хроника

Назад в будущее


Конференция Дети Синематеки, 2013

Музей кино на Красной Пресне я застал уже на самом излете, не успев по-настоящему ощутить тот знаменитый эффект единения перед мерцающим экраном; об этом чувстве в первую очередь вспоминают те, кто был в числе его постоянных посетителей. Я успел сделать лишь несколько глотков того сладковато-спертого воздуха — достаточно, чтобы заразиться духом синефилии, пропитаться удивительно притягательной атмосферой места, но недостаточно, чтобы хоть сколько-нибудь утолить нарождающуюся жажду кинематографа. Вскоре после этого Музей кино на Красной Пресне был закрыт.

По всей видимости, я могу сказать, что принадлежу к очередному потерянному поколению, появившемуся на свет на закате красной звезды и взрослевшему в другой стране, другом мире, связи которого с прошлым стремительно рвались. Мы росли под знаком зрелища, в неразборчивую видео-эпоху, когда фильмы сваливались на голову случайными видеокассетами; центральными кадрами взросления стали самолеты, врезающиеся в башни-близнецы. Фассбиндер говорил, что кино для него было настоящей семьей, которой у него никогда не было дома. У меня семья была, но кино как будто учило большему. Когда в подростковом возрасте мое случайное скольжение по фильмам уперлось в Ингмара Бергмана, я почувствовал в этот переходный момент очень важное родство — почувствовал, что я не одинок. Именно это ощущение и привело меня на Красную Пресню, но было уже слишком поздно. К счастью, в отличие от 90-х, когда Музей был практически единственным местом, где можно было прикоснуться к истории кино, не ограничиваясь ее магистральной линией, в середине нулевых интернет подарил возможность находить фильмы и смотреть их, обходясь без посредников. Но кинообразование мне, как и многим другим моим ровесникам, пришлось получать самостоятельно, по сути, вслепую. И с тех пор меня не покидало ощущение, что Музей кино у нас украли.

Наум Клейман на конференции Дети Синематеки, 2013

Украли наш дом, потому что Музей был именно домом, как для огромного количества зрителей, среди которых и многие, если не все, режиссеры, заявившее о себе в нулевых, так и для самого кино: если церковь — это дом Бога, то Музей — храм кино. И это положение вещей естественно для любой синематеки. Если вы были хоть в одной из них, вам знакомо это теплое, приносящее внутренний покой чувство — знать, что у кино есть свой дом, в который вы всегда можете вернуться. Такие места кажутся неподвластными времени, хотя они его в себе аккумулируют. Сейчас, когда даже на фестивалях практически невозможно увидеть фильм в оригинальном формате, задача музея хранить и показывать фильмы с тех носителей, на которые они были сняты. И дело тут даже не в том, что пленка живая, потому что сделана из органического материала, или в галлюциногенном эффекте мерцания кадров. Пленка — носитель времени, время входит в саму ее плоть, и благодаря ей мы можем его ощутить, практически потрогать.

Петер фон Баг на конференции Дети Синематеки, 2013

Тот же Фассбиндер, с которым, кстати, российского зрителя в свое время познакомил именно Музей кино, говорил, что снимать кино — это как строить дом. Некоторые его фильмы были словно половицы, другие словно стены, этот можно назвать гостиной, а здесь — расположилась спальня. Все фильмы были сделаны в разные моменты жизни и по разным причинам и, по его идее, к концу жизни его фильмография становилась домом, в котором он мог бы жить. Но этот дом, построенный им вместе с сотнями других зодчих теней, на самом деле лабиринт, как в «Замочной скважине» Гая Мэддина, в нем можно блуждать бесконечно, открывая все новые пространства. Сейчас уже абсолютно ясно, что никакой общей истории кино не существует, нет никакой единой линии развития кино, а есть множество параллельных и пересекающихся историй. И задача Музея, как и любого мало-мальски серьезного киноведа, в том, чтобы эти параллельные линии презентовать именно в их синхронности, обнажая сложный и неоднозначный рисунок ткани истории.

Вместе с домом в 2004 году у нас украли и продолжают красть нашу память. Один из уроков, которые мне преподал Музей кино, я вынес из фильма Криса Маркера и Алена Рене «Статуи тоже умирают»: объект умирает тогда, когда исчезает взгляд, на него направленный. Основная задача любого музея — это хранение, или сохранение свидетельств истории. Но нет никакого смысла накапливать их в погребах, если эти свидетельства невозможно увидеть. Их нужно постоянно извлекать из пыльных архивов, чтобы эти свидетельства начали нам что-то сообщать. Когда у Музея кино был свой дом, он делал это постоянно. Он делает это по мере сил и сейчас, когда у него этого дома нет: устраивает выставки и показы там, где это возможно. Но этого недостаточно. Серж Дане, чья жизнь изменилась после того, как он увидел «Ночь и туман», признавался, что в фильмах искал призрак своего погибшего отца. Я, как и многие другие, искал в кино свое прошлое и прошлое своей страны, которое все больше вытесняется или трактуется однобоко для оправдания существующего порядка. Кино — коллективная память, и фильмы — лучшие свидетели истории. А впадая в беспамятство, мы выпадаем из истории, и предыдущие ошибки будут повторяться вновь и вновь. Красный май 68 года начался в феврале, когда решением правительства генерала де Голля с поста директора французской Синематеки был снят еe основатель Анри Ланглуа. Студенты и режиссеры «французской новой волны» вышли на улицу, потому что это было преступлением против истории, потому что это было преступлением против памяти. И они отстояли свой дом. У нас это преступление сошло с рук.

Михаил Ямпольский на конференции Дети Синематеки, 2013

Сейчас Музею обещают будущее, но оно все еще не определено. Уже несколько лет Музей проводит регулярные показы в кинотеатре имени Моссовета и не только, но зрители на них практически не приходят — вот что значит 8 лет амнезии. Да, практически любой фильм теперь можно найти самостоятельно, но задача Музея не только в том, чтобы их показывать, но, что даже важнее, в том, чтобы быть навигатором в мире кино и все время освещать зрителям неизведанные территории. Музей должен стать памятником кино, куда люди приходили бы не только ради просмотра фильма или выставки, но ради того, чтобы почувствовать себя по-настоящему причастными к этому миру. Музей кино может и должен иметь свое, пусть небольшое, но издательство, где можно было бы выпускать книги по истории и теории, которых у нас сейчас тоже катастрофически не хватает — такие издательства есть у каждого музея кино или синематеки. Я не говорю о возможности реставрировать и печатать новые копии фильмов. Все это Музей мог бы осуществить, но ни для чего из этого пока нет ни средств, ни возможностей.

Я убежден, что если не сделать все, чтобы спасти Музей сейчас, второго шанса у нас уже не будет. За последние годы деятельность Музея как будто ушла в подполье — в силу обстоятельств он потерял своих зрителей, а новых не появилось. Со стороны может казаться, что он работает вхолостую и существует в параллельной реальности. Но это не так. Перечислять заслуги Музея во времена Красной Пресни можно бесконечно, достаточно вспомнить, например, первую в России ретроспективу Годара или самую крупную за пределами Японии ретроспективу Одзу (33 из 36 сохранившихся фильма), фактически не знакомого зрителям. Но и за годы бездомного существования удалось сделать очень многое: только за последние несколько лет Музей смог организовать ретроспективы Нагисы Осимы, Такео Кимуры, Канэто Синдо, Пьера Этекса, Сейдзюна Судзуки и много чего еще. Если говорить о современных героях, то Педру Кошта в России впервые показал также Музей кино.

Музей — не застывшая во времени институция, он прекрасно осознает необходимость перемен и страстно желает их осуществить, были бы возможности. Важно наконец понять, что Музей не принадлежит ни Науму Клейману, ни государству, ни кому бы то ни было еще — он принадлежит нам с вами, каждому из нас. Пора бы уже взять его судьбу в свои руки и начать открытый диалог. Иначе мы рискуем потерять не только кино, но и связь с прошлым. А без прошлого невозможно и будущее.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: