Алексей Герман
Алексей Герман

Умер Ингмар Бергман


Алексей Герман

Умер великий человек. Великий без преувеличения. Можно сравнить эту потерю с тем, чем была для мира потеря Достоевского. Можно сказать, что крупнее режиссера не было. Люди будут, конечно, спорить, но лично для меня, это так.

Для меня «Седьмая печать» лучший фильм на земле. И, несомненно, смерть Бергмана повлияет на всех, кто работает в кинематографе. Ведь его существование в этом мире было своего рода мерилом. Для нас всегда было то, что делали мы, и то, что сделал этот великий человек.

Михаил Ямпольский

В чем для меня состояла уникальность Бергмана?

Корни ранних фильмов Бергмана лежали в том, что делал Фриц Ланг немого периода — в «Усталой смерти». Бергман убедительно и увлекательно создавал «готический балаган» в «Седьмой печати» и «Девичьем источнике», но самое удивительное было в том, как он вдруг переходил от этой готики к психологическому анализу человеческой личности. В своем подходе к человеку Бергман был очень близок к Юнгу, который представлял себе мир человека, как какую-то арену, на которой взаимодействуют какие-то архетипические персонажи: короли, ангелы. Или Сократу, который также говорил о демонах, раздирающих человека. Душевный мир по Бергману — это мир демонов. Поэтому во многом Бергман близок Кьеркегору, у которого тоже была идея театра душевных движений. Отчасти поэтому он был воспринят в 50–60-е как наиболее полновесный представитель экзистенциализма в кинематографе.

Удивительно, как ему удалось преобразить ланговскую готику в невероятно убедительную психологическую картину мира. Ведь в чистом виде она не имеет никакого отношения к психологии. Вспомним, например, «Час волка» — это фильм о терзаниях человека, который постепенно сходит с ума, и его безумие предстает в виде неких готических персонажей. Там даже есть один герой-вампир, которого Бергман сознательно стилизует под Дракулу. То, что Дракула становится элементом психологического мира, вообще говоря, странно, ведь он никак не ассоциируется для нас с тонкостью душевного и психологического анализа. Но Бергману удается вместить вампира в эти рамки, и когда я думаю об этом, я понимаю, что в этом и состоял невероятный талант этого человека. Ему удалось придать романтической балаганности глубину психологического анализа. В последние годы в своих фильмах он смог добиться какого-то действительно глубокого понимания человека, но все-таки до конца идея раздвоения, идея греха, идея демонов души осталась присуща его пониманию человеческой личности. Мне чужда эта протестантская традиция, но удивительный талант Бергмана таков, что он придает убедительность тому, что никогда не было мне близко. Возникнув в определенный момент из готическо-немецко-скандинавско-экзистенциальной традиции, Бергман придал этой культурной парадигме совершено своеобразный характер. Вспомним, как, например, у Феллини в фильме «Джульетта и духи» демоны души оборачивались чистым карнавалом. Как все приобретало абсолютно внешний характер, а архетипические персонажи, населявшие мир больной женщины, Джульетты сохраняли абсолютно феллиниевский карнавальный характер. Бергман обладал иной способностью — превращать театральное, внешнее, балаганное, готическое во что-то сущностное, что-то глубокое и психологическое. В этом, с моей точки зрения, и состояла его абсолютная художественная уникальность.

Александр Сокуров

В моем представлении это самая большая, самая крупная фигура в кинематографе. Возможно, это вообще единственный художник в кинематографе. Равных ему не было, нет, и, скорей всего, не будет. Он был фундаментальным автором, связывавшим в единое целое литературу, кинематограф и театр. До него этого не делал никто. Он был поразительно скромным человеком, никогда не заигрывавшим ни с религией, ни с политиками, ни с обществом.

Последние годы он жил замкнуто и ничего не снимал, и как-то особенно чувствовалась пустота: Бергмана не хватало миру.

Если бы кино было единой, монолитной средой, должно было бы объявить траур, ведь ушел старейшина, патриарх кинематографии. Но , к глубокому сожалению, кинематограф сейчас не таков.

Андрей Плахов

Жизнь Бергмана совпала с кульминацией двадцатого века, и даже если он не был прямым участником важнейших событий века, то уж никак не был их равнодушным свидетелем. Трагические катаклизмы столетия заставили человечество осознать себя как хрупкую целостность, а человека как микрокосм, несущий в себе такой же взрывной потенциал, что и большая вселенная, и тот, кто не сломался под этим титаническим давлением, поистине равен античным Атлантам. Вот почему герои Бергмана, живущие в комфортабельных стокгольмских квартирах, тем не менее, напоминают героев древних мифов. Бергмановские мужчины в своем диалоге с оставившим их Богом или в своих творческих комплексах предельно эгоцентричны и равнодушны к своим близким. Зато женщины-героини тех же картин страдают вдвойне — и за себя, и за сильную половину человечества. Но больше всех страдают дети, которые с самого рождения смотрятся в зеркало грехов и мучений своих родителей. Бергман, питаемый духом северного протестантизма, довел до предела начатую еще девятнадцатым веком драму самоанализа в своих религиозных кинопритчах «Седьмая печать», «Источник», «Лицо» и «Как в зеркале». Он безжалостно препарировал человеческую личность в «Персоне», «Стыде», «Шепотах и криках», и он же показал, как возможно вновь обрести цельность, как гармонично могут сплестись природа и культура, как в каждом большом человеке заключен ребенок, и, наоборот, в сыне — отец, в матери — дочь. О могуществе памяти, о силе фантазии, способных победить отчаяние и холод жизни, поведали самые личные и самые универсальные фильмы Бергмана — «Земляничная поляна», «Осенняя соната» и «Фанни и Александр», ставшие апофеозом его многогранного творчества и особенно любимые шведским народом.

Чувство, которое испытываешь, узнав о кончине Бергмана, напоминает чувство, которое мы испытали, узнав о смерти Феллини. Это было уже четырнадцать лет назад. Бергман, как и Феллини, принадлежал к «последним из могикан» культуры двадцатого века. Когда умер Феллини, Бергман создал фотоколлаж, плакат, посвященный Феллини с надписью «Viva Fellini!» и изображением Джульетты Мазины, висящей на столбе c незабываемой улыбкой Джельсомины. И этот шаг был абсолютно адекватен тому моменту. Кинематограф двадцатого века прощался с Феллини, но еще оставались несколько живых великих режиссеров двадцатого века. Сейчас, когда умер Бергман, ощущение такое, что уже нет адекватного человека, который мог бы создать подобный плакат, посвященный Бергману.

Майя Туровская

Невозможно сказать, какую роль играл Бергман для людей моего поколения. Его фигура огромна. Ведь в послевоенном мире кино было совсем не то, что сейчас. Оно действительно было важнейшим из искусств. Оно было средством общения. Кино приходило первым, а каждый кинофестиваль был событием.

Кинорежиссеры тогда были главными людьми в культуре. И Бергман был тем, кто потряс наше воображение сильнее прочих. Он был великой фигурой. Шекспиром кино.

Его талант был совершенно иной природы, нежели у итальянцев, которых мы также смотрели с упоением. Фильмы Бергмана — это северный мир с проклятыми вопросами. Сложный, туманный. «Полночных стран краса и диво» — вот что такое Бергман. Во многом он был противоположен итальянцам, и потому чрезвычайно обогатил наши представления о жизни. Ведь южные герои были во многом просты, понятны, а в героях Бергмана была какая-то невероятная сложность, неразгадываемость. И играть их могли только бергмановские актеры. Эрланд Йозефсон, Макс фон Зюдов, Лив Ульман — все они были отдельными величинами и одновременно актерами Бергмана. Актерами, которые несли в себе бергмановскую амбивалентность, неоднозначность.

Для нас Бергман открыл кино сложное, философское, религиозное, кино, которое могло ставить вопросы очень важные и непривычные для человека, только что вышедшего из войны.

Однако сводить Бергмана лишь к выше перечисленному было бы неверно. Его привыкли считать туманным неврастеником, но он был больше. Он был замечательным театральным режиссером — я видела три его спектакля, два в Швеции, один в России, и очень жалею, что не видела больше. Он снимал замечательные жизнерадостные и где-то даже комедийные фильмы. Например, «Сцены супружеской жизни», и, конечно, «Фанни и Александр». Бергман был велик, огромен. Он был планетой масштаба Юпитера.

Илья Хржановский

Ингмар Бергман давно не снимал, но знание того, что этот человек живет на этом свете и дышит с тобой одним и тем же воздухом, давало ощущение какой-то нескончаемости времени, связи времен. С его смертью заканчивается время великих режиссеров. Великие фильмы еще будут появляться, а великих режиссеров, личностей, которые не менее интересны, чем каждый из их фильмов, больше не будет. Он был великой личностью и великим художником, и может быть именно поэтому книжка «Бергман о Бергмане» пользовалась такой невероятной популярностью среди молодых режиссеров, которых я знаю. И поэтому сейчас, во время работы над картиной, говоря об актерской игре и операторской работе, я неизменно обращаюсь к Бергману.

Он был невероятно разноплановым режиссером с невероятным вкусом к жизни, невероятным вкусом к счастью и к трагедии во всей ее чистоте, во всей ее пронзительности в XX веке, и к боли на каком-то ее высшем, подлинно экзистенциальном уровне. Другого такого художника я не знаю. Когда понимаешь, что этот человек перестал дышать, возникает ощущение конца времен.

Наум Клейман

Когда умирает художник масштаба Бергмана, говорят, ушла эпоха, но как раз в случае с Бергманом это было бы непростительной банальностью. Не только потому, что Бергман не принадлежит одной лишь той эпохе, где был определен на житие, ведь восемьдесят девять лет, которые он прожил, охватили фактически целый век. Но и потому, что он, в каком-то смысле, объединил в себе несколько эпох. Можно по-разному относиться к его ригоризму, восходящему едва ли не к временам средневековья или реформации, можно по-разному любить или не принимать его цинизм, его бесстрашие, его поразительную откровенность в отношении к человеку (Бергман не был человеком, который успокаивал человечество), но нельзя не признать, что он фигура настолько универсальная, что можно и нужно сказать следующее: «Король умер, да здравствует король!». Умер Бергман, да здравствует Бергман!

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить