«мама!»: В огне плода нет
Огонь, страх в глазах, и тьма. Склейка.
Мужчина (в титрах — Он, играет Его Хавьер Бардем) ставит на полку странный кристалл и одновременно оживляет дом-пепелище: на выгоревшие стены ложится штукатурка, подоконники обрастают краской, в кровати пробуждается Она (в титрах Мать, играет Ее Дженнифер Лоуренс). То ли флэшбек, то ли флэшфорвард.
Он — создатель, творец, поэт, угрюмо морщит лоб над пустым листом гениальной когда-нибудь рукописи, картинно жаждет вдохновенья. Она — хранительница домашнего очага, кухарка, прораб и мастеровой, водит шпателем по стене, словно художник — по холсту. Что-то ее тяготит и тревожит: то в стене застучит, то в туалете зажурчит — она пьет лекарство и снова принимается за работу.
Это метафорический идеальный Вантуз, который помогает нам прочистить метафизические Трубы.
Наверху — Его кабинет, внизу — Ее царство: котел, мазут, стиральная машина. Дом стоит в центре идиллии, посреди поля, лес шумит вокруг зеленым пикселем. Однажды в дверь стучат, и на пороге возникает незнакомец, врач (в титрах — Мужчина, Эд Харрис), а на следующий день появляется его жена (Женщина, Мишель Пфайффер). Затем — их сыновья (сыгранные реальными братьями — Доналом и Брайаном Глисонами), а потом случается Страшное.
Спросите, к чему эти большие буквы? Но ведь Аронофски вопреки типографике названия всё пишет именно так — с большой. Стоило бы и мне обо всем увиденном писать с самого начала так: Он, Она, Творец, Дом, Любовь, Семья, Идиллия, Незнакомец, Незнакомка, Зависть, Страх, Грех, Кровь, Смерть, а дальше Дитя, Поэзия, Слава, Тщеславие, Бог, Религия, Огонь. А дальше пришлось бы перевести Дух и добавить: Ремонт, Раковина, Пирог, Ужин, Вантуз. Да, тут действительно проблема — даже Вантуз у Аронофски и тот с заглавной. Это метафорический идеальный Вантуз, который помогает нам прочистить метафизические Трубы.
Это не фильм, а чистая экзальтация, просто восклицательный знак, который, будь Аронофски еще немного смелее, стоял бы не в названии, а после фамилии режиссера.
Трейлеры и постеры подавали «маму!» под соусом «Ребенка Розмари», и где-то далеко за Границей критики все еще усердно пишут про Поланского и Де Пальму (могли бы чиркнуть и про Тарковского — Эд Харрис так похож на Солоницына, которому «приятно упасть с интересной женщиной»). Критики составляют удобный для зрителя пул отсылок, маскируя условностями хоррора свое бессилие перед увиденным. Ведь это настоящее Бессилие. Не какая-то метафора бессилия, а настоящая его аллегория, обобщенный и конкретный образ краха интерпретатора перед двухчасовой драмой (это слово тоже терпит фиаско), которую спустя неделю после премьеры на Венецианском фестивале разыгрывают голливудские звезды в твоем районном мультиплексе.
К чему мне приготовить тебя, дорогой читатель?
Рассказать ли о камере, которая плотоядно наматывает круги вокруг распаленной и наивной героини Дженнифер Лоуренс, подпитывая клаустрофобию зрителя, застрявшего в магическом особняке? Или о Хавьере Бардеме, который, кажется, решил, что это фильм о ненасытном мужском эго, эксплуатирующем кроткую женскую природу, и страстно изобличает это злокозненное чудище доступными ему средствами (то есть, корчит рожи)? А, может, о том, что творится на экране в последние сорок минут, после того как Кухонная Раковина не выдерживает и отходит водами Потопа (кажется, из прошлого фильма Аронофски), напоминая нам о теме, заявленной в названии фильма? Нет уж. Едва ли скудные слова дадут хоть какое-то понимание того, что приготовил Автор своему зрителю. О чем этот фильм? О Любви? Браке? Боге? Ха-ха, конечно, об этом. И еще обо всем остальном.
Предупреждение одно: уберегите себя от того, чтобы как-то интерпретировать происходящее на экране. За деревьями нет никакого леса. Держите себя в руках, не ищите тайные знаки, не гадайте над хитросплетениями мнимого смысла. Конечно, любой фильм в сути своей метафора, которая рассказывает не совсем то, что показывает. Но этот душный и пышный мираж не она. На сей раз экран изъясняется со всей возможной прямотой. И именно за это стоит ценить «маму!». Это не фильм, а чистая экзальтация, просто восклицательный знак, который, будь Аронофски еще немного смелее, стоял бы не в названии, а после фамилии режиссера. Как и герою Бардема, ему 48 лет. И, да, тоже в каком-то смысле Поэт с большой буквы.
Читайте также
-
Шепоты и всхлипы — «Мария» Пабло Ларраина
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо