие фильма (если, конечно, кому-нибудь из читающих этот текст удастся посмотреть «Поцелуй Путина»). Я был примерно на пяти показах в Амстердаме и Копенгагене, и публика там реагировала почти одинаково. Было ровно две реплики, над которыми зал смеялся (Илья Яшин говорит, что нашисты могут только гадить; я говорю, что если Путин и послан России Богом, то только как ангел апокалипсиса) и ровно два документальных эпизода, на которые зал реагировал коллективным «ох!» (нападение анонимных провокаторов на автомобиль Яшина с подробно снятым актом дефекации на капоте и лайфньюсовское видео про покушение на меня). Каждый раз я вздрагивал, когда зал встречал молчанием видео с летающими фаллоимитаторами на форуме «Другой России» — видимо, просто трудно сразу понять, что происходит на экране.
Голливудские аналитики накануне фестиваля Sundance писали, что «Поцелуй Путина» может быть интересен только зрителям, зацикленным на новостях, а не широкой аудитории. С этим стоит согласиться. И в том числе поэтому я бы не очень хотел, чтобы фильм показывали в России: наша аудитория устроена примерно так же, как та, о которой пишут голливудские критики, и у фильма, о котором все слышали, но никто его не видел, намного больше шансов стать культовым.
