«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
В 2023 году одним из самых заметных дебютов в отечественном документальном кино стал «Дивный мир» Ивана Власова — история о вернувшемся домой ветеране СВО. О том, как снималось это кино, режиссер рассказал «Сеансу».
«Дивный мир» — это небольшой фильм о Никите, ветеране СВО, вернувшемся домой без ноги. Камера наблюдает его новую повседневность: он пробует играть в футбол, встречается и расстается с девушкой, устраивается на работу в военкомат, чтобы, по его словам, не отправлять на фронт людей, которые к этому не готовы. Фильм получил профессиональную награду документалистов «Лавровая ветвь», а также участвовал в конкурсных программах Выборга и «Флаэртианы».
Как вы нашли своего героя?
Это мой дипломный фильм. Изначально я планировал снимать игровой фильм, готовился к нему, но наступило 24 февраля, и все мои наработки показались мне уже неактуальными. Я понял, что хочу высказаться, хочу понять, что происходит: где правда, где нет. Я задумал большой фильм с многолинейной структурой, собрал команду, но стало ясно, что у нас не хватит ни сил, ни финансирования. Кроме того, на тот момент уже никто не хотел быть причастным к этой теме.
Этот большой проект тоже должен был быть связан с СВО?
Да. Одна из линий — это семья беженцев, которая работала на «Азовстали» и переехала на Косую гору, это поселок под Тулой. Их распределили на металлургический завод. Я хотел снять эту семью, показав жизнь, в которой ничего не изменилось, кроме локации, а на самом деле изменилось все. Второй линией я хотел показать, как отстраивают заново Мариуполь: как набирают в России рабочих, которые едут туда и возводят дома, хотя военные действия продолжаются, и новые постройки тоже цепляет. Но я понял, что финансирование на эту тему мне не найти, и решил, что буду снимать собственными усилиями, фокусируясь только на одном герое — вернувшемся солдате. Я продал свою машину и купил съемочное оборудование.
Какая машина была?
Обыкновенная, такие машины не выделяются в большом потоке. Но этого мне хватило, чтобы купить все необходимое оборудование. Сначала я созванивался с Министерством социальной защиты, они помогали мне в поисках героя. Я сказал, что хочу снимать молодого ветерана боевых действий, который демобилизовался по ранению. Я хотел понять свое поколение: как они там оказались, что испытали и что чувствуют после возвращения.
Нужно просто от всего своего отказаться и остаться только в наблюдении
Сколько вам лет?
Мне 23 года. В общем, я начал искать героев, но никто не соглашался на съемки. Все меня считали чуть ли не врагом народа, говорили: «куда ты лезешь?» и тому подобное.
Много таких было?
Точно не скажу, но около 10-15 человек.
Вы их обзванивали или встречались с ними?
По-разному, но при возможности я пытался ездить к каждому, так как понимал, что так больше шансов. Некоторые меня даже на порог не пускали. Боялись. И, естественно, я тоже боялся, потому что не знал, к кому я еду. В итоге, я через телеграм-канал матерей ветеранов нашел одну мать, которая рассказала историю своего сына. Эта история меня зацепила, я связался сначала с ней, а она потом поговорила со своим сыном Никитой. И у нас появился контакт. Он уже лежал в [клинике им.] Бурденко, военном госпитале под Москвой. Я поехал к Никите.
Я стремился показать трагедию, которая будет трагедией, с какой стороны на нее ни посмотри
Вы без камеры туда поехали?
В Бурденко невозможно было пронести камеру. Мы просто общались на протяжении двух месяцев. Потом мне все-таки удалось снять один эпизод в Бурденко: сцену на площадке, как он играет с мячом. И я понял, что у этой истории есть свой темп, есть герой и есть конфликт. Он стоит на этой площадке, пытается ударить по мячу, а на фоне — красная звезда. Я тогда окончательно понял, что очень сильно хочу сделать это кино. Вообще, мне нравится в документальном кино придумывать что-то свое, привносить от себя, строить такие, что ли, «замки на песке». И в этом кино я тоже очень долго пытался так делать, а потом понял, что это невозможно. Потому что сам контекст, сама история тебя настолько сильно тащит за героем и событиями, что тебе нужно просто от всего своего отказаться и остаться только в наблюдении.
Как вам кажется, почему он согласился? Почему не испугался?
Я думаю, что он тоже пытался понять, что с ним произошло. Моей главной мотивацией было во всем разобраться и, самое главное, понять, как жить дальше. Того же самого хотел и Никита. Думаю, поэтому он согласился.
Много ли осталось за кадром?
Чистого материала было около 14 часов. У Никиты же очень большая семья, и я еще долго наблюдал отдельно за его родственниками. Но я сразу понимал, что хочу сделать плотную, короткую и точную историю-наблюдение. Историю, где родилась бы, не знаю, как правильно сказать, какая-то сложность, двусмысленность. И я работал на эту двусмысленность, неоднозначность. Вообще, я пытался сделать такой фильм, чтобы его посмотрели по обе стороны конфликта. Чтобы люди увидели человеческую историю простого парня, оказавшегося в такой ситуации. Для меня человек — это самое главное, и я стремился показать трагедию, которая будет трагедией, с какой стороны на нее ни посмотри.
Моей главной мотивацией было во всем разобраться и, самое главное, понять, как жить дальше
Вам реальность сделала такой невероятный «подарок», который во многом и делает ваше кино: человек, потерявший ногу во время боевых действий, идет работать в военкомат, чтобы отбирать людей, которые будут отправляться на боевые действия. Почему в фильме нет съемок в военкомате?
Я очень хотел снять добровольца, который приходит к Никите, как он смотрел бы ему в глаза, представлял себе эту немую кульминационную сцену. Но в России в военкомат с камерой попасть практически нереально. Проще даже в военный госпиталь попасть, чем туда. А если бы я снимал там тайно, пронес бы камеру, то у героя могли бы возникнуть проблемы. Мне об этом все время приходилось думать.
Когда смотришь ваш фильм, невозможно не задуматься о постановочности некоторых сцен. Например, диалог с матерью на кухне, где она спрашивает Никиту, почему он расстался с девушкой. Или разговоры в машине с другом, которые проясняют для зрителя диспозицию. Кажется, что вы немного помогали реальности проявить себя в фильме. Это так?
Конечно, это не так. Я просто с ним жил. Мне было важно, чтобы Никита привык к камере, поэтому я часто делал вид, что снимаю, хотя кнопку записи я даже не нажимал, понимая, что то, что происходит сейчас в кадре, мне не нужно. Конечно, к некоторым съемкам я готовился. Понимая, например, что он пойдет в хамам, я заранее туда приходил, и думал, какой визуальный образ может там родиться. Думал о том, как буду его снимать.
Вы как-то работаете, что называется, с референсами? Насматриваете что-то для фильма?
Не в случае с «Дивным миром». Мне вообще нравится работать на стыке документального и игрового, но не в смысле работы с актерами, конечно. Я очень люблю итальянцев, Джанфранко Рози и Роберто Минервини. Минервини — это просто безумный человек. Его The Other Side — в чем-то похожая, кстати, на «Дивный мир» история про американского ветерана, который возвращается контуженным домой. Совершенно потрясающее кино, и оно снято как раз очень продуманно. Он создает образ из той реальности, за которой он наблюдает, видно, как он внедряется и осмысляет ее, привнося свое. И я пытался что-то такое сделать в «Дивном мире», но сам материал сопротивлялся этому, история звала следовать за ней.
Для снаряда неважно, ногу солдата какой армии он отрывает
Почему фильм называется «Дивный мир»?
Ну, потому что мир не дивный. В 2020-м, когда была эпидемия, казалось, что все уже настолько ужасно, что сейчас это пройдет и настанет дивный мир. Я так говорил, например. А настало то, что настало.
Видел ли ваш герой фильм?
Когда мы целиком закончили работу над цветом и звуком, я приехал к Никите со своим ноутбуком. Вместе со всей его семьей мы сели смотреть кино. Дедушка заплакал, мать заплакала. Никита сказал: «Круто». Хотя, мне кажется, ему сложно было увидеть в этом фильм.
Одна из претензий к вашему фильму, которые я слышал, заключается в том, что он говорит о ветеране боевых действий, но ничего не говорит о причинах этих действий и что это, собственно говоря, за действия. Вы намеренно избегали этого разговора?
Нет, я его не избегал. Я фильм сделал о другом. Фильм о судьбе человека, чью жизнь эти боевые действия изменили навсегда. Для снаряда неважно, ногу солдата какой армии он отрывает. И мне кажется, солдат любой армии, может узнать в моем герое себя или своего однополчанина, если ему самому удалось остаться живым. Так или иначе, это люди, которые видели смерть, видели ад. Такой же случай и с моим героем, который вспоминает свой опыт как травму и отрезок жизни, который хочется забыть. И я сознательно не пытаюсь навязать зрителю сторону, я лишь показываю следствие. Я наблюдаю за временем, которое еще подлежит осмыслению и изучению в будущем. Все люди, которых этот конфликт затронул, чувствуют и переживают трагедию. И мне важно было показать, кто и как ее чувствует. А навязывая нелюбовь и ненависть, число погибших не уменьшить.
А что чувствуете вы?
Что без надежды сложно жить. Я ее ищу.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»
-
«Я хотела сделать условное кино» — Любовь Мульменко о фильме «Фрау»