Эссе

Выставка ерунды. За пригоршню рупий


 

 

У каждого, кто полюбил индийское кино еще в брежневские времена, есть свой фильм, на котором это случилось впервые. Лично у меня это произошло на «Любимом радже» (Raja Jani, 1972). Но этим фильмом мог быть и «Такой лжец» (Jhoota Kahin Ka, 1979), и «Абдулла» (Abdulla, 1980), и «Месть и закон» (Sholay, 1975). Да мало ли таких картин, когда вдруг на экран врывалась Она — словно улыбка, спорхнувшая с лица мелодрамы. Выпростав ноги из-под крепдешина, движением бедер заведя звон монет на поясе, включив светильники глаз движением ресниц, Она бросалась в вихрь танца. Крашеный хной хвост на голове, синие линзы зрачков, морковная помада, алый лак — Петрушка в женском обличье, немолодая уже ряженая, выставляющая всю себя напоказ. Она могла потешать танцем двор, собравшийся на коронацию, шатер отдыхающих воинов, бандитский привал или кабаре, набитое порочными толстосумами. Что такое пять минут песни для фильма длиной в два с половиной часа? Однако ж после титра «Конец» в детской голове застревало только это волшебное существо. Где прячут ее? Почему никто в фильме ни разу не поинтересовался ее судьбой? Уж не рабыня ли это (почем знать, каковы порядки в Индии!), не униженная ли в глазах чванливых празднующих? Про принцессу Ратну и ее лицемерную историю было все понятно. Нет, домой я шел с вопросом не о ней, а о той, которой право на жизнь дает, похоже, лишь этот нелепый, беспокойный в своей рабской услужливости и такой упоительный танец. Неужели в остальное время ее и впрямь держат на заднем дворе?..

Ответов, конечно, не было. В тогдашних советских журналах не писали о таких, как Хелен, хуже того — их имена не фигурировали даже в титрах; лишь однажды, когда в наш прокат выходил фильм «Ганга и Джамна» (Gunga Jumna, 1961), Хелен обозначили в списке актеров как Элен и — вот ирония судьбы! — вырезали из советской версии именно ее номер. Пусть от раза к разу ее выходы становились для меня меньшим сюрпризом, постепенно превращаясь в предмет чесоточного, до ерзания в кресле, ожидания — выйдет или нет? — она до конца оставалась загадкой.

 

 

Другое дело в Индии. Их имена зазывали с афиш, как сигнальные огни, даже если роль, как у Хелен в «Любимом радже», сводилась к одному-единственному танцу; и матери закрывали ладонью глаза подрастающим сыновьям и следили, чтоб те не дай бог не попали на фильм с порочной девицей. Забавные воспоминания о тех временах сохранила журналистка Ратна Раджайя:

«Мы ходили в кино каждую пятницу втроем: папа, мама и я. Всякий раз, когда на экране появлялась героиня, отец громко спрашивал: „Как ее зовут?“ Была ли на экране Хема, Рекха, Ракхи, Джайя — любая из тогдашних королев экрана, — он не узнавал ни одну. Но стоило застонать саксофону и возникнуть в кадре пышной, но упругой ноге в чулке в крупную сетку, а камере поползти вверх, минуя сверкающие блестками бедра, скользя вдоль дразнящего водопада грудей ко рту, приоткрытому, чтоб источать искушение с сигаретным дымом пополам, отец откидывался в кресле и ничего больше не спрашивал — он знал: Хелен, Падма, Аруна, Бинду».

Они носили грудь в глубоких декольте, а мундштук в зубах, и играли только плохих девчонок — неверных жен, подружек гангстеров, светских нимфоманок, аферисток, — а чаще были званы только ради одного откровенного музыкального номера, но именно их сладкие трели, а не стенания героев напевала неделю после премьеры вся страна. Они прописались в Болливуде в середине шестидесятых — но начинается эта история много раньше, в хаосе Второй мировой, когда из опаленнной войной Бирмы в Индию бегут три женщины-полукровки: вдова Ричардсон, ее пятилетняя дочка и та, которую мир запомнит под кличкой Чокнутая — Куку.

 

Воспитание крошки

В 1948 году Индия выпроваживала последних британских оккупантов, но безнадежно сдавала осаду британским ритмам. Здешнее кино, впервые заговорившее на исламском языке урду и строившее сюжеты жестоких мелодрам вокруг мусульманских обычаев и мировоззрения, когда актрисы обнажали лишь кисти рук да часть лица с неизменно потупленным взором, дрогнуло под натиском шейков и голых плеч. Хотя героини, замотанные в сари, оставались недвижными как статуи, на экране возник новый тип молодого человека — светского льва, который смотрит на любовь легкомысленно и более того: уже в 1949-м в фильме Раджа Капура «Сезон дождей» (Barsaat) прозвучит сверхкрамольное обращение молодого повесы к своему другу: «Мы с тобой так близки, что нам пристало бы иметь и девушку одну на двоих». Еще повесам пристало ходить по барам: там-то и нашла свое логово Чокнутая.

 

 

В хронически голодной и загипнотизированной кастовыми предрассудками, как кролик — удавом, Индии английской беженке из Бирмы было не до жиру и приличий. Она умела танцевать и безоглядно восполнила новый спрос на кабаретные номера в Болливуде. Наряды ее не были откровенны: юбка до колен, топ с короткими приспущенными на плечах рукавами, цветок в волосах. Но танец был раскрепощенный: тут пара взмахов бедер перед носом пьянчужки, там вздыбившаяся в глубоком вздохе обтянутая грудь, когда танцовщица не секунду слегка приляжет на стойке, и легкая песенка.

На экраны, оправляющиеся от сталинского деспотизма, Куку проникла с первым же индийским фильмом: в «Бродяге» (Awaara, 1951) она исполняет ту самую легендарную «Раз, два, три, на меня ты посмотри». Тогда же, в год «Бродяги», уже окрепшая на гонорарах от четырех десятков фильмов Чокнутая решила протянуть руку помощи матери и дочери Ричардсон, с которым не теряла связь.

 

 

Жалованья вдовы, подвизавшейся медсестрой, едва хватало, чтоб не умереть с голоду, но зато дочке, Хелен, уже стукнуло тринадцать, и ее распускавшимся формам доставало округлости, чтоб смутить покой киношных завсегдатаев баров: Чокнутая взяла ее в подмастерья. Для Хелен альтернативой вульгарному танцу были трущобы и горсть чечевицы на ужин — она самоотверженно предалась танцу: по накалу ситуацию можно соотнести с той сценой из «Мести и закона», когда Хема Малини яростно пляшет босыми ногами по битому стеклу под палящим солнцем — ведь стоит танцу прекратиться, обойма пуль попадет прямиком в грудь Дхармендры. В 1958 году зрители фильма «В путь, машина!» (Chalti Ka Naam Gaadi) увидели подле старой знакомой Куку восемнадцатилетнюю девушку с белой кожей и волнительно раскосыми глазами, вспыхивавшую смехом вслед каждому удару бубна. В танцевальном дуэте она шла с Чокнутой, отмечавшей десятилетие кинокарьеры, ноздря в ноздрю: браслеты на запястьях, блестки на бедрах, тушь на стрелках ресниц — все у них вздрагивало, взмахивало, стреляло синхронно и с равным запалом. Титры гласили: «Танцевальный номер — Куку и Хелен». Чокнутая получила целлулоидное подтверждение, что воспитанница стала во всем ей равной, и покинула кино, не подозревая, что подготовила не смену, а бомбу.

 

Создана лишь для развлечений

В историю Болливуда 1958 год войдет не историческим дуэтом Куку и Хелен. Пару месяцев спустя после прощального танца Чокнутой морячок Ашок Кумар сойдет в увольнительную на берег Калькутты и поздним вечером, попыхивая цигаркой, свернет под Ховрский мост в одноименном фильме (Howrah Bridge). Из-под темных сводов моста, на свет луны и запах табака, выскочит чертенком из коробки девушка в прямом китайском платьице с рукавами-фонариками и примется кружить вокруг Ашока вприпрыжку, все приближаясь, облокачиваясь на его плечо и насвистывая на ухо приветственный твист: «Мое имя Чин-чин-чу, хэлло, мистер, хау ду ю ду!». Не только песня станет первым общеиндийским танцевальным гимном, который поголовье Индии напоет сегодня, разбуди их хоть среди ночи (как россиянин в любом беспамятстве воспроизведет «Читу-дриту-маргариту» или «Если вы нахмурясь выйдете из дома»). Сенсацией станет Хелен, а с ней и новая героиня. Девушка из кабаре, прежде возникавшая лишь как атрибут веселого заведения с единственной целью спеть что-нибудь бодрящее, шагнет на улицу под фонари и прямиком в сюжет на радость публике и на беду себе. Она не то чтобы плохая героиня, но слишком беспечная, слишком назойливо предлагающая себя, слишком откровенно ставящая на доску предпочтений утехи плоти выше традиционных семейных ценностей. Ее любили за радость жизни. «В детстве я мечтала стать такой, как Хелен», — сказала Эйша Марджара, увезенная ребенком из Индии в Канаду и снявшая лет десять назад прогремевший на весь мир документальный фильм «Отчаянные поиски Хелен» (Desperately Seeking Helen, 2009), которые влекут Эйшу назад, на горячо любимую родину. Она едет в Бомбей искать утраченное детство, мать и Индию, которые для нее сосредоточены не в плакатных фигурах Наргис и Мины Кумари, а в искристой личности Хелен.

 

 

Но радость жизни не могла поощряться на уровне официальной киноидеологии, поэтому, наплясавшись и набегавшись за парнями, героини Хелен часто гибнут. Такой была ее судьба в многочисленных детективах, на которые был щедр Болливуд шестидесятых. В «Безымянном» (Gumnaam, 1965), перенесенном на индийскую почву сюжете «Десяти негритят» Агаты Кристи, семеро незнакомых пассажиров одного самолета оказываются на необитаемом острове с заброшенным отелем и один за другим становятся жертвами неизвестного убийцы (очевидно, одного из них). Даже в этой ситуации мисс Китти (Хелен) не теряет присутствия духа: в одной из сценок она провоцирует веселую попойку и превращает свою икоту в часть рефрена песенки, в другой — распевает у меря верхом на надувном матрасе. В еще одном провокационном кадре мы видим широко раздвинутые ноги Прана, а между ними пристраивается на песок и смотрит вверх, надув губки, Хелен, но… пять минут спустя она станет трупом. То же в «Третьем этаже» (Teesri Manzil, 1966), где ее мисс Руби, танцовщица из буги-бэнда, проходит среди основных подозреваемых по делу сброшенной с балкона девушки Шамми Капура — ведь она буквально не дает Шамми проходу! После трех музыкальных номеров, без которых не обойдется нынче ни один компакт-диск с музыкой Болливуда (в одном из них Хелен пляшет на фоне 12-метрового картонного глаза), и сцен откровенного соблазнения она тоже получит нож в спину, только так сумев доказать собственную невиновность. «Еще меня любите за то, что я умру» — в этой строчке часть сладко-горького обаяния образа Хелен. Вслед за ней другие артистки взялись жать соки из образа гибельной грешницы — например, Шашикала в «Цветке и камне» (Phool Aur Patthar, 1966) так же вешается на Дхармендру и так же подставляет спину адресованной ему пуле, — но ни одна из них не умела танцевать, раздеваться и улыбаться столь же заразительно, как Хелен.

 

Частная жизнь Хелен

Реальная Хелен совсем не была разбитной, в отличие от экранной. Считалось, что она — сексуальная рабыня постановщика танцев П. Л. Раджа, но это всего лишь слухи. Те же, чьи слова основаны на опыте работы с Хелен, — Амитабх Баччан или закадровая певица Аша Бхосле (с ее эфирным бесплотным голосом связана эпоха диско в Болливуде и самые сочные номера Хелен; перед записью каждого Хелен присылала ей коробку конфет и записку: «Вспомни о той, для кого в этот раз ты поешь»), — видели в ней дисциплинированного, сконцентрированного на работе человека, приходившего на съемки выспавшимся и покидавшего площадку сразу после команды «Снято!». Похоже, голодные сороковые навек научили ее беречь всю радость жизни для танца и в работе обретать наслаждение. Лишь в возрасте тридцати семи лет она уступит ухаживаниям сценариста Салима Кхана и согласится стать его женой: но каков будет свадебный подарок! Салим — отец первого культуриста-суперзвезды Болливуда Салмана Кхана и сценарист из творческого тандема Салим-Джавед, «научившего» (как сказал автору этих строк сам Баччан) «Амитабха Баччана говорить» и написавшего вообще все самое лучшее, что есть в индийском кино 1970-х годов, от «Зиты и Гиты» (Seeta Aur Geeta, 1972) и «Затянувшейся расплаты» (Zanjeer, 1973) до «Мести и закона» и «Владыки судьбы» (Muqaddar Ka Sikandar, 1978). Так вот, Салим Кхан создаст для Хелен три отличные прощальные роли. Лучшая из них — в «Главаре мафии» (Don, 1978).

 

 

В черноволосой, уставшей от полулегальной жизни своего работающего на мафию жениха и чувствующей себя вечно обязанной Камини вы, пожалуй, и не узнаете Хелен. Все изменится, когда жениха убьет главарь мафии Дон (его играет Баччан): Камини наречет себя Соней и отправится к Дону прямиком в постель — чтобы оттуда вызвать полицию. Глаза налиты блеском — то ли от слез, то ли от светлых контактных линз; ногти отполированы алым лаком, словно кровью, и выточены, чтобы впиться в злодея; каблуки — стилеты; грация — хищной кошки. Но ей нужно задержать Дона в номере на пять минут, пока не приедет полиция. И она поет голосом Аши сладчайшую, как последний день августа на море, и самую сентиментальную из всех бомбейских диско-серенад Yeh Mera Dil Yaar Ka Deewana. Ее танец — словно последняя мольба дивы, последние дни находящейся на сцене: в нем и чарльстон, и танец живота, и буги-вуги. В каждом движении она стремительна и легка, как падающая звезда. Может быть, все дело в том, что экранная ситуация (Камини оттягивает танцем время до решительного момента, когда ее месть будет утолена, возможно, ценой ее собственной жизни) и жизненная (Хелен отыгрывает последнюю роль, подаренную ей в обмен на руку и сердце) накладываются здесь друг на друга, приводя к столь сильному эмоциональному эффекту. Но мне неведом иной такой момент в индийском кино, когда безграничное счастье от увиденного мешается с горечью осознания скорого конца, и хочется, чтоб танец этот длился вечно и больше ничего не было.

После «Главаря мафии» Хелен еще раза два пригласят в кино на танец. Например, когда Санджай Кхан решит в качестве режиссера поставить собственный киноподарок своей тогдашней невесте Зинат Аман — «Абдуллу» (Abdullah, 1980), — Хелен будет петь и танцевать на экранной свадьбе героев Санджая и Зинат:

Любви богиню я хочу прославить!
Хочу благословенной этой ночью
Воспеть союз отважной доброй силы
С чарующей волшебной красотой.

Но слова песни, по иронии, станут пророческими не для распавшегося через год брака Санджая и Зинат, а для выдержавшего проверку тремя с половиной десятилетиями союза зрелых Хелен и Салима.

 

Трезубец бога Шивы

На рубеже 1960–1970-х годов образ Хелен разобьется на три равнопрекрасных осколка — Аруну Ирани, Бинду и Падму Кханну, трех «плохих девчонок» поколения шиньонов и мини-юбок. Не то чтобы прежде Хелен держала монополию — но всех ее псевдоконкуренток вроде Шашикалы и Лакшми Чайи народ все ж не принимал за чистую монету. Новой троице хватало и харизматичности Хелен, и умения вызывающе, но не пошло «предъявить товар лицом», и, главное, танцевального дара.

 

Аруна

Больше других следовала руслу Хелен Аруна Ирани — не «плохая», а просто излишне разбитная, беззастенчивая. Девочка из театральной семьи (она любит вспоминать, как в детстве во время родительских репетиций подавала реплики Сатьену Каппу, дяде «Зиты и Гиты»), она появилась на экране еще ребенком и весьма эффектно — в «Ганге и Джамне», выглянув из-за черного зонтика и постреляв уже не по-девичьи шаловливыми глазками вправо-влево. Ее программной ролью стала хозяйка школы современного танца Нима Чопру в «Бобби» (Bobby, 1973) Раджа Капура, называвшего Аруну «сгустком веселья». Наткнувшись на совершенно обнаженного молодого человека в его собственных апартаментах, она сперва резко переводит взгляд на его причинное место, потом хохочет до упаду, увидев его крайнее стеснение, а минутой позже считает нужным объявить при гостях: «Фигура у Раджа прекрасная!», подтвердив свои слова многозначительным подмигиванием. Когда по недоразумению Нима решает, что Радж, который ей небезразличен, делает ей предложение, она отвечает: «Во-первых, я старше вас, а во-вторых, за удовольствие вовсе не обязательно расплачиваться свадьбой». В то же время по раутам, где Нима завсегдатай, она, в отличие от остальных гостей, циркулирует без бокала и сигареты, ценит поэзию, ослепительно танцует и предупреждает отказавшего ее притязаниям Раджа об опасности, когда его родители замышляют женить его против его желания. Она честна и искренна, но не самоотверженна — в сцене, когда Раджу предъявляют его слабоумную невесту, она высовывается в девчачьей оранжевой мини-юбке в горох из-за статуи божка, как лукавый амур, заинтригованная развитием событий, но не готовая спешить на помощь.

Пожалуй, этот образ совпадает с настоящей Ирани, которая не чуралась связей с женатыми мужчинами, но вела их в открытую, была явно не лишена чувства юмора и ненавидела несправедливость. Среди ее женатых ухажеров был уморительный комик Мехмуд.

 

 

В Индии имя Ирани так же тесно связано с борьбой со СПИДом, как в США — имя Элизабет Тэйлор.

Как и Хелен, Аруна Ирани часто появлялась в фильме ради единственного музыкального номера и подарила экрану 1970-х годов один их самых буйных его стриптизов. В «Городе любви» (Premnagar, 1974) она играет с неотразимым миллионером-пьяницей (Раджеш Кханна) в Джеймса Бонда и шпионку. Он стреляет в нее с колена, она в замедленной съемке падает на диван, неистово размахивает гривой хвоста-шиньона, подпрыгивает так, что вздрагивает все ее тело, и скидывает еще одну накидку — пока не остается в кружевной комбинации, кончающейся вровень с линией ягодиц. Сегодня Аруна — жена режиссера Кунала Кохли и телепродюсер: в одном из ее сериалов про семью, разлученную землетрясением, дочь благородного господина становится танцовщицей в баре: в этом скандальном для ZeeTV и по сегодняшним меркам сюжетном обороте — вся провокационная натура Аруны.

 

Бинду

На экране черногривая Бинду носила плюмажи и веера из черных перьев и воплощала черную сторону Хелен — хотя сама пришла в кино из уютного семейного гнездышка, будучи женой гуджаратского бизнесмена. Известный режиссер и друг ее отца, покойного на тот момент продюсера Нанубая Десаи, Радж Кхосла («Испытание любви» / Prem Kahani, 1975; «Внебрачный сын» / Main Tulsi Tele Aangan Ki, 1978) как-то зашел по старой памяти в гости и предложил ей роль: «Твой персонаж — баба никудышная, но все действие вращается вокруг нее». Муж долго упирался, но согласился при одном условии: «Если не получится — снимаешься в первый и последний раз». Фильм «Две дороги» (Do Raaste) стал главным хитом 1969 года, и доброму гуджаратцу пришлось только поздравить жену и провожать взглядом парад отпетых негодяек, который представляла из себя кинокарьера Бинду в 1970-х годах. Промыслы ее героинь — супружеская измена («История любви» / Dastaan, 1972), шантаж («Оборванная связь» / Kati Patang, 1970), фабрикация компрометирующих фотографий («Экзамен» / Imtihaan, 1974).

Программно для Бинду название одного из ее хитов — «Похоть» (Hawas, 1974).

Во «Враге» (Dushman, 1971), когда залетевший на ночь в дом терпимости дальнобойщик (Раджеш Кханна) наутро клянет проститутку Бинду за то, что его не разбудила, как он просил, она — не чета загнанным падшим женщинам 1950–60-х годов — только сладко потягивается: «Мое дело — ублажать вас, господин, а не мешать вам спать», и, облизнувшись, переворачивается на другой бок.

 

 

О том, что Бинду была всеобщей любимицей, свидетельствует тот факт, что в народе ее называли не по имени, а не иначе как «Мона, дорогая»: так кличет ее героиню муж-гангстер (Аджит) в фильме-пионере среди полицейских боевиков «Затянувшаяся расплата». Мона, в завязанных крупными бантиками на ночь косичках и клетчатом ситцевом бело-голубом пеньюаре, отлично изображает глупость — сестру невинности («Мы столько лет вместе, Теджа, но подчас ты говоришь такими загадками, что я ни-че-го не понимаю») и картинно пугается, когда на вопрос: «Судя по твоим рассказам, ты всем обязан этому твоему другу. Как жаль, что мы не успели познакомиться. А что с ним стало?» получает мужнину ухмылку: «Я убил его!». Но дело свое Мона знает: когда подлить виски нужному человеку, когда увлечь бешеным танцем нового полицейского инспектора, который должен быть у Теджи на мушке, а когда просто вовремя собрать манатки и рвануть в аэропорт. Мону, как и прочих своих героинь, Бинду играла не в мрачных тонах — что вряд ли заставило бы нацию полюбить их — а в комическом ключе, с забавным наигрышем и стрельбой накрашенными глазами. По эффекту это как когда Санаева в «Приключениях Буратино» играет Алису: вроде, коварная эта лиса, но дико с ней весело и расставаться не хочется.

Искусство ломать комедию сослужило артистке Бинду добрую службу, когда у Бинду-женщины случился выкидыш: врачи сказали, что детей иметь она никогда не сможет, что этот выкидыш — результат ее многочисленных танцев, в которых важно быстро вращать бедрами и выкидывать коленца, и что если она не прекратит пляски — может вовсе свалиться. Тогда Бинду-актриса переквалифицировалась в комедиантку. А с Бинду-женщиной все обернулось, как могло разве что в бомбейском фильме: ее родная сестра, удрученная горем Бинду, родила ребенка и подарила ей: Бинду воспитала девочку как родную дочь, и та до последнего не знала, кто ее кровная мать.

 

Падма

Если в триплете «Аруна — Бинду — Падма» Бинду — воплощенная бесприципность, то Падма Кханна — сущая безалаберность. Пока в запутанной интриге той же «Истории любви» Бинду, поправ мужнино доверие и смерть близкого человека, идет на двойную измену, переходя к каждому, кто богаче и пригоже предыдущего, и воплощает собой женщину-вамп, Падма Кханна фигурирует на правах безмозглой субретки. Ее героиня-актрисулька от всей души машет воланами испанского платья и щебечет дешевые английские куплеты вроде Oh Maria, my sweetheart, а за кулисами скачет гоголем между владельцем театра и заштатным кинопродюсером, готовая кинуться к тому, кто первым устроит ангажемент: потому что единственное, что ее интересует — рядиться в перья и кривляться на публике. Измены, похоть, алчность — боже упаси! Все это громко сказано и не про нее: мисс Падма — обыкновенная кокотка, и в этом вся ее неглубокая суть.

Вот ее типичный эстрадный номер: в «Бездельнике» (Loafer, 1973) на сцену кабаре выскакивает странное существо из разноцветных надувных шариков. Оно прыгает в зал; подвыпившие посетители подносят к шарикам зажженные сигары и лопают их — под ними оказывается весьма обнаженная мисс Падма.
Просто детский сад для слабоумных алкоголиков (несколькими минутами позже мисс Падма выйдет на ту же эстраду из бутылки, которая поднимется на сцену через люк, как ракета — на стартовую площадку).

 

 

Неразборчивость ее героинь, которым — лишь бы под юпитеры, сдается, была и личной чертой артистки. Не зря в ее фильмографии столько очаровательного барахла — например, «В плену дворцовых интриг» (Bandie, 1978), сказочный боевик категории C, который нынче не сыщещь ни в какой справочной литературе, хотя олимпийским летом 1980-го он скрасил отпуск не одному миллиону советских отдыхающих. Или «Король джунглей» (Maa, 1976) — кино, заточенное «животноводческой» мадрасской студией «Девар Филмз» (среди прочих ее творений — «Слоны — мои друзья» / Haathi Mere Saathi, 1971) под трюки со слонами и тиграми. Актеры, особенно Хема Малини, понимая свою второстепенность по отношению к звериному цирку, играют спустя рукава — неймется лишь мисс Падме. Тряся бедрами как никогда неистово, она, развлекая закупщиков зверей, залезает на четвереньках на диван, подпрыгивает в нешуточном раже и даже рычит — явно рассчитывая актерски «похитить» картину у тигров и слонов. Когда среди прочих негодяев ее повяжут, Падма будет воровато косить глазами и шкодливо ухмыляться — как школьник, которого разбирают на линейке. Даже типичные для «плохой девчонки» пули в спину, самоубийства и трагические прозрения — не про ее честь. Она так и продурачилась до начала восьмидесятых. Не вышла замуж. Не сумела переквалифицироваться на возрастные роли. Нынче она, как прежние ее героини, все так же бредит ангажементами: ее танцевальная труппа колесит по индийской провинции, обреченная вечно оставаться в тени аналогичной танцевальной труппы Хемы Малини, за которую выдавала себя ее героиня в «Короле джунглей», да недолго — ее разоблачили на следующее утро.

 

Вынужденное раскаяние

Они сгинут с экрана с приходом 1980-х годов, напоследок появившись в непривычных обличьях: как будто кто-то под дулом пистолета заставил их раскаяться в непристойном поведении. В «Любовном недуге» (Prem Rog, 1982) Бинду — наложница лютого землевладельца и появляется в его постели с голой спиной, что вполне предсказуемо. Но, не успев продрать глаза и сесть в постели, она начинает читать ему нотации о том, что Бог все видит и пора кончать свои бесчинства, а оставшееся экранное время будет всячески помогать разлученным по его вине влюбленным и страдающим цыганам.
В «Нури» (Noorie, 1979) Падма Кханна — танцовщица в доме терпимости и опять-таки наложница лютого землевладельца. По сути, она здесь, как часто бывало, ради единственного музыкального номера. Но перед ним она зачем-то появляется, отирая пот со лба: «Мой труд утомителен и не приносит мне ничего, кроме унижения». Она присаживается подле землевладельца и заводит с ним разговор о печальном положении танцовщицы, который напоминает беседы ведущего с певцом в старых «Голубых огоньках» перед исполнением песни, и поет тоскливую балладу, словно резюмирующую бесцельность былой карьеры:

Любовь свою тебе я отдала,
Но ты не понял и не поймешь.
Всю молодость тебе я отдала,
Но ты не понял и не поймешь.
Пусть разобьется в танце мой браслет,
Но ты не понял и не поймешь.
Пусть сердце разобьется, как браслет,
Ведь ты не понял и не поймешь.

При этом по сияющим глазам и бойкому танцу Падмы видно, что она не разделяет режисссерскую меланхолию и уходить не больно-то собирается — а пришлось.
И, наконец, самое чудовищное — Аруна Ирани в «Ритмах песен» (Sargam, 1979). В фильме с таким названием, вращающемся вокруг танцев и принесшем своим композиторам Лаксмиканту и Пьярелалу заслуженный Filmfare — индийский «Оскар» — за лучшую киномузыку года, Аруна не совершит ни одного танцевального движения, зато изобразит муки жены, в первую брачную ночь проданной коварным мужем (Шакти Капур) похотливому старику. Она оттолкнет старика и пойдет к мужу кричать о порядочности и девичьей чести — в ответ он прижжет ей шею сигарой. Та самая сигара, что некогда лопала воздушные шарики, освобождая от покровов подвижное тело «плохой девчонки», теперь поставила на ее теле несводимое клеймо, а с ним и жирную точку в ее кинобиографии.

 

Кто убил Мону?

«Куда же девалась „Мона, дорогая“?» — спросили как-то Салима Кхана, создавшего Мону. «Ее сожрала главная героиня», — остроумно ответил он — и попал в яблочко.

В середине 1970-х годов на авансцену индийского кино выходит гангстер в исполнении Баччана. Кто может быть подружкой гангстера? Конечно, бесчестная женщина.

Новые звезды, строптивые европеоидные красавицы Зинат Аман и Парвин Баби, идеально подходят в этот формат. Они, в принципе, выполняют весь репертуар «плохой девчонки» — делают аборт, чтобы не прерывать карьеру манекенщицы, как Зинат в «Незнакомке» ( Ajanabee, 1974); заманивают невинную жертву в адскую ловушку — люк корабля открывается, и человек падает к акулам, — как Парвин в «Преданном слуге» (Namak Halal, 1982); и, разумеется, появляются в промокших сари, показывают спину в постельных сценах, поют танцевальные хиты, как сирены, и танцуют, как дьяволы в женском обличьи, — куда ж тут еще и Бинду с Хелен, когда одна главная героиня отдувается за целое кабаре?

 

 

В конце фильма Зинат и Парвин все еще ждали раскаяние и пуля. Хелен, как обычно, самая чуткая из всех, первой осознала произошедшую революцию и, прежде чем удалиться от дел, напоследок весьма остроумно появилась в «Раме и Балраме» (Ram Balram, 1980) в роли матери Зинат Аман (хотя была старше ее всего на двенадцать лет).

В начале 1980-х годов гангстерским сагам приходит конец: Баччан переквалифицируется в рубаху-парня, пусть иногда запутавшегося, а девушки — остаются. Что делать? Уже к концу первой серии самогонщица Парвин («Три брата» / Khuddar, 1982) или клофелинщица Зинат («Сокровища древнего храма» / Taqdeer, 1983) быстро завязывают с прошлым, пускают в ход свои пикантные танцевальные навыки только если надо (а, как правило, надо) заманить в ловушку бывших подельников и прочих злодеев, и в конце вместе со всеми веселятся на собственной свадьбе.
Кое-что происходит и в индийском обществе. Оно делается более терпимым к неравным альянсам и добрачному сексу — оставаться хулиганкой невозможно, когда развязность и хулиганство становятся общепринятыми. Уже в конце 1980-х годов произойдет явление Мадхури Дикшит — уже совсем даже и не запутавшейся, и не безалаберной, а всего-навсего «раскрепощенной», свободно себя чувствующей в открытом лифе посреди танцевального бедлама девушки, принятой в хорошем обществе. Сегодня любая из героинь — от Айшварьи Рай до Сушмиты Сен — по первому требованию прыгнет под водопад и, намочив соски, примется вращать бедрами.

Аша Бхосле как-то сказала: «Не понимаю, чем это Хелен с Бинду были распущеннее нынешних девиц — разве что прически у них были почуднее». Но это не то, совсем не то — даже совершая те же телодвижения, особа, у которой поперек лба написано «Ищу мужа», не сможет увлечь и раззадорить так же, как беспечная, шаловливая и знающая толк в развлечениях девчонка, не требовавшая от мужчины иных жертв, кроме платы за билетик в кино.

 

Иногда они возвращаются

Сегодня их вспоминают со щемящим сердцем — в том числе и в Болливуде. И тогда на несколько минут цифровой экран наполняет картонное волшебство старого кино, и Бинду в роли училки мисс Какер беззастенчиво пускает слюни по студенту Шахрукху Кхану, ввязываясь в отпадный рок-н-ролл («Я рядом с тобой» / Main Hoon Na, 2004), а героиня Мадхури Дикшит бежит искать выход из запутанной сердечной ситуации в загородную танцевальную школу своей любимой учительницы Аруны Ирани, которая, конечно же, присоветует жить по сиюминутному велению сердца («Сумасшедшее сердце» / Dil To Pagal Hai, 1997).

 

 

Но, конечно, элегантней и душевней всех было возвращение Хелен. Пасынок Салман Кхан уговорил ее исполнить музыкальный номер в своем «Мире музыки» (Khamoshi, 1996). Она сыграла бабушку, которая вместе с внуками песней провожает в последний путь старенькое семейное пианино.
Их редкие появления бередят сердце сладкой болью по тому, что никогда не вернется — разве что на старых кассетах и во снах. Помнится, в финале «Истории любви» раскаявшаяся и принявшая смертельный яд Бинду обращалась с последней просьбой к Господу: «Прошу тебя, умоляю — никогда больше не делай таких женщин, как я». Мы меньше всего этого хотели, но Господь, который большую часть времени проводит с заткнутыми ушами, как назло, услышал именно эту ее молитву.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: