Олег Ковалов
Олег Ковалов

Обыкновенный фашизм. 40 лет спустя.


Фильму Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» (1965) исполнилось 40 лет. За это время — точнее, со времён перестройки — в стране были обнародованы Секретный дополнительный протокол к «Пакту Молотова-Риббентропа» и документы о расстрелах в Катыни, изданы объёмистый «Гитлер» Иоахима К. Феста, «Психология масс и фашизм» Вильгельма Райха, «психоаналитические» портреты вождей нацизма Эриха Фромма, «Язык Третьего Рейха» Виктора Клемперера, «Масса и власть» Элиаса Канетти, эссе Сьюзен Зонтаг «Магический фашизм», «Ледокол» Виктора Суворова, «Застольные беседы Гитлера», «Воспоминания» Альберта Шпеера и мемуары Лени Рифеншталь… да мало ли что из того, о чём и помыслить не могли первые зрители и сами авторы фильма «Обыкновенный фашизм». Многое было ещё не написано, многое — не издано или строжайше запрещено.

Кажется, более всего Михаила Ромма удивило бы не то, что сочинения Гитлера совсем недавно красовались на книжных лотках столицы, а то, что в стране, гордящейся Победой над фашизмом, враг, казавшийся давно поверженным — возник как бы из воздуха, почистился, приосанился и стал выглядеть почти респектабельным. Нынешние юнцы, татуированные свастиками, винят Гитлера исключительно в «русофобии» да нападении на Россию (а на Англию, скажем, он напал «правильно»). От этих соображений не слишком отличаются рассуждения «новых державников», рассуждающих о фашизме исключительно как о военном противнике.

Образ фашизма, рождаемый российскими СМИ в дни Праздников 9 мая, становится совсем уж абстрактным, наподобие уэллсовских марсиан, а о каком-либо идейном противостоянии и речь не заходит. Это — враг, конечно, но… не изверг с ножом в зубах, сошедший с плакатов Великой Отечественной, а — враг как бы солидный, достойный, респектабельный, не лишённый при этом и неких экзотических черт. Словом — не хлюпик какой-нибудь, а сильный и храбрый противник. Такого врага можно уважать, и победой над ним приятно гордиться. Словом, заводится та же песня: фашисты плохи тем, что напали на нашу Родину, а в общем… спас же Гитлер немецкий народ от безработицы, инфляции и уродливых излишеств «Веймарской» демократии.

Сам словно «фашизм» перестало быть ругательным; так, в книге Эдуарда Лимонова «Священные монстры» эссе о Николае Гумилёве уважительно названо — мистический фашист (а Гитлер скромно представлен как художник). Сыграла свою роль и обычная притягательность «запрещённой» идеи, и вот — фашисты уже стали выглядеть этакими «диссидентами» и эстетами.

Жизнь — драматург, склонный к внешним эффектам и «знаковым» сопоставлениям: так, 21 июня 2001-го года, в канун «круглой» даты — начала Великой Отечественной, под овации зала на сцену Петербургского Дома кино вышла… Лени Рифеншталь. Кто предположил бы, что в 21-м веке приз «Золотой кентавр» российского фестиваля «Послание к человеку» с формулировкой «За неоценимый вклад в развитие мирового кинематографа» получит режиссёр, чей главный фильм, «Триумф воли», воспевает съезд нацистов в Нюрнберге?!.. Средства Массовой Информации почтительно освещали визит в Россию «Легенды мирового кино» (газета «Метро» ласково назвала её «бабушкой Лени»), журналисты восторгались остроумием, обаянием и спортивными увлечениями дамы, а после конференции наперебой гордились тем, что не задали ей ни единого «неудобного» вопроса.

На сеансе «Триумфа воли» респектабельный зал Дома Кино часто аплодировал не мастерству режиссёра, а… выступлениям Гитлера. «Вождь» напористо призывал приструнить буржуазию, укреплять здоровую семью, бороться за нравственность и народное единство, расшатанные годами «демократического» хаоса… «А что, правильно говорит…» — гуляло по залу.

Самый радикальный демократ города, Саша Богданов, наивно принёс к Дому кино изданную за рубежом книгу о преступлениях нацизма. Его палец всё указывал на мутное пятнышко на нерезкой фотографии, где цепочка людей ожидала расстрела, — а голос настойчиво и беспомощно вопрошал: «А эта девочка чем виновата?..» Почему, дескать, она должна расплачиваться за то, что выдающийся кинематографист решал свои пластические задачи, поэтично снимая её палачей?.. Но мутное пятнышко на старом снимке в глазах зрителей, рвущихся на сеанс, не шло ни в какое сравнение с баснословной киногенией фильма «Олимпия».

Лени Рифеншталь теперь вполне почтенный классик киноискусства, националисты именуют свастику уважительно и так, что и не поймёшь, о чём идёт речь — «Знак Коловрата», об НСДАП отзываются как об обычной политической партии, не хуже многих. Актриса Елена Руфанова томно заявляет в прессе: «Я хотела бы быть такой, как Ева», — имея в виду не библейскую героиню, а… Еву Браун, сыгранную ей в фильме «Молох» (1999), и это никого не шокирует, как и сам фильм Александра Сокурова, казалось бы, из-за показа «Гитлера с человеческим лицом» обречённый на скандал. А лента Алексея Германа-младшего «Последний поезд» (2003), прочувствованно изображающая страдания несчастных… оккупантов, гибнущих в снегах дикой России, даже не вызвала дискуссий.

Снимаются и не столь элитарные произведения. Свои «подвиги» бритоголовые снимают видеокамерой, а молодой человек, слывущий у них «режиссёром», обеспечивает им, так сказать, «идеологическое обеспечение» — из кадров, «добытых в бою», делает клипы, где заснятые избиения брюнетов в электричках идут под песнопения «патриотических» рок-групп. В творческом активе этого юноши есть и «игровое» произведение — инсценировка, со странной педантичностью названная «Повешение таджикского наркодельца в подмосковном лесу», что должно, вероятно, отсылать ассоциации к другому названию — «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой» (1942). Интернет взорвался восторгами — «Очень круто! Жаль, что не по-настоящему».

На все обвинения в пропаганде нацизма Лени Рифеншталь невинно округляла глаза — она, мол, всего лишь «снимала кино», — как будто никому не известно, что последовало за таким «кино». Пасти наших волчат уже в крови — жертвами их, однако, оказываются не могущественные «наркодельцы», а всё больше студенты, романтически гуляющие в одиночку, и беспомощные дети. Как водится у фашистов — на словах мы бросаем вызов сильным мира сего, а бессильную злобу на личную безмозглость и серую жизнь вымещаем на тех, кто кажется нам слабее и бесправнее. Так, забитые и затюканные жители России почти инстинктивно травят даже тишайших «гастарбайтеров», выполняющих самую грязную работу в городах — ведь у них прав «ещё меньше», и, если что, жаловаться он не побежит. Да и некуда.

Опасно, что уличная шваль загадила интернет своими воззваниями — но куда опаснее, когда дикарские идеи переводятся в самый респектабельный регистр и исподволь вводятся в «легальный» социальный оборот.

Вот отгремела пышная процедура перезахоронения И. А. Ильина — широким массам этот философ абсолютно неизвестен, и трудно предположить, что его прах вернули на Родину, выполняя их чаяния. Ильин, однако, сотрудничал с нацистскими организациями, что было редкостью среди российских философов-эмигрантов. Положим, у нас плюрализм, эра примирения и всепрощения, и вообще — «Кто старое помянет…» Но как отделаться от ощущения, что даже эпатажное название программной работы Ильина — «О сопротивлении злу силой» (1925), — звучит желанной музыкой для нынешних хозяев России? Ура! Национальная идея обнаружена, обоснована и сформулирована! Так что столь почётное возвращение именно его праха на Родину не кажется случайным — никому же не приходит в голову перевозить в Москву прах демократа Герцена.

Меняется тональность обсуждений знаменитой гипотезы Виктора Суворова о том, что Сталин готовил превентивный удар по Германии. Поначалу она вызвала самый мощный аргумент ортодоксов — «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Действительно, как допустить, чтобы Советский Союз выглядел агрессором? Некрасиво как-то получается. Но настаивать на нашем миролюбии становится как-то «несовременно» и несвоевременно — ведь узаконена же уже великая национальная идея о «противлении злу силой», — и у Суворова возникли самые неожиданные «союзники», гордо заявляющие: да, готовились. Да, хотели захватить мир. А что тут такого? Почему «им» можно, а «нам» нельзя?

Вот ходкие рассуждения на эту тему в работе со знаменательным названием «Преддверие Великой Отечественной Войны 1939–1941 гг.: становление Великой державы»: «…только новое обострение крисиса в Европе (т.е. война — О.К.) позволяло СССР вернуться в большую политику в качестве великой державы» (В кн.: Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй Мировой — Москва, «Яуза», 2006, с. 33). Это пишет доктор исторических наук Михаил Мельтюхов, но моральный уровень его рассуждений — тот же, что и у «интернетчика»-невежды с его двуцветной схемой вечного инфантила — «наши» / «не наши», всё своё — хорошее, всё чужое — хуже некуда.

Выходит, что лозунг «Германия превыше всего» сам по себе вполне имеет право на существование. — А как иначе, — покачивает головой учёный муж. — Каждое государство имеет свои интересы… — и заводит песню о «национально-государственных интересах Советского Союза» (См.: Там же, с.170). А хотя бы для декоративной скорби по тем, кто положит головы за эти интересы, места в его рассуждениях не находится. «Арифметика», как говорил Достоевский.

Доктор наук совсем уж размечтался: «В случае же полного охвата Земли социалистической системой была бы полностью реализована /…/ задача создания единого государства Человечества. Это /…/ позволяло создать достаточно стабильную социальную систему и давало бы большие возможности для развития» (Цит. по: Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй Мировой — Москва, «Яуза», 2006, с. 172). В переводе с академического на общедоступный это означает: «Вперёд, вперёд и вперёд с помощью вооружёной силы» — как говаривал Вождь мирового пролетариата.

В общем, ошибка Сталина была не в том, что он ввязался в войну, а в том, что её… проиграл — водрузил красный стяг всего лишь над Рейхстагом, а надо было — чтобы он трепетал над Капитолием, взамен звёздно-полосатого. И настали бы — Рай земной, сплошная духовность и экспроприация экспроприаторов, хоровое «пение под дождём» и общий труд во имя светлого завтра и вышестоящих товарищей. Эти разговоры о «национально-государственных интересах Советского Союза» — чем лучше болтовни Гитлера о «жизненном пространстве», якобы позарез нужном для Германии, и планов его «Блиц-крига»?

На фоне ползучего реванша нацистских идей и нацистской эстетики — стоит вновь вглядеться в ту ленту, что 40 лет назад ошеломила советское общество (а фильм посмотрело 20 млн зрителей — для «неигровой» ленты цифра громадная) — «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма.

Сразу отмечаешь, что в ней нет ни слова о «Пакте Молотова-Риббентропа» и, тем более — о том, какая именно страна сердобольно вооружала бедняжку Германию, смертельно униженную Версальским договором. Гитлера на экране «много», но о его карьере рассказано невнятно, со скачками и пропусками, без особых психологических мотивировок, и всё время кажется, что автор что-то не договаривает. Нет ни одного упоминания о Сталине, о его расправах и лагерях; можно сказать — потому и нет, что о них, как утверждают либералы, говорится опосредованно, через изображение гитлеризма. Но все оценки Советского Союза здесь исключительно «положительны», а это плохо совмещается с «эзоповыми» намерениями.

Разумеется, не сказано о том, что именно демократия, а не та или иная «хорошая» партия или даже «рабочий класс» является реальной альтернативой фашизму. Не сказано и об антигитлеровской коалиции, и кажется, что Советский Союз победил врага в одиночку. Вообще, едва здесь заходит речь о странах именно Западной демократии, как на них изливаются потоки иронии, которая, расточаясь и на самые невинные явления вроде молодёжных танцулек, конкурсов красоты или платьев с большими вырезами, кажется какой-то необоснованной. Западная Германия преподносится исключительно как оплот реваншизма и неонацизма — нечто издевательское Ромм вкладывает даже в произношение названия этой страны, неизменно выговаривая «Фе-Эр-Ге». Но внутреннее «очищение» от нацизма происходило здесь не на словах, а не на деле — нам бы у «Фе-Эр-Ге» поучиться.

Сегодня легко уличать ленту за то, чего в ней нет. Но перед нами — авторская лента с определённой концепцией, а не учебник политграмоты, рассчитанный на один сезон.

В дежурных аннотациях говорилось, что фильм Ромма разоблачает «звериную сущность фашизма» — верно, вроде бы, но… что-то мешает применить к ленте это пропагандистское клише времён Великой Отечественной. «Зверскими», — а точнее, какими-то нечеловеческими, — представали здесь именно деяния фашизма, что же до его сущности, то… пугало как раз то, что её трудно было назвать «звериной» и на этом успокоиться.

Казалось бы, в центре рассказа о фашизме должна стоять история Мировой войны и геноцида народов — этими преступлениями он заслужил проклятия человечества. Но, как всякий уважающий себя режиссёр середины 60-х, Ромм не придерживается «линейной» хронологии повествования, а выстраивает «блоки событий» «по смыслу» — и важнейшей главой в его конструкции оказывается та, что посвящена вроде бы малозначительной для истории нацизма, да и вообще не занимавшей советских исследователей теме — «Искусство Третьего Рейха».

В прологе фильма камера Германа Лаврова скользила вдоль нар опустевших (кажется — полностью вымерших) бараков Освенцима и остывших печей его крематория, показывая то, что осталось от жителей этого страшного города — тонны свалявшихся женских волос, ряды отстёгнутых протезов, груды детских горшочков… Уже появились на экране снимки, педантично приложенные к отчёту об истреблении еврейского населения Варшавы: мальчонка в большой, сбитой набок кепке, в коротком пальтишке и с голыми коленками — беспомощно и неловко тянул вверх руки под наведённым дулом винтовки какого-то вояки, напускающего важность на свою стёртую, абсолютно незапоминающуюся физиономию; клубы дыма словно сгустились в грозовое облако, что преследует группу людей, идущих под конвоем…

Казалось бы, творцы этого террора должны обладать… даже не варварскими, а какими-то… нечеловеческими вкусами: в искусстве обожать разрушительные формы, показ патологии или особо изощрённых зверств. Ничуть не бывало: искусство Рейха предстаёт здесь регламентированным и залилизанным; в выставочных залах, показанных Роммом — самые умеренные формы пустого и мертвенного академизма: ни взлёта ввысь, ни священного безумия, ни воплощённого экстаза, словом — никакого «выхода за грань» или «интересной неправильности», отличающих живое искуссство с его сильными эмоциями, страстями и порывами в неизведанное. Эрих Фромм, уверенный в латентной некрофилии нацистских вождей, получил бы здесь наглядное подтверждение своих психоаналитических концепций.

Cоветские либералы дружно говорили, что нацистское искусство, показанное Роммом, похоже на родимый «социалистический реализм». Но… в каком «социалистическом реализме» было хотя бы подобие полуголой Марикки Рокк, сладострастно извивающейся на фоне восточных орнаментов?.. В фильм включены совсем не образцы политической пропаганды, а расхожие образцы «массового вкуса». Ничего индивидуального и оригинального, всё — вожди в мундирах на фоне горной гряды или с охотничьми трофеями, герои из мрамора и слащавые «ню», — вопиюще банальное и приспособленное для «массового потребления», притом — невероятно напыщенное.

Ромм говорил, что не собирался делать «фильм ужасов» — и долго идёт к главе о войнах, лагерях и геноциде, которая, собственно, и называется — «Обыкновенный фашизм». Но и здесь — изображение преступлений нацизма словно вторит теме бездушной банальности как питательной среды для обыденного, «обыкновенного» геноцида. Чтобы создать «шоковый» эффект, в монтаже часто сталкивают изображение, нестерпимые для восприятия — с нарочито банальными. Монтажная фраза Ромма, где бравые немецкие парни под лихую песню покоряют мир — по видимости построена так же: воины смешно охотятся за курами — и деловито расстреливают, а затем, как дети малые, взапусти бегут голышом к речке — а после снова вешают и истязают.

В монтаже, однако, не ощущается контрастности этих изображений — кадры льются единым потоком, где уже не различимо банальное и чудовищное, и зверства карателей кажутся естественным продолжением растительно-бодрого существования симпатичных ребят в форменках, не лишённых к тому же милых «общечеловеческих» слабостей: взгляните, с какой увлечённостью они, лукаво поглядывая в камеру, лепят из мокрого песка распростёртую на берегу голую женщину. На этих открытых лицах нет зверских гримас, свирепости или следов вырождения — одна болезненная… «нормальность», вопиющая и торжествующая «норма». Само «нечеловеческое» является здесь как бы… продолжением этой воинствующей банальности.

В фильме много цитат из Гитлера; его заявления хвастливы, агрессивны, полны самодовольства и самообожания, крайне редки здесь откровенные нелепости вроде утверждения, что германцы, мол, произошли не от каких-то там неандертальнцев, а прямиком от древних греков. Стенограммы его «Застольных бесед», однако, часто похожи на сплошной бред и выглядят как документ распадающегося сознания. Но это… какая-никакая, а оригинальность; Ромм же делает всё, чтобы Гитлер казался не буйнопомешанным, а дюжинным функционером с манией величия. (Интересно, что Леонид Баткин, в своём известном эссе «Сон разума» анализируя речевой рисунок «застольных бесед» Сталина, остроумно уподобляет советского вождя… нарицательному персонажу Зощенко.) Мировая война и геноцид, ведущийся с какой-то нечеловеческой педантичностью и мелочной пунктуальностью — кажутся здесь организованными маленькими напыщенными бюрократами.

Отсюда — такое вроде бы странное свойство фильма, как его внимание к самой… плоти экранных персонажей: это, кстати и поражало на первых просмотрах ленты. Обвинением нацизму казались не только его преступления — но то, какими оскорбительно безобразными выглядели здесь его вожди с их дурными манерами выскочек и мещанскими замашками на «изячное» и величавое.

В разговорах об «Обыкновенном фашизме» неизбежно возникают параллели с «дружественным» советским режимом; хотел того Ромм или не хотел, но сам его фильм провоцирует на это. Так, смотря на то, как обыгрывает Ромм саму «телесность» воротил Рейха — все эти животы, ляжки, жирные пальцы, странное пристрастие складывать руки на причинном месте, — как не вспомнить ту эмоцию, которой «пробило» в эмиграции поэта Георгия Иванова при виде физиономий новых хозяев своей Родины, запечатлённых в газете или кино: «Какие отвратительные рожи, / Кривые рты, нескладные тела, / И в центре — жирный Маленков, похожий / На вурдалака, ждущего кола».

Фильм Ромма наглядно показывает, отчего кинохроника в принципе неугодна властителям: можно соглать в закадровом комментарии — но невольный жест или непроизвольная гримаса не солгут, а выражение глаз политика, запечатлённое киноплёнкой, уже не оспоришь и не «исправишь» никаким монтажом. Точно поэтому — показывая антифашистов, особый и даже главный акцент Ромм делает на их «прекрасные лица».

Часто спорили — закладывал ли Ромм в свой фильм сознательные параллели с советской системой? Но, во-первых, феномен нацизма достоин исследования и сам по себе. А главное… любой ответ на этот вопрос ничуть не меняет восприятие фильма. Там, где воцаряются банальность, бездушие и бесконечная оглядка на «массовое потребление» — там возникает если не фашизм, то — та «фашизоидность», от которой до геноцида — рукой подать. Так, Ромм социологически точно показывает образцы искусства даже не столько тоталитарного государства, сколько — страны с однопартийной системой. Функционирование именно этой системы (а какой же ещё?) исследовал Ромма, и нацизм со всеми своими убйствами и разрушениями неизбежно вытекал из самой её природы.

Как ни странно, именно на этот аспект фильма мало обращали внимание в год его выхода — и именно сегодня, когда вновь в ходу разглагольствования о том, как Гитлер облагодетельствовал немецкий народ, изнемогавший от инфляции, уродливых издержек демократии, свалившейся, как снег на голову, и унизительного Версальского мира, навязанного кроткой Германии бесчеловечным Западным миром, — он становится особенно актуальным.

Вновь на все лады — и даже либералами на радиостанции «Свобода», — перепевается миф о том, как Гитлер «победил на выборах». Но где и когда они состоялись? Данные о президентских выборах 1932-го года ничуть не секретны: на них победил Гинденбург, набравший 19359650 голосов, а Гитлер набрал 13418011 — изрядно, но… где же победа? Каким бы ни был Гиндербург — он всё же воплощал социальные идеалы Веймарской республики, и именно за этот путь развития проголосовало большинство избирателей. 30 января 1933-го года, вовлечённый в закулисные интриги, он назначил Гитлера канцлером. Очень «кстати», в ночь на 27 февраля 1933-го года, запылал Рейхстаг, и новый энергичный канцлер показал врагам Германии, где раки зимуют: все партии — кроме одной, разумеется, — были запрещены.

Интересно, что это обстоятельство ловко эксплуатировала советская пропаганда: иной и знать-то ничего не знал о нацизме, но с важным видом повторял, что Гитлер «победил на выборах». Ясно, что таким образом бросалась тень на саму процедуру выборности — доигрались, мол, демократы со своими процедурами — вон какого изверга всем нам подсунули! То ли дело у нас: пусть выбор небогат — кандидат один, но зато — не «кот в мешке», а проверенный товарищ, в «фюреры» не полезет. Интересно, что та история с выборами в Германии, что искажалась советской пропагандой «в пользу» однопартийной системы, именно от неё и… предостерегала — первым шагом к фашизации Германии стал именно отказ от многопартийности, а не её наличие.

После первого же просмотра фильма в далёком 1965-м, нам, тогда восьмиклассникам, казалось, что мы обжили каждый уголок той реальности, которую показал Ромм. Дело было не только в том, что советский человек 60-х имел смутное представление и о своей-то недавней истории (в библиотеке невозможно было получить подшивку «Правды» десятилетней давности) — что уж говорить о нацизме! Просто — мы ощутили здесь саму плоть исторического времени так, как, скажем, человек, не бывавший на фолкнеровском Юге, вдруг, по беглой фразе или одной детали — вроде грязных штанишек девчонки, раскачивающейся на ветке дерева, — ощутит его чувственно и как бы целиком. Точно так же — мы знаем все детали, частности, цвета и запахи якобы выдуманного «государства Оруэлла», а с момента выхода фильма «Обыкновенный фашизм» мы, пусть и споря в чём-то с его авторами, любое новое знание о нацизме так или иначе соизмеряем с их лентой.

Впрочем, критику фашизма сегодня впору начинать с чистого листа — совсем по-детски доказывать даже не то, что фашизм и сталинизм — «Близнецы-братья», а то, что и то, и другое, вообще-то… плохо.

«Продвинутая» молодёжь, впрочем, уже нашла для «антигероев» Ромма тот «архетипический» ряд, который они заслужили. В цикле Петербургского киноклуба «Платформа» фильм «Обыкновенный фашизм» демонстрируется вместе с лентами о Носферату и Дракуле. Название цикла — «Кровососущие уроды».

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить