Роман с Пазолини
Увесистый том написан Энцо Сичилиано — таким же итальянским интеллектуалом, как и Пазолини, его товарищем по литературному цеху. Пазолини и Сичилиано девять лет протирали штаны в одной редакции «Нуови аргоменти» и знали друг друга неплохо. Вместе создавали антологию молодых поэтов, правили статьи, придумывали заголовки. Из редакционных летучек, из идейного чада шестидесятых и вышла «Жизнь Пазолини» — роман одного редактора о другом редакторе.
Писать в стол Сичилиано, видимо, начал еще при жизни Пазолини (инфернальная подружка Пазолини Лаура Бетти предоставила часть материалов), а закончил уже после, когда необходимость мучительно сочинять эффектный зачин отпала сама собой. В
Это настоящий pulp fiction с перекрестным огнем свидетельских показаний, риторическими фигурами судебного разбирательства, лирикой пыльных пейзажей римской окраины и медицинской латынью. Черный абсурд, скандалезные подробности: «Когда мы приехали, я увидела, что перед домом что-то лежит. Я подумала, что это мусор, и сказала сыну, Джанкарло: „Ну, видишь, эти сукины дети набросали какой-то дряни около нашего дома“. Я подошла посмотреть, как это убрать, и увидела, что это тело мужчины»;
«Пелози (предполагаемый убийца Пазолини — прим. автора) показал, что мужчина привез его на спортивное поле, взял его половой член в рот, но не завершил „минет“, потом заставил его выйти из машины, а сам пошел сзади, прижимался к нему и пытался снять с него брюки; Пелози попросил его прекратить, а тот подобрал колышек, вроде тех, которые используют для ограды палисадников, и хотел засунуть его ему в задницу»;
«Роскошная машина, за рулем которой сидел «папаша», подъехала и остановилась. Из нее вышел «папаша», предложил прокатиться, пообещал хороший «подарочек»;
«Если бы Пазолини выжил после той чудовищной ночи, он бы встал на сторону того семнадцатилетнего парня, который забил его до смерти. Он ругался бы, но был бы на его стороне».
Под градом обрушившихся на читателя разноречивых фактов и натуралистических подробностей проще простого поверить в то, что продолжение обещает яростный монтаж аттракционов. Сичилиано всячески подчеркивает кинематографичность места смерти Пазолини. Друзья Пазолини говорят, что узнали это футбольное поле, как только увидели, настолько оно было похоже на пейзажи «Аккатоне» и «Мамы Ромы». Продюсер Пазолини Энцо Оконе бросился отсматривать материал в надежде обнаружить преступника в толпе массовки. Но энергия кино, раз возникнув на страницах романа, тут же пропадает. Вступление всего лишь служит автору увертюрой, предуготавливающей по-филологически неторопливое повествование, напоминающее длинные титры пазолиниевских фильмов.
«Жизнь Пазолини» открывает российскому читателю поэта и литератора, автора романов «Шпана» и «Жестокая жизнь», сборников стихов «Соловей католической церкви» и «Прах Грамши». За исключением публикаций в «Свободном марксистском издательстве» и библиографической редкости — сборника прозы «Теорема», давно изданного «Ладомиром», Пазолини у нас не печатали, поэтому книга Сичилиано ценна уже тем, что в ней обширно цитируются стихи и фрагменты статей (в переводе И. Соболевой). Книга делится на две части, первая целиком посвящена детству и юности («Сердце мальчишки», «Фриульский эпос», «Чистый свет Сопротивления»), вторая — зрелости («Открытие Рима», «Мечты возвращаются», «Отречение и утопия»). Уже по оглавлению можно оценить удельный вес отрочества: под него отводится целых 250 страниц. Сичилиано подробно анализирует детские фобии и фрустрации Пазолини, цитирует дневники, письма, любовные записочки. Несмотря на немного навязчивый фрейдистский метод, этот портет художника в щенячестве — глубокое исследование внутренней жизни, подробно документированное, поэтому не стоит удивляться, что книга наводнена огромным количеством незнакомых русскому читателю имен и названий; переводчик даже делает в предисловии специальное предуведомление: «…Для среднего итальянского читателя обилие имен, дат, иноязычных текстов, жонглирование названиями политических и литературных течений представляет такие же трудности, как и для русского читателя. Более того, средне образованный итальянец навряд ли возьмет эту книгу в руки». Цель Сичилиано в том, чтобы написать эдакий роман без вранья — про гомосексуализм, эдипов комплекс, политические и религиозные убеждения, но его осведомленность может разочаровать тех, кто истово и давно поклоняется культу Пазолини. То, что вырисовывается на страницах «Жизни Пазолини», в лучшем случае похоже на историю человека, захваченного и травмированного водоворотом так называемой «активной социальной жизни», в худшем — на всякую жизнь, полную не одних побед, но творческих неудач, политических гонений, гражданских процессов, оправданий, нападок, разбирательств, тяжб, недомолвок, комплексов, амбиций, сожалений и других неприятностей, которые сводят человека в могилу. Литература сгибается под тяжестью публицистической полемики и отходит на второй план. Искусство поглощается чадом собраний, группировок, конференций, диспутов. Пазолини пишет памфлеты, бранится то с одними фракциями, то с другими, ведет бесконечный бракоразводный процесс с КПИ, получает премии и провоцирует скандалы. Он становится «интеллектуалом первой полосы», ведет колонку в разных изданиях, вступает в поучительный диалог с читателями: дает о себе знать закваска провинциального учителя во Фриули. Изучив природу Пазолини, Сичилиано не склонен воспроизводить романтические штампы: апостол коммунизма, павший от руки неофашистских заговорщиков; бунтарь, отстаивавший интересы «неравнодушной» молодежи; непримиримый критик насилия, фашизма и капитализма. Все это было бы правдой, если бы не было так одномерно.
Со страниц романа на нас смотрит симпатичный и глубоко несчастный человек, которого в названии своей работы о режиссере точно охарактеризовала Нина Цыркун — «Раненый зверь». Но Пазолини был не только чертовски витален, но и очень умен. Вот как безжалостно он расправляется со своими увлечениями: «Возвращение к диалекту? Да бросьте, это маленький эксперимент, который не выдержал испытания действительностью»;
Его больше занимают производственные проблемы, бытование фильмов Пазолини в обществе, в сущности сводившееся к двум вещам — скандалу и запрету. Кино, как и поэзия, является для автора скорее инструментом исследования социального взрыва и ответной реакции Пазолини, чем захватывающим самодостаточным миром. И в этом есть свое преимущество. Попадая в литературный контекст, кино Пазолини прирастает новыми складками. В «Кентерберийских рассказах» сразу бросается в глаза фигура рассказчика Чосера, маленького подкаблучника, забывшегося минутным сном за пюпитром и разбуженного грозным окриком надсмотрщицы-жены. Его играет сам Пазолини, с блаженной улыбкой юродивого на впалом лице выводящий на бумаге средневековые каракули. Другой вес приобретает томик стихов Рембо в «Теореме», с которым нянчится ангел-плейбой, принесший на загородную виллу вместе с сексуальным раскрепощением левую революцию (известно, что Пазолини сам очень любил Рембо). А прочитав, что Пазолини ставил знак равенства между коммунизмом и занятиями любовью, легче понять природу странного эксгибиционизма отца семейства, мечтающего о том, чтобы «раздеться на глазах у всех и подарить свой завод рабочим». Книга Сичилиано может воспитать в зрителях фильмов Пазолини лингвистическую зоркость. Так, на немецком плакате фильма «Аккатоне» можно увидеть не примитивный слоган, а цитату из известного стихотворения Гете 1830 года, ставшую у Пазолини лозунгом нового пролетариата: «Кто с хлебом слез своих не ел, кто в жизни целыми ночами на ложе плача не сидел, тот незнаком с небесными властями»). Главное не поддаться на пропаганду фрейдизма, которую Сичилиано невольно пишет крупными буквами у себя на лбу, на самом деле явно не желая сводить весь корпус произведений Пазолини к травмам пубертата. В его защиту говорит эпилог — самая лучшая часть романа, в которой автор подводит итоги, набрасывая окончательный портрет Пазолини точными, скупыми и мощными штрихами, без тени сентиментальности. И в котором возвращается к теме убийства или «заказного самоубийства». На этот раз — без желтоватых спекуляций на сексуальной почве.
По мнению Сичилиано, внутренняя жизнь Пазолини основывалась на диалектической связи с обществом, от которого он зависел и с которым боролся, а его смерть была обусловлена историческими причинами так же, как «экономическое чудо». К середине семидесятых Пазолини из апостола скандала превратился в левого реакционера, ворчавшего против абортов и среднего образования, архаичного персонажа, тоскующего по «маленькой деревенской Италии». После 1968 года Пазолини примкнул к антииндустриальному движению, бросив свою жизнь на борьбу с ветряными мельницами. Пазолини с опаской смотрел на «бидонвили» третьего мира вокруг мегаполисов, на появление гетто, на безработицу в среде интеллигенции, на развал школьной системы — не правда ли, знакомая ситуация? Но никто не воспринимал его политические мечты всерьез, даже разделяя справедливость упреков. Ему ставили на вид злоупотребление идеологией, отказ от любой практической философии, риск полностью попасть под власть иррационализма — чистые итальянские заблуждения. И все-таки к Пазолини стоит присмотреться именно сегодня, когда за реформаторский пыл часто выдается стремление к социальному комфорту. Сейчас он, наверное, стал бы бытописателем Купчино и новой шпаны, и, конечно, не встал бы на сторону «сытой революции», как он не сделал этого и тогда, в
«Жизнь Пазолини». Энцо Сичилиано, СПб, 2012, издательство «Лимбус-пресс»
