Мантас Кведаравичюс: «Как сталь закаляется, так и новости изготавливаются»
Мариуполис. Реж. Мантас Кведаравичюс, 2016
— Когда и как вам пришла в голову мысль снять фильм «Мариуполис»?
— Еще четыре года назад я захотел снимать в этом месте. Там были эти греческие села, меня интересовала эта тема. Когда начался конфликт, Мариуполь уже был на карте моих возможных проектов. И в какой-то момент стало ясно, что там что-то такое происходит, какие-то новости стали поступать непонятные о возможном наступлении. Но толком никто ничего не писал, не показывал. Стало ясно, что нужно поехать посмотреть. Это было в марте 2015 года.
— Почему вы выбрали именно этих героев — сапожник-рыбак и телеведущая?
— Во-первых, это очень красиво выглядит на экране. А во-вторых, это обычная жизнь мариупольская. Люди работают на фабрике, а после работы они рыбачат. Для меня это очень серьезный вид занятости.
— Ну а телеведущая — потому что она в центре событий?
— Она же дочь сапожника.
— Но вы не закладывали в это никакого политического смысла?
— Конечно, закладывал. То есть я не знаю, мне просто интересна сама работа репрезентации: каким образом создается репрезентация войны, репрезентация общества, репрезентация политической ситуации. Как и кем это создается. Поэтому мне было важно не только кино сделать, но и показать, как это изготавливается. Вот как сталь закаляется, так и новости изготавливаются. Этот аспект мне был интересен.
— Есть мнение, что снимать фильм об Украине сейчас несколько конъюнктурно. Вас не обвиняют в том, что вы следуете моде?
— Нет. Я думаю, это глупо. Я думаю, если посмотреть на слово конъюнктура — connect, что-то связано. Что связано? Все в таком случае конъюнктура. Покажите мне, что не конъюнктура. Нельзя так сказать, если тот, кто делает кино, любит свою работу. В любом случае, человек, который занимается любым искусством, хочет что-то сказать. Если это телевидение или журналистика — тогда уже по-другому, это другие вещи.
— Ваш первый фильм о Чечне тоже был снят крупными планами. Это ваш авторский стиль?
— Да, там тоже было много крупных планов. Это мой способ наблюдения за миром.
— Как в таком случае вам удается находить столь близкий контакт со своими героями, чтобы они позволяли снимать эти крупные планы?
— Может быть, это происходит потому, что я не чувствую никакой разницы между людьми, между их профессиями, статусами, языком, идеологией. То есть может это именно то, что помогает быть с людьми.
Мариуполис. Реж. Мантас Кведаравичюс, 2016
— Песня, которая звучит дважды в фильме, с припевом «Сладкую ягоду ели вместе, горькую ягоду ем одна» — это символическое напоминание об общем советском прошлом?
— Для меня так метафора работает: есть какие-то песни, тексты, слова, диалоги, лица, которые каким-то образом для меня работают. Я их чувствую. Во всей картине они для меня важны. Потом, конечно, какие-то смыслы находятся. Но смысл — это не то, от чего я отталкиваюсь или к чему я стремлюсь. Мы находим его везде, но это не начало и не конец кадра, песни, диалога.
— В Мариуполе действительно так много советской фактуры или вы специально снимали в рамках этой эстетики?
— Это потому, что меня в первую очередь интересовали места, на которых как-то отпечатана история. И я двигался по этим местам. Любой город можно показать с разных сторон, но у меня нет времени показать все это многообразие. За полтора часа я могу показать столько, сколько эти полтора часа позволяют.
— Но что означает для вас «советское», как для человека, который, наверное, еще родился при СССР?
— В первую очередь, это создание какой-то субъективности через множество разных сил. И культурный слой — это одна из сил, которые создают нас как личность. Вся советская система и эстетика — одна из таких мощных сил. Если мы живем в каком-то мире, мы слушаем какие-то песни или радио, смотрим какое-то кино — это все то, что создает нас, наш менталитет. И, конечно, все культурные советские коды присутствуют в моем фильме.
— В вашем фильм есть сцена, снятая 9-го мая, когда люди с георгиевскими ленточками с одной стороны ругаются с людьми с красными маками (украинская символика) с другой. Как вам кажется, почему имея одно и то же советское прошлое, одни люди в Мариуполе встали на сторону России, другие — на сторону Украины?
— Я думаю, это потому, что людей изначально заталкивают в какие-то категории, заставляют избирать в своей сущности какую-то сторону. Я думаю, что это насилие. Для меня все эти перепалки на улице — результат идеологического насилия.
— А вот этот кадр, когда Мариуполь бомбят, и человек, то ли раненый, то ли погибший, лежит на тротуаре — это постановка или реальная сцена?
— Только зритель может сказать — реальный это труп или нет.
— Ну, хорошо. Не страшно вам или вашему оператору было снимать эту сцену, когда бомбили?
— Каждый по-своему определяет для себя, что такое страх.
— Некоторые считают, что вы не достаточно ясно высказываетесь по поводу агрессии России к Украине.
— Мне очень легко было бы сказать, кто виновен, но это уже написано, сказано и пересказано. Это уже форма идеологии. Это или оппозиция, или обвинение… диалог, в котором ничего не происходит нового. Вся диалектика обвинения или нахождения виновных — это диалог, в который я не хочу вступать. Потому что ничего в Мариуполе, на Земле не меняется на политическом уровне. То есть, грубо говоря, у сапожника жизнь не улучшится. Есть силы, против которых я очень четко высказываюсь — против национализма, против идеологии, против религиозного дискурса, против войны, в целом. Эти моменты я очень четко обозначил.
— Да-да, о религии вы тоже высказались. В какой-то момент к сапожнику приходит известный одесский философ Ута Кильтер и говорит, что она атеистка. А как она оказалась в Мариуполе? Это постановка?
— Просто проходила мимо. Пришла чинить сапоги.
— Ваш предыдущий фильм был о кадыровской Чечне, этот — об Украине. Следующий проект тоже будет политическим?
— Я сейчас снимаю в Афинах, Стамбуле и Одессе. Как и в любом фильме, там будет любовь и смерть.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»