Интервью
Владимир Лященко
Владимир Лященко

Джессика Хаузнер: «Герои следуют паттернам»


Джессика Хаузнер

— Почему Генрих фон Клейст?

— Мое кино обычно начинается с идеи, с одного предложения, с зацепки. В данном случае это была идея фильма о двойном самоубийстве — никаких деталей, абстрактный интерес. Чтобы наполнить его конкретикой, понять, что именно в этой ситуации меня интересует, я засела за изучение проблемы и в какой-то момент добралась до Генриха фон Клейста. Он подкатывал к разным людям с вопросом, не хотят ли они умереть вместе с ним? Спрашивал своего лучшего друга — тот не захотел умереть вместе с ним. Тогда спросил кузину — она тоже не захотела умереть вместе с ним. А потом он встретил Генриетту Фогель — и та сказала: «Да». Правда, она была очень больна и думала, что скоро умрет. Вся биография фон Клейста мне показалась очень интересной. Так я нашла то, что искала — амбивалентность романтической идеи, романтического идеала любви.

— Давайте подробнее поговорим об интересе к двойному самоубийству.

— Давайте.

— Откуда он взялся?

— Фильм и стал попыткой ответить на вопрос, откуда он взялся. Все началось с удивления: я никак не могла понять, почему двое могут решить, что они объединятся или воссоединятся в смерти. Как вообще смерть может объединять? Абсурдная же идея. Мне всегда казалось, что смерть, наоборот, разлучает навечно. Уже на ранних стадиях работы я знала: даже если в финале герои совершат совместное самоубийство, будет очевидно, что каждому предстоит умереть в одиночестве. Понимала, что в финале героев ждет что-то, обо что они споткнутся, какой-то разлад, размолвка, потеря взаимопонимания, рассинхронизация.

— Мы сейчас очень серьезно все это обсуждаем, а фильм, меж тем, чуть ли не ернический. Во всяком случае комическое в нем присутствует, и не сомневаюсь, что намеренно.


Безрассудная любовь. Реж. Джессика Хаузнер. 2014

— До того, как прочитать историю Клейста, я начала писать сценарий о современных героях. Кажется, первый вариант был про двух молодых людей, которые совершают двойное самоубийство, спрыгнув с утеса в Норвегии. Есть такая пьеса «Норвегия. Cегодня» — герои знакомятся в интернете и планируют умереть вместе. И вот я писала похожий сценарий и думала: «Уффф, как-то тяжко, сплошной трагизм». Что-то ускользало, не хватало чего-то, что всерьез заинтересовало бы меня, или открыло бы в этой ситуации нечто принципиально для меня важное. И когда я прочитала про Клейста, внезапно поняла: «Вот, это интересно». Потому что в этот момент мне захотелось поставить под вопрос идею романтической любви, а история Клейста снабдила меня для этого подходящими ингредиентами. Она же стала источником юмора, юмор появляется из-за переворачивания вверх тормашками правил, норм. Потому что нормальным было бы сказать: «Самоубийство — это трагедия. Умирать трагично». А мой фильм говорит: «Что ж, это только начало, точка отсчета». Клейст ищет, с кем бы ему умереть, и с этого история только начинается.

— Не было соблазна взять его историю и все-таки поместить ее в наши дни? Может быть, было бы проще снимать без костюмов и прочего?

— Ничего бы не вышло. Например, важную роль в фильме играет неуверенность во всем, что касается болезни героини. В наши дни такое не сработало бы — современная медицина, возможности диагностики убили бы интригу.

— В прошлом году в конкурсе Каннского кинофестиваля участвовала экранизация новеллы Генриха фон Клейста «Михаэль Кольхаас» с Мадсом Миккельсоном в главной роли. В этом году ваш фильм про самого фон Клейста участвует здесь же в «Особом взгляде». Это случайность, или закономерность, что фон Клейст оказался востребован и интересен сегодня?

— В процессе работы над фильмом я села перечитывать его прозу и пьесы и была потрясена тем, насколько он современен. Кажется, в свое время его не особо жаловали, но он поразительно точно описывает проблемы нашего времени. Он пишет про хаос жизни, о том, как человек варится в котле, который держат руки судьбы. О том, как ты планируешь что-то, а потом — бдыщ! хрясть! — и все совсем не так, как ты рассчитывал. Мир неустойчив. Того же «Михаэля Кольхааса» я очень-очень люблю, например, за то, что невозможно судить его героев, невозможно сказать, кто прав, кто не прав. Фон Клейст создает ситуацию, в которой истина оказывается гибкой, изменчивой, теряет качества абсолюта. Пожалуй, это что-то, что люди не желали или не могли понять в его время. Мы тоже не хотим этого понимать, но приходится.

Безрассудная любовь. Реж. Джессика Хаузнер. 2014


— Ваши герои — это не попытка реконструировать исторического фон Клейста и его окружение: например, в Мария, которая была его женой, у вас некоторыми чертами похожа скорее на кузину Ульрику фон Клейст. Так удобнее драматургически?

— В начале я сфокусировалась на истории, которую хотела рассказать, на своем сюжете, в который вплелись те несколько фактов, которые я узнала о Клейсте до прочтения тысячи биографий. Потом начался еще один исследовательский период: теперь уже я читала множество работ про Клейста, про его время, про культуру, про политику, про повседневную жизнь — год или два собирала детали. Но с самого начала знала, что не буду снимать байопик или историческое кино, ничего подобного. Это должно было стать фильмом, который я придумала: с вымышленными людьми, отношениями, пространствами и интерьерами. Никакого «вот как все было и выглядело на самом деле». Но чтобы сделать что-то свое, нужно было собрать детали и исторические факты. Для меня это было важно, чтобы понять время, создать его всесторонний образ в голове, а потом оставить только то, что требовалось для той истории, которую я решила рассказать.

Например, язык, которым говорят в фильме, я пыталась приблизить, насколько это возможно, к разговорному языку, но кто знает, каким был разговорный язык? Мне оставалось только читать письма и дневники того времени, пытаясь воссоздать живую речь. Порой я просто сидела и переписывала предложения, которые вычитывала в письмах или дневниках, чтобы прочувствовать язык, на котором общались эти люди, чтобы привыкнуть к нему, сделать более естественным для себя. И отдельно язык работ Клейста — он настолько восхитителен: эти предложения, длинные настолько, что поначалу кажется, будто уследить за мыслью невозможно, но каким-то образом каждый раз в финале фразы все становится понятно. Чтение и понимание текстов Клейста устроено странным, завораживающим меня образом: приходится следовать за какой-то хаотической системой, но в конце ты что-то важное понимаешь. Быть может, это повлияло на диалоги, которые я написала.

— В «Лурде» вы находили неожиданную точку зрения на вопросы веры и религии, в «Безрассудной любви» вопросы веры уступают место вопросам отношения к смерти и любви в мире, где о Боге вспоминать не принято. Но и там, и там люди подчиняются неким правилам, следуют каким-то моделям поведения. Вы специально назначаете героям эти модели?

— В «Безрассудной любви» неслучайны разговоры о политике в гостиной — это те самые детали времени, о которых я говорила. Герои действительно следуют паттернам — социальным, политическим. В «Лурде» же, аналогично, они следуют религиозным предписаниям, но не только: там важно наличие физического недостатка у главной героини, то, что она парализована. Здесь обнаруживается сходство, параллели: это фильмы о заточении, пленении, нахождении в неволе. Тут можно и еще более ранний «Отель»: вспомнить, героиня которого работала в гостинице и также была подчинена некоему ограничивающему свободу порядку, строгим правилам поведения на работе, должна была носить униформу, отвечать неким требованиям. Думаю, напряжение, возникающее между тем, кем ты хочешь быть, и тем, кем ты должен быть, или кем тебе следует быть, постоянный конфликт между успехом и провалом, реализацией и неспособностью что-то сделать, это и есть мотив, который у меня следует из фильма в фильм.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить