Интервью

«Чужая работа». «Хотелось, чтобы в фильме было максимальное погружение»


Денис Шабаев

— Мы привыкли смотреть на миграцию как на экономическую необходимость, а твой герой, актер по профессии, мог бы прокормить семью, кажется, и дома — он переезжает в первую очередь в надежде реализоваться творчески. Что было первично — интерес к теме мигрантов или необычный герой, немного выламывающийся из стандартной схемы восприятия трудовой миграции?

— Фильм я снимал всего год. Сначала была просто тема мигрантов, и я довольно долго искал героя. Несколько раз летал в Душанбе, и в материале есть разные истории. Не думаю, что главный герой — Фаррух, который мечтает стать актером, — сильно отличается от других. На самом деле, среди мигрантов, особенно тех, кто вырос в СССР, немало людей с высшим образованием. Например, отец Фарруха, экономист, сейчас работает сторожем и разнорабочим; мама — по образованию юрист, теперь дворник. Таких судеб много. В Таджикистане сохранилось немало советского, но очень активно развивается ислам, и многие уезжают, потому что Россия им ментально ближе — за свободой, наверное, а не только из экономической необходимости. Переезд в Россию — это еще и статус, уважение соседей. Мне кажется, у них нет ощущения, что мы живем в разных странах, как будто не было распада СССР. Они едут в Москву как в столицу. Когда в Душанбе садишься в самолет — рядом с тобой люди с чувством собственного достоинства, а в аэропорту Домодедово уже выходят бесправные мигранты. Где-то происходит этот внутренний слом.

— Почему тогда естественное вроде бы желание Фарруха реализоваться в Москве в своей профессии не поддерживают его родители? Тем более, что на этом пути он добивается некоторых успехов.

—Думаю, в первую очередь родители Фарруха хотят чтобы он, как его старший брат, работал, зарабатывал, копил на дом. Актер — профессия ненадежная. Кроме того семья Фарруха живет по законам ислама, где актерство совсем не в почете. А в Таджикистане у него остались жена и двое детей, их надо обеспечивать — эпизодические съемки в сериалах случаются раз в полгода и приносят несколько тысяч рублей. Да и, в общем, диапазон ролей для его восточного типажа крайне ограничен — террорист, бандит или гастарбайтер.

— Почему ты решил сфокусировать свое внимание именно на внутренних конфликтах этих людей, социальные противоречия по большей части оставляя за кадром?

— Мне кажется, что социальный контекст, в общем, всем понятен — по большому счету к мигрантам в России относятся, как к рабам. Я имею в виду отношение общества — смесь неприятия и недоверия. У меня есть эпизод — к сожалению, он не вошел в фильм, — где семья таджиков приезжает в Псковскую область и пытается снять квартиру по объявлениям в местной газете. Как только люди слышат акцент, либо сразу бросают трубку, либо говорят «нет, сдаем только славянам». Мне очень хотелось, чтобы в фильме было максимальное погружение в среду мигрантов. Наверное, поэтому так много личного.

— Мне кажется, в этом и есть одно из основных достоинств твоей картины — в возможности перестать воспринимать мигрантов как «чужих», недоступных нашему пониманию людей с иной системой ценностей. Уровень интимности в фильме очень высок, он дает возможность эмоционально соприкоснуться с этой жизнью, а универсальность конфликтов позволяет зрителю достаточно легко вписать себя в драматургию происходящего. И вопреки бытующему мнению, мы видим, что вопрос материального обеспечения не стоит для этих людей, несмотря на всю сложность их положения, во главе угла. Сложно было войти в этот мир? Пришлось ли тебе как человеку другой культуры столкнуться с какими-то сложностями на этом пути? И что ты ощущал, открывая его для себя?

— Поначалу, если честно, было недоверие: думаю, с моей стороны в первую очередь. Но потом, когда проживаешь столько вместе, все постепенно налаживается. Это требует времени, как и в любых человеческих отношениях. На первый взгляд, все восточные люди очень открыты. Но это на уровне гостеприимства, дальше — стена, в свою личную жизнь они не пускают, это табу. Но в какой-то момент я просто стал частью их жизни, меня приняли, и, в общем, не обращали никакого внимания на камеру. Я старался почувствовать ту самую «зону змеи» — этому учат в школе документального кино Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. Надеюсь, в какой-то степени это сделать удалось.

Во многом мы действительно разные, но мне кажется, что вопреки сложившимся стереотипам, здесь нет какой-то пропасти для понимания друг друга. После того как закончились съемки, с героями у меня остались очень теплые отношения — мы родные, близкие люди.

— Вместе с тем твоя камера часто акцентирует внимание на религиозных ритуалах, которые в современном немусульманском обществе неразрывно связаны с некоторой тревогой. Для чего ты это делаешь?

— Это совсем не намеренно. Молитва героев в фильме просто часть их жизни, они действительно читают намаз пять раз в день. Сейчас так быстро меняются враги… В конце лета, когда я заканчивал фильм, еще не было ни Сирии, ни Турции, и не было того контекста, который, к сожалению, появился сейчас.

— Страх мусульманского фундаментализма был и до Сирии. Я это прочитал как — несмотря на всю близость и универсализм, заложенные в фильме, — выражение все-таки некоторой радикальной инаковости, с которой нам тоже нужно учиться обходиться. Она есть, и игнорировать ее значит пытаться обезвредить другого, сделать из него точную копию себя.

— Не думаю, что ислам является проблемой для взаимопонимания, если к нему относиться с уважением. В таджикских семьях спокойно живут рядом и ортодоксальные верующие, и светские люди.

— Кажется, жизнь немного нарушила твои режиссерские планы, хотя в итоге история обрела абсолютную цельность. Ты ожидал иного развития событий?

— Конечно, были другие ожидания, и в итоге мало осталось от первоначального сценария. Но, наверное, в этом и заключается основной интерес — прожить вместе с мигрантами жизнь в течении года, почувствовать весь цикл на себе: отъезд, попытки устроиться в России, возвращение. Это невероятный драйв документального кино.

— Что было наиболее интересным для тебя в этой работе?

— Самое интересное, опять же, — это погружение в среду приезжих, которая, казалось бы, рядом, но попасть туда сложно. Камера дает такую возможность. Например, я узнал, что у них есть специальная молитва для того, чтобы полиция тебя не останавливала, когда проходишь мимо. Вообще мигранты были бы рады жить не в страхе и бесправии, а по закону, но для этого нужно дать им такую возможность. По факту, приезжая, они должны в течении нескольких дней оформить регистрацию, то есть фактически прописаться. Кто пропишет к себе чужого человека из Азии? Потом нужно пройти все комиссии и оформить патент, чтобы устроиться на работу. На это требуется больше двадцати тысяч. У большинства просто нет этих денег, они берут кредиты или залезают в долги в Таджикистане, чтобы купить билеты на самолет. Но даже если все это сделать — не факт, что на работу возьмут официально: для работодателя налоги на мигранта намного выше, чем на россиян. Плюс гарантия различных проверок. Эта система, к сожалению, так устроена.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: