admin admin
admin admin

Кинотавр-2012. Пять вечеров: Борис Хлебников


Константин Шавловский: Я должен сказать какие-то вступительные слова вообще про программу «Пять вечеров». Она родилась отчасти из нашего обсуждения в журнале «Сеанс» о месте кинокритики в современном кинопроцессе. Часть сегодняшних участников в нем выступили, в частности, Борис Нелепо и Василий Корецкий. Написали тексты программные о том, что такое кинокритика, и зачем она нужна. Но, если бы мы друг с другом обсуждали эту проблему, это было бы никому не интересно, поэтому мы позвали Бориса Хлебникова, который представляет фильм «Пока ночь не разлучит» в конкурсе «Кинотавра». Мы будем говорить об этом фильме, но, конечно же, не только о нем. Сегодня, так как я буду модератором, у меня просьба ко всем участникам дискуссии — по очереди высказать предложения. Мы все посмотрели фильм, прошло два фестивальных дня. О чем бы вы хотели, сегодня поговорить, какую тему обсудить?

Василий Степанов: Можно я первым расскажу, как житель севера здесь единственный, кроме Кости? Почему для меня, как для петербуржца, просмотр фильма был таким интересным опытом? Потому что я никогда не был в ресторане «Пушкин», никогда не вращался в московской жизни такого рода. Я посмотрел в нее, как в аквариум, хотя мне показалось, что репортаж 2005 года, на котором основан, может быть, не так актуален, как другие репортажи из «Большого города»? Вот об этом я бы хотел поговорить, в частности.

Борис Нелепо: Мне кажется, что Борис Хлебников своим фильмом заставляет нас, наверное, подумать, о ключевом, главном вопросе современного российского кино — это то, как российское кино показывает современность, о том, как оно переносит действительность на экран. Если кратко. Я потом продолжу эту мысль. Мне кажется, самое интересное — то, как современные режиссеры осмысливают то, что мы видим своими глазами в повседневной жизни.

Василий Корецкий: Мне бы хотелось поговорить о духе времени. И о том, насколько кино с его длительным достаточно производственным циклом может служить адекватным медиа, чтобы отражать другие формы реальности.

Владимир Лященко: Я задался одним вопросом, даже несколькими. Обычно я не задаюсь ими. Первый — насколько воспринимает этот фильм зритель, не знакомый с его персонажами? То есть, обычно я предпочитаю думать о том, как я это воспринимаю, но здесь мне было бы интересно порассуждать о том, как это могут видеть люди, которые не знают эту публику, не знают эту среду, не знают это место. Ну и перейти от этого к репрезентации неких культурных кодов в российском кино, локальных способов восприятия.

Камила Мамадназарбекова: Я, честно говоря, думала обсудить современную зрительскую комедию и возможность ее создания документальными средствами.

Константин Шавловский: Боря, наконец, о чем хотел бы поговорить ты?

Борис Хлебников: Обо всем об этом.

Съемки фильма Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012. Фото: Дина Щедринская

Константин Шавловский: Просто хотелось задать некоторые топики разговора. Насколько я понял, все хотят говорить про время и о том, насколько оно отражается на экране в связи с этим фильмом. Боря, ты хотел продолжить. Продолжай.

Борис Нелепо: Я начну с разочарования. Я считаю, что Борис Хлебников, наверное, один из самых значительных режиссеров современного российского кино и поэтому, вообще говоря, достаточно высоки запросы, достаточно высоки ожидания, и я, если честно, остался достаточно сильно разочарован фильмом «Пока ночь не разлучит», не смотря на то, что я поклонник всех остальных фильмов Хлебникова. Но, мне кажется, интересно обсуждать фильм не в плане режиссуры, потому что здесь проблема не режиссера, а проблема кино, которое делается достаточно долго. У меня есть такое чувство, что за то время, пока фильм снимался, вообще окружающая действительность достаточно сильно поменялась. И этот фильм, будь он снят через год после того, как был написан репортаж, стал бы такой временной капсулой, time capsule, абсолютной шкатулкой, в которой хранится стоп-кадр с запечатленной на нем середине нулевых, о которых и идет речь. Даже если, возможно, он появился бы год назад, он казался бы дико точным в наблюдениях, дико смешным и дико правильным. Я не буду говорить очевидные вещи, но все, что произошло в последние полгода, сильно поменяло ландшафт, и ресторан «Пушкин» на самом деле уже не актуален, и ресторан «Мост», в котором все это снималось. Инвесторы, по-моему, не знают, что с ним делать, и он простаивает пустой и никому не нужный. И эти люди, мне кажется, так себя уже не ведут. Все как-то страшно поменялось и получилось, что время опередило фактуру кинематографическую.

Константин Шавловский: А как люди себя не ведут — там, по-моему, никаким специальным временем это не маркировано.

Борис Хлебников: Нет, давай я отвечу. Смотрите, я думаю, что, безусловно, время очень сильно изменилось за последний полгода. Это все произошло ровно после съемок нашего фильма, и этого нет в фильме. Если бы мы снимали уже во время всего действия, я бы ничего бы не изменил, честно могу сказать. Потому что я был бы очень сильно ангажирован в тот момент. А, во-вторых, на самом деле по сути-то ничего не изменилось. Я участвовал в огромном телемосте на телеканале «Дождь» и, значит, максимально точное там было высказывание от какой-то барышни, которая сказала, как ужасно все изменилось, потому что раньше мы сидели все за одними столиками, общались, было все замечательно, а сейчас я вот сижу и вижу, что моя подруга в ресторане, она вот другого мнения по поводу Болотной площади. И как ужасно, что я не могу сесть к ней за столик. И проблема она, на самом деле такая же, на уровне проблем, которые обсуждаются в ресторане. Может быть, там нету всей этой протестной позиции, но она такая же точно абсолютно глазированная, нелепая и абсолютно московская и не имеющая отношения к тому, что в стране происходит. Я все понимаю про Болотную площадь, я туда ходил, но это все равно точно так же смешно. И есть там это, нету, там качественно ничего не изменилось, качественно другого разговора или другой темы не возникло. Проблема того, что мы теперь едим отдельно за разными столиками — не качественное изменение, его фиксировать я бы не стал.

Константин Шавловский: Можно я добавлю одно наблюдение, в частности, немножко критики? Постольку, поскольку мы с тобой обсуждали этот проект, много ты рассказывал, потом я читал интервью, там главная идея в том, что четыре пятых фильма нагнетается атмосфера какой-то бессмысленности и тяжести времяпрепровождения, которое так отрывочно, соответственно, смонтировали, беспорядочно. И, наконец, разрождается гроза в виде этой драки, и все люди освобождаются. И потом случились эти события, в частности, Болотная, и мы восприняли это так, будто было все тяжело-тяжело-тяжело, и — раз — гроза прошла. Но, когда я смотрел фильм, я, может быть, смотрел уже подготовленным, я вот этого нагнетания тяжести не увидел, я увидел много гэгов. Часть из них были смешными, часть не очень смешными. Увидел актерские работы — часть хорошая, часть не очень хорошая. Но того ощущения, которого я ждал, что мне будет тяжело, тяжело, и все тяжелее, и наконец-то потом — раз — лично я этого не увидел. Я шел в кино с ощущением, что фильм про время и про сегодня, а вышел с ощущением, что фильм про вчерашнее.

Василий Корецкий: Я хотел бы Косте ответить. Дело в том, что это ощущение напряжения, которое растет, мне кажется, это очень важная составляющая, которая превращает водевиль в ноэлевскую картину. То ничто, во что как бы превращается финал, потому что никакого катарсиса не происходит — этот шутливый финал открыт.

Борис Хлебников: На самом деле, если серьезно говорить, тот телевизионный продюсер, с которым я разговаривал, сказал, что это идеальный пилот для ситкома, и я с ним абсолютно согласен, потому что, в общем-то, это мог бы быть сериал. И для меня на самом деле это не плохое качество, а хорошее. То, что мы немножко в чем-то опоздали со временем, я ответил, но так быстро невозможно реагировать на время, это действительно очень важная штука. Не помню, кто сказал про время, но это действительно очень важная составляющая. Конечно, интересно на телевидении этим заниматься — телевидение намного быстрее реагирует. Ни один фильм, который у нас недавно выходил, не реагировал так быстро на время, как, например, «Наша Russia». «Наша Russia» была самым социальным, реагирующим быстро проектом. Конечно, на телеке интереснее сейчас делать вещи быстрого реагирования. В кино это невозможно, это там год. Даже в наших случаях, когда все быстро происходило — все равно год. Здесь ты можешь раз в неделю.

Съемки фильма Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012. Фото: Дина Щедринская

Василий Корецкий: У меня есть вопрос к финалу, потому что мне этот финал кажется абсолютно приклеенным. Ну, я домысливаю. Естественно, сообщение, переходя от отправителя к получателю, трансформируется, так культура строится. Но мне интересно от отправителя сообщение. Что вы имели в виду этим финалом: это действительно вынужденный ход, потому что совершенно непонятно, что с этим делать, или это намеренная…

Борис Хлебников: Нет, это моя абсолютно авторская воля. Когда я прочитал этот текст, мне захотелось сделать что-то приятное для этих людей и как-то их освободить, чтобы они подрались, развеселились, чтобы что-то с ними произошло. И чтобы им было приятно. И я сделал для них приятную какую-то вещь. Вот и все.

Константин Шавловский: Может быть, поразмышляем о реакции на время? Есть пример, «Доживем до понедельника» — фильм, который, в общем, о событиях 1968-го о вводе войск в Чехословакию, но картина снималась до этих событий. Почему этот пленочный, тяжелый, большой кинематограф мог отреагировать на время до этого времени, но сегодня он бесконечно опаздывает?

Борис Хлебников: Это не совсем так, потому что мы сегодня смотрим и видим, что это про это. Как мы весь американский кинематограф семидесятых видим, что это рефлексия на Вьетнам и так далее, и так далее. Кино так устроено, что долго делается и не может быть прямо совсем внутри-внутри времени.

Константин Шавловский: Речь скорее о предчувствии времени, о предчувствии героя, о проговаривании времени через кинематограф. Мы все время об этом разговариваем и создается ощущение, что сегодня кино начинает устаревать просто как элемент искусства.

Василий Корецкий: Можно ремарку? Интересно сравнить с сериалом Германики, который в принципе про то же — про некий класс, который пытается себя определить. Почему в случае Германики мы говорим об актуальной проблеме, которая всех нас волнует — буржуазия-не буржуазия — некий промежуточный класс, который не хочет быть явлен публике?

Борис Хлебников: Это не буквальное кино, которое мы сняли, оно не про сегодняшнее время, это не фильм быстрого реагирования. Я просто для себя это определил — это фильм про купечество, про Москву, про храм Василия Блаженного, который яркий, смешной и так далее. Москва она была всегда такой. Она всегда была жирной, всегда была веселой, всегда была денежной.

Василий Корецкий: То есть это Лесков такой?

Борис Хлебников: Это не Лесков.

Василий Степанов: Мы слышали несколько раз слова «водевиль» и «комедия», а мы все знаем, что драматически это очень сложный жанр, и тут получилась такая история. Мне кажется, что это полностью лишенная драматургии вещь. То есть драматургии в традиционном ее понимании. Чтобы было развитие сюжета, развитие героев, но этого ничего нет. Нам даны такие сценки, в общем, где-то занимательные, где-то не очень, и выход в эту драку. Ну, он, правда, дарован сверху режиссером. Режиссером и этим героем. О которых мы, кстати, почти ничего не узнаем по большому счету. Кто эти люди, кроме двух реплик, что это тусовщицы, это бизнесмены, это два официанта, у одного в личной жизни проблемы, у другого проблемы. Но вот ничего домыслить в принципе, выходя за рамки предложенных нам обстоятельств, мы не можем и, мне кажется, в этом большая проблема фильма.

Борис Хлебников: Нет, мне кажется, то есть, может быть, в этом есть большая проблема, но я так и хотел сделать, потому что мне как раз понравился этот текст, потому что я ничего не понимал про этих героев, но пытался понять. Когда ты идешь мимо и слышишь обрывки этих вещей, которые у меня на самом деле составлялись в портрет ресторана. Нет, мне на самом деле не хотелось про них больше рассказывать.

Константин Шавловский: А ты знаешь про них больше? Ты их понял в процессе съемок и так далее, или они так и остались вот такими персонажами?

Борис Хлебников: Да нет, почему, я их понимал, как-то там додумывал для себя, но мне не хотелось их расшифровывать больше, потому что мне это казалось неправильным для фильма. Я не знаю, как это объяснить.

Василий Корецкий: Можно, я объясню? То, что персонажи не раскрыты — как раз указание на то, что этот фильм хочет быть современным. Например, мне не нужно знать, что с этими героями происходило — я их немедленно позиционирую в свои представления о Москве. Я четко понимаю, поскольку живу в Москве и вижу их каждый день — для меня это абсолютно понятные персонажи, и отсутствие контекста… Мне вот, например, на пресс-конференции было очень интересно, как украинские критики воспринимают фильм, потому что они вне контекста, они знают о московской жизни из газет.

Борис Хлебников: Ой, я был в киевских ресторанах, мне кажется, там еще все более разухабистее происходит. Причем в Питере, мне кажется, этого не могло произойти. Ну или могло, но с большим натягом. И в этом смысле Киев с Москвой очень похожи.

Василий Корецкий: В этом и плюс, и мину с фильма. В этом есть современность. Нам не нужно знать об этих персонажах, мы и так понимаем, потому что мы живем в этом. И одновременно мы понимаем, что они умерли, не то, что исчезли. Просто сместился фокус. Но не это сейчас интересно, не эта часть их жизни.

Борис Хлебников: Наверное, да.

Владимир Лященко: Мне в этой связи хотелось уточнить по поводу материала исходного — это репортаж, некоторым родом собранный? Подслушанные в ресторане разговоры — это журналистский выбор. Для материала выбраны именно эти разговоры именно на эти темы. Но у меня есть ощущение, что часть этого разговора, то, что вы сами слышите, выпадает из этого фильма.

Борис Хлебников: Мы там изменили только одну вещь, на самом деле. Мне казалось, что там только одна штука неправильная — девочки просят куда-то поехать папу. Он говорит, что поехали, по-моему, на Мальдивы. Он называет какую-то экзотическую для того времени страну. Сейчас, понятно, изъездили весь мир и таких тем нет. Поэтому мы сделали Италию, чтобы было тупо обычно. Второе — я волновался по поводу пары, где один мужик долго сидит, а потом говорит «вали его на пол», но у меня абсолютно все сомнения пропали, когда у нашего с Леной общего товарища приехал друг из Владивостока на золотом «Инфинити», и я наблюдал, как все отлично. Я понял, что ничего не изменилось, и все может происходить точно так же.

Владимир Лященко: А нехватки не было разговоров, которые вы слышите, но которые не попали?

Борис Хлебников: Нехватка есть, мне кажется, что про Болотную площадь я не стал бы делать точно, абсолютно. Мне кажется, что нехватка есть про фашизм, про фашизм там мало и водевильно. А мне кажется, что это основная тема национальной ненависти сейчас. С другой стороны, мне очень не хотелось делать там столкновение кухни и ресторана. Наверное, это не до конца правда, но это случай, рассказанный нам казахами, пока мы собирали материал. Есть такая мечта о возмездии, миф, когда можно позвонить и сказать — пошел туда, пошел туда, и все раз и случится. И мы экранизировали мечту всех азиатов.

Константин Шавловский: У меня вопрос про кухню очень важный, мы его уже обсуждали между собой. Почему ресторан дан яркими пятнами разных цветов, а кухня по сути сливается в одно — мы видим массу суетящихся туда-сюда людей. Никаких персонажей, кроме сушефа и двух официантов, просто там не видим?

Василий Степанов: Ну почему, там еще девочка посуду моет.

Константин Шавловский: Окей. Все равно этого значительно меньше, тогда как эти два мира присутствуют в фильме, делят его на две части.

Борис Хлебников: Меня поразило в нескольких ресторанах, в которых мы были на кухне, и то же самое ощущение было у Марины Федоровской, которая там работала посудомойкой, пока собирала нам материал. Она сказала — это ее было ощущение — что это общий организм, чистый, стерильный. То есть это миф, что там плюют в блюдо и на грязных тарелках подают. У нас было ощущение какой-то радостной работы от всего этого. Мы были в нескольких ресторанах — везде работали нелегалы, и везде было ощущение, что это какой-то общий организм. Всегда. Мы как-то так и хотели сделать его. Костомаров, кстати говоря, намного интереснее снял кухню, ну и красивее просто.

Борис Нелепо: Вы говорили, что фильм о московском купечестве, и у меня такой сразу вопрос. Нет ли противоречия, что ироничный, язвительный портрет московского купечества сделан при участии всего московского бомонда, который, если честно, и это очень сильно видно на контрасте с вашими предыдущими фильмами, в кадре перетягивает внимание на себя? Потому что, мне кажется, некоторые сцены тяжело смотреть просто из-за общей самодовольности и влюбленности в самих себя участников процесса. Вот, что, честно говоря, меня смутило.

Борис Хлебников: Послушайте, это важная составляющая. Ну, это правда составляющая. Потому что, если вы это описываете, значит, это получилось, это хорошо, это правильным образом работает. Тут сказали — а как будут люди смотреть, которые не были в таких ресторанах, в провинции? Я думаю, самый читаемый журнал это «7 дней», и его как раз читают люди, которые никогда не были в ресторанах, и им дико это интересно. У меня сейчас как раз выходит фильм про фермера — я думаю, про фермера им неинтересно, а вот про это очень интересно. Это я не говорю ни в плюс, ни в минус, это просто показательная вещь. И мне важно было, чтобы там были узнаваемые артисты, потому что это все равно заглядывание в «7 дней». Это ровно такая любопытная для них тема. А, во-вторых. Да нет, это главное, наверное.

Съемки фильма Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012. Фото: Дина Щедринская

Константин Шавловский: Я хотел бы задать тебе самый главный вопрос, который меня волнует, это отобьет, наверное, одну часть от другой. Я хотел попросить Борю развернуто прокомментировать образ свиней в собственном кинематографе.

Борис Хлебников: Я очень люблю свиней, мне кажется, это прекрасное животное. Но я, если честно, никогда об этом не задумывался, ты мне первый сказал.

Константин Шавловский: Ты понимаешь, что во всех твоих фильмах это просто центральный персонаж? Начиная с Хрюши в «Свободном плавании», даже документальный фильм «Уехал», который видели полтора с половиной человека — и там все вертится вокруг свиньи. Здесь, соответственно, начинается фильм с того, как поросенка кладут в духовку.

Борис Хлебников: Ну, тема свинства мне, видимо, близка.

Константин Шавловский: И драка начинается из-за свиньи.

Борис Хлебников: Ты мне многое про меня объяснил сейчас.

Владимир Лященко: Вас упрекают, отчасти справедливо, в том, что мы говорим о ресторане «Пушкин», хотя это как раз разговор о действительности, которая стоит за фильмом. Но можно обсудить сам фильм, то есть специфику работы с таким материалом. То есть, Вася уже начинал, когда говорил об отсутствии драматургии в классическом понимании, в привычном. Как с этим работать? Я слышал упреки, что это вообще не кино, например, а какой-то набор эпизодов…

Константин Шавловский: Из которых можно один извлечь, убрать, заменить, поменять местами и вообще ничего не поменяется от того, будут они в таком порядке, в другом выстроены. Вот такая претензия, которая витала в воздухе после просмотра.

Борис Нелепо: В качестве ассоциации добавлю, наверное, «Кофе и сигареты», от которых вы всячески открещиваетесь.

Борис Хлебников: Я его выключил на середине, потому что мне было скучно очень. Я его не смог досмотреть. Слушайте, я не смогу на этот вопрос ответить, потому что мне кажется, что там все по порядку и по делу расставлено. Но я же не могу оправдываться и говорить: «Нет, ребят, пересмотрите фильм, там все хорошо, там все единой картиной».

Константин Шавловский: Камила в самом начале предлагала поговорить о документальной манере в жанровом, комедийном и вообще, Я бы хотел, чтобы мы все поговорили, насколько это женится друг с другом. У меня очень часто возникает ощущение, что перетопили, перетопили. Ну, вот Хазановой приносят пиво, и мне кажется, что это уже смешно. А дальше начинают настолько залпом его пить, что тебе хочется чуть пораньше этот гэг завершить, и пропадает ощущение документальности, потому что сразу возникает постановка. И, потом, камеру Костомарова все-таки мы привыкли видеть в не жанровом кино, которое тебя должно погружать.

Борис Хлебников: Оно жанровое?

Константин Шавловский: Это ты мне скажи, жанровое кино или нет.

Борис Хлебников: Нет, ну ты же говоришь, что оно не жанровое, значит, Костомаров нормальный.

Константин Шавловский: Оно не жанровое, я говорю, давайте подумаем, как манера женится с жанром, как оно соответствует. Может, коллеги меня поддержат.

Борис Хлебников: На самом деле, материал «Большого города» дико тянул просто в Гайдая. Серьезно, я очень сильно сдерживался. Потому что там можно было сделать просто ситкомище по этим текстам. Там можно было их одеть еще ярче, смешнее и так далее. Мы все время сдерживались, потому что я понимал, что если будем делать так, то будет прямо сатира-сатира, даже не комедия, а сатира, но этого делать не хотелось. Это был бы просто фильм «Свинство», то, о чем ты говоришь.

Василий Степанов: Ну а почему, мне кажется, в советском кино прекрасные есть комические эпизоды инфернальные. Мы все знаем и там фильм «Афоня», и «Мимино», да и «Бриллиантовая рука». Почему не хотелось-то?

Борис Хлебников: Это была бы социальная критика, мне совершенно не хотелось их критиковать, мне хотелось разобраться.

Константин Шавловский: Что значит «разобраться»? Ты это довольно часто так формулируешь, а ты в них разобрался или нет?

Борис Хлебников: Ну, я не знаю. А как ты считаешь — я в них разобрался или нет?

Камила Мамадназарбекова: Мое мнение не совпадает с мнением коллег, потому что для меня это работает как абсолютно бытописательная комедия с абсолютно узнаваемыми типажами, с абсолютно узнаваемыми персонажами и актерами, которые этих персонажей представляют, как большой такой актерский капустник, задорный, с какими-то, наверное, литературными образцами. Я не могла избавиться, все дорогу вспоминала пьесу такого британского драматурга пятидесятых годов Арнольда Уэскера. У него гораздо более была заострена социальная тематика. Но вот пьеса «Кухня» со взаимоотношениями поваров и официантов. Не знаю, держал ли драматург в голове литературу того периода.

Борис Хлебников: Я не читал, к сожалению

Камила Мамадназарбекова: Иногда там очень смешные шутки и действительно доступные любому зрителю. Это работает как комедия.

Константин Шавловский: То, что как комедия, я еще не разобрался, насколько это работает. Мне интереснее всего показалось, когда вы говорили: «Мы просто пошутили, мы просто пошутили». Мне на самом деле кажется, что это лукавство, потому что когда я думаю об этом фильме, мне кажется, что ты берешь два своих главных актера на сегодняшний день — Яценко и Сытого, делаешь из них сквозных персонажей и фактически главными героями, и по сути только их…

Борис Хлебников: Там главный герой свинья, не забываем.

Константин Шавловский: Только их ты наделяешь человеческими чертами. Ты не делаешь их другими, потому что они любят, они чувствуют, они сопереживают, они меняются даже. Яценко, который обламывается, он там меняется, у него меняется настроение. У Сытого меняется поведение, но оно скачет как кардиограмма. И в конце тирамису два раза нам показано в двух разных его состояниях. Получается, что только эти герои имеют почему-то право на жизнь, на проживание, на драматургию, остальные даны как какие-то гэги. Не знаю, поправьте меня, если что-то не так.

Борис Хлебников: Слушай, я не знаю, мне кажется, со Шнуровым там все хорошо происходит, и он наконец выпивает.

Константин Шавловский: Я как раз хотел сказать, что есть Шнуров, который жадно пьет водку в конце, и мы слушаем его песню «Охуели», которую мы слушаем закадрово все это время, только она не играет. Мы все время думаем: «Охуели, охуели».

Борис Хлебников: Даже не знаю, как ответить на этот вопрос.

Константин Шавловский: А это не вопрос, это наблюдение. Я думаю, почему так. Почему два официанта, которые между двумя этими мирами бродят, хотя это, конечно, не два разных мира, ты так не хотел делать. Почему только люди, которые перемещаются из одной среды в другую, обладают подлинными чувствами? Может быть, я забираюсь в какую-то другую сторону, совершенно не туда.

Борис Хлебников: Там так просто все устроено по драматургии. Я не знаю, как ответить.

Владимир Лященко: Это такое формальное решение, чтобы был фильм, в котором есть все-таки какая-то драматургическая центральная линия, которая держит как ось все остальное, чтобы это не превратилось окончательно в набор эпизодов?

Борис Хлебников: Ну конечно, так и есть, мы так придумывали, что есть два сквозных персонажа. Потом Шнуров придумал свою историю, а это оказалась третья история, а потом мы, чтобы набрать хронометраж, сделали кухню, и там получилась еще четвертая линия. Собственно, они и связывают все это.

Владимир Лященко: К вопросу о хронометраже. Поскольку фильм получился короче, чем традиционные 90 минут, хотя сейчас и 2, и 4 часа можно на фестивале. Почему не 60, собственно, меньше? Хотя многих это почему-то меньше возмущает, чем большие фильмы. Насколько было принципиально догнать до какого-то порога?

Борис Хлебников: Принципиально было просто полнометражный фильм снять, который можно прокатывать в кинотеатре. Потому что у нас была сначала короткометражка, и не понятно было, что с ней делать.

Константин Шавловский: Была в задумке короткометражка?

Борис Хлебников: Была в задумке сначала короткометражка, потому что было предложение на короткометражный фильм, потом оно как-то рассосалось резко, потом мы как-то абсолютно логично придумали эту кухню, соответственно, дописали. Да нет, мне кажется, не надо больше хронометраж, он идет столько, сколько идет.

Константин Шавловский: У тебя есть герои, с которыми ты себя ассоциируешь в этом фильме?

Борис Хлебников: Я? Ассоциирую? Да не, но я со всеми себя ассоциирую, потому что я всех пытался придумать. Там же в тексте ничего не было, никаких ремарок. Например, с той же самой Клавой и Хазановой было просто так написано, что сидят мужчина и женщина, а женщина говорит «Передай хлеба, организм требует хлеб». А совершенно не понятно, что с этим делать. И я придумал этих двух женщин, которые просто там с похмелья. И я со всеми действовал так персонажами. Я совершенно не понимал, что там происходит у персонажей, которых играет Дуня и Михалкова. Когда я понял просто для себя, что они торгуют детскими органами, мы так и снимали, так оно и случилось. Это совершенно не надо объяснять, в том-то и дело. Это понятно, и все.

Съемки фильма Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012. Фото: Дина Щедринская

Василий Корецкий: Я хочу обратить внимание всех, что из того, что мы сегодня сказали, складывается довольно симптоматическая картина. Мы обсуждаем фильм, который фактически является нишевой и очень субкультурной вещью, который предполагает некоторую культурную надстройку, чтобы его понять. Который должен быть как-то позиционирован в общенациональном прокате, который должен набрать хронометраж и быть показан во Владивостоке, Нижнем Новгороде и быть понятным. Мне кажется, что этот фильм — типичная жертва промежуточного состояния кино, в котором весь кинематограф находится, когда старые схемы дистрибуции уже практически не работают, и есть какие-то новые способы смотрения фильмов. Фильм-то хороший. Фильм прекрасный. И все претензии, которые мы к нему предъявляем, являются претензиями к тому состоянию, в котором находится кино сейчас, на него это все просто свалилось.

Василий Степанов: Не знаю, я просто хочу, чтобы Вася пояснил, в каком состоянии должны находиться киноиндустрия и кинопрокат, чтобы фильм был успешен. Чтобы у него было не знаю сколько там тысяч зрителей.

Василий Корецкий: Мне кажется, в идеале это фильм просто для сетевого просмотра, если бы он у нас был. Video-on-demand.

Василий Степанов: То есть должно висеть такое окошко YouTube на сайте «Большого города» и там за копеечку должен показываться этот фильм. Или без копеечки.

Василий Корецкий: Да-да, для двухсот тысяч москвичей.

Константин Шавловский: Мне кажется, Борис был бы счастлив, если бы телеканал «Дождь» просто купил этот фильм за те деньги, которые они хотят, и просто бы показывал круглосуточно.

Борис Хлебников: Не-не, подождите. Телеканал «Дождь» нас не устраивает, потому что нам нужно расплатиться со всеми.

Константин Шавловский: Имею в виду, за те деньги, за которые тебя бы устроило. У них просто висело бы окошечко на YouTube, и все.

Борис Хлебников: Нет, почему? Все, у нас там прокат.

Василий Корецкий: Потому что все претензии — к тому, что фильм не вписывается в каноны жанра, не совпадает с хронометражом и так далее — это претензии к тому, что был когда-то нарратив кино большой, который существовал и транслировался на всю страну.

Василий Степанов: А сейчас мы все пугаемся, что его не посмотрят, потому что этого нет.

Василий Корецкий: А сейчас он сдох, этот нарратив, он распался на много маленьких историй. И мы имеем прекрасную историю для определенной аудитории, и предъявляем к ней претензии, почему это не «Война и мир».

Константин Шавловский: У меня есть в этой связи самый главный вопрос. Если вы считает, что это для определенной аудитории, строго маркированной, тут вопрос, сможет ли эта аудитория оплатить этот фильм и его производство? Мне кажется, что упор на комедию, и то, что там снимается огромное количество совершенно разнообразных звезд, которые для разных аудиторий, именно это важно, и важен прокат все-таки для картины. Потому что кино-то еще дорого стоит, и неважно, что это снято как бы бесплатно. Сколько прямые затраты?

Борис Хлебников: $100 000.

Константин Шавловский: $100 000. Это, значит, минимум двести надо собрать в прокате, чтобы эти сто отбить. А еще надо заплатить людям.

Борис Хлебников: Ну, кроме кинопроката существует еще огромное количество вещей — есть телевидение, есть ближнее зарубежье, есть DVD, есть интернет-телевидение, и так далее, и так далее.

Василий Корецкий: То есть это говорит о том, что современность существует в этой точке, она одна, а в соседней точке она совсем другая.

Константин Шавловский: В смысле?

Василий Корецкий: Если мы говорим, что этот фильм может быть не понят в провинции или в тех местах, где нет ресторана «Пушкин»…

Константин Шавловский: Я думаю, что он будет прекрасно понят, я тут с Борей как раз соглашусь.

Борис Хлебников: Ребята, на самом деле у меня есть большой опыт показа фильмов про провинцию, поскольку они у меня все были про провинцию, по большей степени. В провинции это не очень тяжело воспринимается, ну правда. Там есть такая штука, что почти вся страна сидит в телевизоре, и у них там вот прямо голова. И они как бы не очень понимают, как все устроено вокруг. И им очень интересно, как все не здесь происходит. Я не говорю сейчас о том, что поможет прокату, не поможет прокату, там есть ужасно кривая история из-за того, что людям там достаточно хреново жить, они не хотят жить такой жизнью, они хотят жить другой жизнью. И там «Свободное плавание», который, как мне кажется, достаточно легкий фильм, где-то смешной, где-то еще что-то, воспринимался как страшная чернуха, именно в провинции. Если в Москве все веселились и говорили, что вот там, это доброе, недоброе, неважно какое кино, там это воспринималось как мрак кромешный. И люди говорили, что мы так не живем. Хотя я там максимально убрал то, что на самом деле происходит.

Василий Корецкий: Интересно, эта разница будет как-то в промокампании фильма отражена?

Борис Хлебников: В смысле?

Василий Корецкий: Тот факт, что в провинции люди воспринимают жизнь немного по-другому, то, что для нас воспринимается Бунюэлем, для них является «Дольче витой». Вы будете ставить упор на это?

Борис Хлебников: Я не знаю, наверное, надо у прокатчиков спросить, как они это будут делать, я не буду этим заниматься. Наверное, это каким-то образом будет, мы покажем там-сям, проанализируем и выясним, как это происходит.

Съемки фильма Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012. Фото: Дина Щедринская

Борис Нелепо: У меня такой вопрос, более общего порядка. Дело в том, что я делаю много разных интервью с российскими режиссерами и не только с российскими. И с Димой Мамулией мы много раз возвращались к одному и тому же вопросу: какое режиссер встречает сопротивления материала, когда снимает сегодняшний день. Мы начинаем думать, как много фильмов снято про Россию нулевых. Для себя могу только два фильма назвать: это «Асса-2» и «Одноклассники» Сергея Соловьева. Я понимаю, что вам покажется странным выбор.

Борис Хлебников: «Асса-2» — отличный фильм.

Борис Нелепо: То же самое касается работы с классическими текстами. Самой лучшей демонстрацией того, в какой оживший труп превращаются классические тексты — это открытие «Кинотавра», когда тексты Тарковского, сыгранные хорошими актерами, поставленные грамотно, касались просто какой-то жуткой мертвячиной и фальшивкой. И это касается и современных текстов, и классических. Вот вы лично, когда снимаете кино, ощущаете сопротивление материала? Потому что, когда я ваши фильмы смотрю, у меня нет такого ощущения. В том числе и от «Пока ночь не разлучит» у меня есть ощущение органичности. Как вы с этим работаете, как вы это преодолеваете?

Борис Хлебников: Я никак не преодолеваю, я просто, честно говоря, об этом не задумывался никогда. Сопротивление материала, наверное, есть, когда ты экранизируешь что-то чужое. А мы сами это придумывали и вместе делали. Мне, опять же, больше всего не хотелось делать сатиру, потому что это было бы сопротивление материала. Мне хотелось их полюбить, узнать, понять, почему они пришли в этот ресторан. Поэтому, наверное, и нет сопротивления.

Константин Шавловский: Нет, подожди. В интервью я читал, что ты смотрел на картинку, и все какое-то золотое, разноцветное, тебя самого это пугало. Это сопротивление визуальное.

Борис Хлебников: Это внешняя вещь. Я помню прекрасно момент, когда на «Кинотавре» в прошлом, что ли, году показывали «Я тебя люблю» Костомарова. И люди выходили, говорили, что, вот, эти люди какие-то ужасные, гопники, быдло. Что это за люди и так далее, и так далее. Как все это ужасно и прочее, прочее. А я, честно говоря, себя уловил на том, что можно было ровно такой же фильм снять на «Кинотавре». Ну просто отличались бы бренды. Бренды одежды были бы другими. Все, больше ничего абсолютно, поверь мне. И, действительно, когда я вошел в этот ресторан «Мост», в котором я никогда в жизни не был, я несколько перепугался. Потому что мне там было не по себе там. Но потом я как-то присмотрелся, начал делать. Я не хотел делать про новых людей, я делал ровно про таких же, каких я всегда снимаю.

Владимир Лященко: Если я правильно понимаю, визуальный ряд может влиять на восприятие людей. Вот мы говорим о фильме Костомарова-Расторгуева, который здесь воспринимался как быдло какое-то. Точно так же, и это будет не очень справедливо, что кто-то воспримет ваш фильм, как вот сидят люди в золоте, едят креветок, совсем зажрались, и могут даже не увидеть, что они такие же, как они.

Борис Нелепо: Для меня проблема в том, что все предыдущие фильмы Бориса Хлебникова для меня характерны именно человеческим измерением, какой-то невероятной глубиной персонажей, которую Хлебников показывает. Беспрецедентное для меня кино. И уже упомянутый фильм Костомарова-Расторгуева релевантен этому обсуждению, потому что люди, которые на первый взгляд кажутся максимально далекими, вызывают какую-то невероятную симпатию, их хочется просто обнять. Возможно, это во мне проблема как зрителя. Конечно, единственное, что хочется в конце этого фильма — чтобы они во время драки друг друга поубивали поскорее.

Борис Хлебников: Мне этого не хотелось, честно говоря. Слушай, это же совсем другое построение, оно быстрое, оно другое должно быть. Я же не могу точно так же, как «Свободное плавание» или «Сумасшедшую помощь», рассказывать эту историю. Там нужно было пристроиться к этим обстоятельствам и делать полезное для этого сюжета. Мы с Костомаровым максимально полезное наснимали не уходя в то, что я умею делать. Хотелось делать что-то совершенно другое. Кухню Паша снимал и так, и так, и там летала камера. А в ресторане ему было скучно снимать, потому что это «восьмерка». Просто такая абсолютно голимая «восьмерка». Но это надо было делать, потому что без этой голимой «восьмерки» не было бы узнавания вот этого ресторана, потому что в ресторане так всегда снимают. Но было важно так делать. Поэтому, думаю, мы делали полезное для этого сюжета.

Пока ночь не разлучит. Реж. Борис Хлебников, 2012

Константин Шавловский: Давайте к свободному микрофону перейдем.

Александр Шпагин: В обсуждении много было интересных вещей затронуто: по поводу актуальности, например, этой картины. Мне картина кажется, конечно, актуальной — разумеется, мы сегодня Болотную не получим, потому что все уже сказано. В следующем году посмотрим, да и то не факт. На самом деле, эта картина по мысли-то своей, по концепции, очень точная, потому что ее финал не веселый, как задумал Борис, а для меня достаточно напряженный и мрачный, потому что люди начали бить друг другу морду — что через некоторое время и произошло в обществе. Поэтому-то социальный нерв здесь схвачен очень точно, и мысль хорошая в основе этой картины — действительно, гламур внутри себя несет огромный потенциал ненависти, потому что люди не могут найти выплеск себе, самоидентифицироваться в этом пространстве, найти понимание по отношению друг к другу и так далее, и так далее. Но проблема в другом. Получился очень хороший, очень смешной, но все-таки опус, правильно говорили, с прилепленным финалом, все-таки не совсем полноценная картина, именно опус. Когда я смотрел фильм, у меня душа пела, я просто наслаждался, потому что я смотрю все, что выходит, и вижу немереное количество этой жуткой тупой гламурной попсы, от которой уже начинаю убегать. Смотреть все это невозможно, и я мучительно жажду, чтобы хоть какие-то фильмы прорвались к реальности, к реальным отношениям, к реальным словам. А здесь даже оказывается, что чуть ли не диалоги были записаны непосредственно в ресторане, а потом чуть-чуть обработаны, как я понимаю, да?

Борис Хлебников: Нет.

Александр Шпагин: А ну нет, так нет. Неважно. Зато все равно очень близко это получилось, тем лучше, тем лучше. Но финал был бы абсолютно органичен, если бы вся конструкция фильма была не документализирована, скажем так, а слегка гротескова. Представьте себе, что фильм был бы сделан в стилистике «Скверного анекдота» или «Родни» — идеально бы совершенно вытекал финал, абсолютно. Но, когда фильм сделан в максимально приближенном состоянии к реальности, тогда, естественно, у меня вызывает это все оторопь: этого никогда не может быть в пафосном ресторане, потому что даже мало-мальскую драку тут немедленно пресекут. А второй момент — главное, что он не вытекает из состояния большинства этих людей. Ну, понятно, когда Шнур ее ударил в конце, тут, действительно, все рассмеялись — это понятно, он уже сказал, что она его бесит. Если бы Робак вдруг пришел и набил теще и жене морду, все было бы понятно. Александр Робак, который в драке и не участвовал, который сказал: «Выметайтесь из моего дома». А у большинства людей совершенно нормальные отношения, поэтому у них даже особо какой-то этой социальной ненависти нет. Поэтому правильно вы сказали, Василий, «я додумываю, я вынужден додумать», потому что я жду яркого, острого финала. Конечно, я жду, что Хлебников, как умный режиссер, не оборвет это просто так, что он к чему-то приведет. Но получается, что именно из-за того, что до конца не найдена внутренняя стилистика по отношению к финалу, это выглядит немножко прилепленным, как хвост. А что касается аудитории, которая будет это смотреть — за это я бы не переживал, потому что в свое время я не мог купить билеты в течение трех дней в Москве на «Generation „П“», при том, что фильм в итоге провалился, с него убегали и так далее, и так далее. Голод в стране на социальное кино, особенно социальные комедии. Никто не ожидал, что наш «Шапито-шоу» будет иметь такой успех, его снимали скорее как фестивальный, артхаусный фильм, а он в прокате хорошо прошел, он шел в течение четырех месяцев и разошелся на крылатые выражения. У людей есть голод на это, и поэтому я максимально желаю фильму успеха. По крайней мере желаю во втором эшелоне, в который попало то же «Шапито-шоу», занять свою нишу и идти довольно долго.

Константин Шавловский: Благо, что прокатчик один и тот же, поэтому будем надеяться.

Александр Шпагин: Да, тем более. Но, самое главное, третий момент, к чему я и подвожу — действительно, мы здесь смотрим новелльные картины, талантливые, разные, от которых ждем выхода на сверхзадачу. Как правило, в той или иной степени — подчеркиваю — в той или иной степени этого не происходит или происходит искусственно, как в вашем фильме. Реальность по-прежнему сопротивляется. Причина есть: последние пять-семь лет вообще не было социального подхода к реальности, был подход или фестивальный, или коммерческий. В прошлом году это стало проявляться, в этом году, между прочим, все сильнее и сильнее, но еще не наработаны коды. Но процесс пошел, и это очень хорошо.

Борис Хлебников: Ну, я на это могу сказать не в защиту нашего фильма, а про кинокритиков. Про два примера прекрасных. Я помню, что ни одной профессиональной премии не получил в свое время фильм «Бумер», ни одной вообще. Это правда. Никаких «Слонов» фильм не получил. Это был самый главный, самый важный фильм того времени. Мало того, по опросу критиков через десять лет — это единственный фильм двухтысячных, который вошел в сотню лучших российско-советских фильмов. Во-вторых, в прошлом году произошла абсолютно чудовищная история с «Охотником» и с «Шапито-шоу» — фильмы были проигнорированы, по большому счету.

Константин Шавловский: Подожди-подожди, ты что имеешь в виду?

Борис Хлебников: Я имею в виду «Слон», я имею в виду «Нику». Названные фильмы — два самых больших события этого года, два самых радикальных высказывания. И что одно, что второе, довольно вяло, но где-то, что-то хвалили. И в этом смысле я ухожу от нашей истории и говорю про социальное чутье, в том числе критиков. Мне кажется, оно минимальное.

Диляра Хасбулатова: «Охотник» проиграл одним голосом буквально.

Борис Хлебников: Но, тем не менее, проиграл, это смешно просто. Профукали реальность.

Виктор Матизен: Мне кажется, что Борис не вполне справедлив по отношению к оценке фильма «Шапито-шоу» и «Охотник». Они оба получили достаточно высокую оценку, но то, что касается самых главных и сладких премий, извините, там же были и другие картины, которые вы не упомянули при этом. Надо как-то понимать все-таки, что премий столько-то, а картин гораздо больше. Поэтому каждый год часть очень хороших картин, которые получали высокие оценки критики, реально не получают призов, и это каждый год.

Борис Хлебников: Но, понимаете, «Охотник» — это огромное событие, огромное.

Виктор Матизен: Это хороший фильм. И все. Точка.

Константин Шавловский: Нет, Виктор, это все-таки выдающийся фильм, и это давняя, моя претензия к голосованию вообще по «Белому Слону». Мы много раз об этом говорили, что это ситуация, когда реально выдающиеся картины оказываются где-то на периферии критического внимания. Об этом говорит Боря, я только полностью поддерживаю, подписываюсь под этим.

Любовь Аркус: Дело в том, что я вот не была на «Кинотавре», собственно, со времени скандала по поводу «Груза 200». Я считаю, что критика должна присуждать призы свои фильмам, которые радикально идут вперед и которые отличаются от мейнстрима. Я только что специально переспросила у Виктора Эдуардовича, кто получил «Слона». И он мне сказал: фильм «Елена» Андрея Звягинцева. Фильм «Елена» является абсолютным фаворитом всего эстеблишмента и всех людей, которые как бы определяют все в нашем кинематографе. И я считаю, что это позор для критики. Реальный позор. Реальный позор, что фильм «Елена» получил «Белого Слона», потому что критика для того и существует, чтобы чувствовать и определять, где находится движение искусства, которое, может быть и всегда почти, идет вразрез мейнстриму, почти всегда. Поэтому я абсолютно принимаю Борино соображение, стопроцентно, и не солидаризуюсь с мнением критики.

Лариса Малюкова: Я там, в коридоре, была, мимо проходила практически и вот услышала, как прекрасно, наверное, и правильно передвигается центр, центр силы с фильма на обратную сторону. Наверное, в этом есть резоны, но, хочу сказать следующее: вот смотрите, претензия к критике, да? Отлично. Средний возраст нашей гильдии, Андрей Степанович, какой? Довольно высокий, такой у нас средний возраст, не молодой. Здесь сидит прекрасная молодежь, которая со стороны наблюдает за этим, не участвуя в жизни сообщества критического

Константин Шавловский: Это неправда.

Лариса Малюкова: Сообщество критическое… Их два человека, Костя. Сообщество критическое… Можно я скажу? Сообщество критическое, да оно взрослеет, и что теперь с этим делать? Должна приходить молодежь, не делать шаг в сторону со страшным таким презрением и снобизмом, а, допустим, организовывать какую-то такую, как мы надеялись, там молодую группу, которая бы вошла в гильдию, чтобы мнение критики было консолидированным, чтобы любое голосование, Боря, вы знаете, чтобы любое голосование, любое, вообще любое, так обидно бывает, неужели вы думаете, что мы не переживаем?

Борис Хлебников: Я же говорю сейчас не про какую-то ошибку, а это какой-то симптом, на самом деле.

Лариса Малюкова: А я говорю о ситуации диалога. На самом деле, может быть, этот разговор, который очень похож на пресс-конференцию поначалу, сейчас выруливает на какие-то серьезные вещи. Потому что ни авторское кино нулевых, ни десятых, ни критика не могут сейчас существовать друг без друга, они должны питаться друг другом, как во всем мире: волны и так далее, они друг друга питают, они двигают, они этим живут. Ни вам без нас не жить, ни нам без вас тоже довольно трудно, поэтому надо искать, мне кажется, точки пересечения правильные, и вот такие разговоры, чтобы они продвигали каким-то образом диалог и помогали друг другу как-то двигаться дальше — и вам, и нам.

Борис Хлебников: Но мы же так и делаем сейчас, нет?

Константин Шавловский: Ха-ха, спасибо, Боря.

Лариса Малюкова: Мне кажется, что это очень важно, и поэтому тут не надо переворачивать, надо подумать, как дальше сосуществовать, в таких интересных и важных разговорах.

Борис Хлебников: Мне-то хотелось как раз критикам очень сказать, это я первый раз в жизни, мне было ужасно обидно за нечуткость сообщества по отношению к двум очень важным фильмам. У одного человека был создан, ну, совершенно свой мир смешного, не похожий вообще ни на что. Это удивительная вещь совершенно произошла, он такой же уникальный человек как Каурисмяки, никто не понимает, как шутит Каурисмяки, никто не понимает, как шутит Лобан, это ужасно важная вещь. То, как мы шутим, ну, вот у нас в фильме — это обыкновенное абсолютно чувство юмора. У Лобана создана своя вообще планета. Не заметить это было невозможно. То, что сделал Бакур — это абсолютно выдающееся произведение искусства. То, что оно было абсолютно незамечено — это не какая-то роковая ошибка, это симптом, это абсолютный симптом, печальный для меня.

Лариса Малюкова: Симптом нездоровья критического сообщества, о чем я и говорю.

Константин Шавловский: Я абсолютно согласен… Для меня это все началось с момента, когда за фильм «977» Коли Хомерики в критическую номинацию даже не попала работа Хамиходжаева, которая как бы представила нам его после документальных фильмов впервые в игровом кино. Было понятно, что оператор первого класса, не заметить этого было просто нельзя. Собственно, в последствии, через два года это как бы Азело, Венеция, Хамиходжаев, чтобы он уже ни снял, будет появляться, потому что имя уже к нам из заграницы пришло, как это обычно бывает, и теперь все это модно. Но это ужасно, потому что я согласен про Лобана абсолютно, но, к сожалению, премия критики также бюрократизирована, как и «Ника», и «Золотой Орел», которые понятно, что они вряд ли будут определять будущее кинематографа и, дай бог, что настоящее сумеют как-то констатировать. А то, что никакой мобильности не происходит: не дать какой-то спецприз, что-то не придумать, даже если проголосовали, ну, вот большинство не так. Это, действительно, очень печально, я не знаю, как с этим быть.

Вячеслав Шмыров: Во-первых, Боря, я хочу извиниться за слово «неправда», я сказал «неточность». Но вы имеете право быть неточным, да? История с «Бумером» мне досталась очень большой кровью: вплоть до того, что никто из жюри не выйдет на сцену, все разбегутся, если эта картина получит приз. Там, кажется, все решалось на костях. Теперь второе уточнение по поводу фильма «Шапито-шоу», горячим поклонником которого я тоже являюсь. Дело в том, что по опросу журнала «Кинопроцесс» за прошлый год «Шапито-шоу» занимает у прессы первое место, «Елена» второе, а «Борис Годунов» — третье место. Я большой патриот премии «Белый Слон», я сам, в общем, выступал, прежде всего, за то, чтобы реформировать регламент этой премии, потому что, действительно, эта куча мала не всегда дает точный результат, который, действительно, как правильно сказала Люба Аркус, каким-то образом был противопоставлен чему-то, чтобы завтрашнее было противопоставлено сегодняшнему. Вот, собственно, смысл этой премии. Но ради точности я вам просто говорю о том, что по свободному опросу прессы, где разные люди пожелали высказать свою точку зрения, не назначенные члены, а те, кто пожелал — у них «Шапито-шоу» занимает первое место.

Андрей Плахов: Во-первых, я хочу сказать, что совершенно не согласен с моей подругой Любой Аркус по поводу фильма «Елена», который выражает какой-то эстеблишмент. Дело в том, что, безусловно, фильм «Елена» и фильм «Шапито-шоу» — это фильмы, так сказать, с разных кинематографических планет, и, в общем-то, сопоставлять их очень трудно, когда это сопоставляется в одном организме, одним механизмом. В данном случае этот механизм — наша премия Гильдии критики. Так вот дело не в том, что эта премия забюрократизирована, она не бюрократизирована, она демократизирована, это разные вещи. Это абсолютно демократическая премия, которая демократическим путем выносит свое решение. Но, поскольку в этом процессе участвуют я не знаю, сколько там человек, в экспертном совете пятьдесят, например, то, разумеется, никогда не победит, ну, может быть, победит в каком-то случае исключительном, ну, в общем, в такой оппозиции, как «Шапито-шоу» и «Елена», разумеется, победит фильм «Елена». Как фильм более мейнстримный. И это совершенно нормально. Это происходит абсолютно везде и повсюду: на «Оскаре», в любых критических сообществах, во Франции, во всем мире. Когда жюри меньше по количеству, например, на Каннском фестивале, итог может быть другим. Но это зависит от жюри. Как вы могли заметить, например, вот по последнему Каннскому фестивалю. Но рассчитывать на то, что, для того, чтобы побеждал фильм «Шапито-шоу», нужно, чтобы в жюри находились там исключительно пять человек наиболее радикальных представителей, что ли, кинокритического сообщества, что, собственно, и предполагается сделать. Вот то, что Костя Шавловский и Антон Долин, и вот я вместе с ними помогаю как-то реализовать, значит, этот процесс. Это означает, по сути, создание некой альтернативной премии в рамках той же самой Гильдии критики, но присуждаемой по несколько другому принципу, несколько другим поколением, несколько другим составом и, прежде всего, гораздо менее многочисленным, чем та премия, которая уже существует. Вот, собственно говоря, и все. Здесь очень простой арифметический подход. Демократия — это вещь, к сожалению, далеко не всегда ведущая нас к радикализму, как мы замечаем и в обществе, и в кинематографе тоже.

Борис Нелепо: До этого прозвучало ужасное словосочетание «критический консенсус», потому что мне кажется, что мы не фигурное катание обсуждаем, и критического консенсуса быть не может. Я, например, считаю, что Борис Хлебников — великий режиссер, но то, что он считает самым значительным фильмом нулевых фильм «Бумер», меня повергает в ужас и трепет, но это личное дело Бориса Хлебникова. Мне интересно выслушать его мнение, но, почему должен быть какой-то критический или даже не критический цеховой консенсус, мне не очень понятно. И это первое. Второе: мы обсуждаем «Нику» и «Золотой Орел». Я, если честно, простите, не знаю, кто там в прошлом году получил «Нику» и «Золотой Орел», и чем они отличаются. И, честно говоря, думаю, что и Володя Лященко, и Камила, думаю, что многие из нас не знали, кто в Каннах победил. Я веду к тому, что и «Шапито-шоу», и фильм «Охотник» получили достаточно большое количество внятных, вдумчивых, очень интересных, индивидуальных текстов про эти фильмы. Если говорить о наградах, то, конечно, они важны, если они работают как инструмент. Скажем, фильм получает «Оскар», значит, он покупается на сорок кинорынков, продается дороже на телевидении и так далее. А у нас эти механизмы не работают, и эту «Нику» кто-то может просто поставить себе дома.

Борис Хлебников: Это не совсем так. Я, честно говоря, совершенно другое имел в виду. Я хотел сказать о том, что с реальностью нужно, мне кажется, и с другой стороны работать, и с критической. И, к сожалению, для меня этот год был диким разочарованием, потому что реальность была подменена, ее не услышали, не распознали и не — ну как это сказать? — ну, не распознали, правда. Это был вот для меня какой-то очень обидный год. Вот и все. В этот год просто были два очень больших фильма, которые почему-то не услышали, и это для меня было, ну, удивлением очень большим, вот серьезно.

Любовь Аркус: Ну, жанр моего выступления довольно странный, потому что я вроде как оправдываюсь за то, что я сказала. Но хочу объясниться все-таки: я считаю, что не имела возможности выступить по этому поводу, потому что занималась своим фильмом. Я считаю, что фильм «Елена» является выразителем, простите меня, ради бога, за эти пошлые слова, такого сверхбуржуазного как бы мировоззрения, потому что это фильм. Который потрафил всем, это фильм, который боится народа. С другой стороны, этот фильм потрафляет тем, кто боится людей, у которых есть деньги, и есть власть, и так далее. Я увидела, что это фильм действительно мейнстримовский для этой страны, которая боится всего, которая делится на тех, кто боится вот этого, и тех, кто боится вот этого. И для меня это очень страшно, потому что я считаю, что все-таки во главе угла человек. И люди, которые во главу угла ставят ненависть и страх — это очень страшно, с моей точки зрения. Я очень не люблю этот фильм, потому что я вижу, что он ловко и умело играет на клавишах настроений, поэтому он мне очень не нравится. Мне очень не нравится, что критики вслед за эстеблишментом приветствуют этот фильм. С другой стороны, я вижу, что люди, которые хотят что-то сделать по-настоящему, прорваться к реальности и не трафить вот этим вот обывательским настроениям, буржуазным, даже не буржуазным, именно обывательским, обывательство и фашизм — это одно и то же примерно, вот, и вижу, что люди, которые пытаются выйти за этот круг, они оказываются в какой-то черте ужасно уязвимой. Мне сказали, что, когда я подошла к Боре и сказала, что мне не нравится фильм «Пока ночь не разлучит», он сказал: «Почему Люба так все болезненно воспринимает?». Я воспринимаю это болезненно, потому что для меня любая попытка выйти за этот круг, которая, с моей точки зрения, не удается, она очень болезненна. Я ее так воспринимаю, как болезненную попытку. И мне кажется, что критика, она должна быть, она должна быть с художником. Она должна быть с теми, кто пытается вырваться за этот круг, потому что выйти за него страшно тяжело. И люди, которые пытаются это сделать, они находятся в очень уязвимом положении. И на этом пути их ждут неудачи. Поэтому я согласна с тем, что мы не выполняем своей роли.

Татьяна Трубникова: Я хочу успокоить Бориса. Знаете, в какой степени, вот вы говорите «Ника» и «Золотой Орел», они не заметили этих чудесных фильмов. Борис, Вы поймите, эти две премии — это телевизионная картинка…

Борис Хлебников: Я про «Белый Слон», в первую очередь, говорил.

Татьяна Трубникова: Хорошо, я про эти две премии. Это телевизионная картинка для одного и второго канала, и для картинки важны лица.

Борис Хлебников: Вы меня успокоили, на самом деле.

Татьяна Трубникова: Вы понимаете, когда дают время, да-да, это именно так и происходит. Дают премию фильму, в котором есть медийные лица, а в тех двух фильмах. Которые Вы назвали, медийных лиц нет. И они не красивы для картинки. Поэтому…

Константин Шавловский: Я просто попрошу всех участников сказать пару слов в завершение дискуссии , в конце просто Бориса попрошу еще раз сказать, подвести итог.

Александр Шпагин: Может, его уже задавали, тогда извиняюсь. Почему такое лирико-романтическое название у картины? И какая ночь должна кого не разлучить? Я не очень понял.

Борис Хлебников: Не отвечу вам на этот вопрос. Мне просто понравилось, что это название похоже на название индийского фильма. А у нас, в общем-то, индийское кино.

Василий Степанов: Не знаю, я просто хочу сказать, что я, наверное, буду ждать фильма про ферму как житель большого города. И пожелать дальнейших творческих удач.

Борис Нелепо: Степанов украл мою реплику. Я тоже очень жду вашего нового фильма.

Владимир Лященко: Черт, так не хочется присоединяться к такому стройному, уверенному голосу. Но в завершение хочется сказать, что мне было странно, что мы все-таки вырулили на проблему обсуждения критики. Возможно, правда, это насущный, действительно, кризис какой-то вскрывает. И, возможно, мы когда-нибудь увидим фильм про кинокритику на фестивале, но это будет какой-нибудь треш-хоррор. Но я-то как раз, действительно, как и многие здесь присутствующие, жду,скорее, про ферму.

Василий Корецкий: Мне интересно, сколько из людей, присутствующих здесь, за столом, состоят в Гильдии кинокритиков?

Борис Хлебников: Спасибо, на самом деле, огромное. Мне было очень тяжело не выпивать до одиннадцати вечера, но в результате это оказалось как-то с толком проведенное время. Мне было, правда, интересно и намного интереснее, чем на пресс-конференции. Мы говорили по делу. Я думаю, что мы, действительно, сделали шаг к коммерческому кино, поскольку критика сейчас нас начинает разносить, поскольку раньше я был такой барышней приятной во всех отношениях для критики, а сейчас как раз наоборот. И я думаю, что мы движемся к баблу прямыми шагами.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить